Трилогия о Фрэнке Брауне: Ученик пророка. Альрауне. Вампир
Фрэнк ужаснулся; что-то стеснило ему грудь, ему не хватало дыхания; он сжал кулаки…
Так вот конец его игры?
Он был беспомощен, бессилен – бедный, жалкий червяк! Зато его произведения, его куклы жили и выросли до гигантских размеров, шли высоко над ним и разверзали небеса…
Вон отсюда! Вон!..
У него не хватило сил терпеть дальше. Он вышел, шатаясь, и направился к дому. Пока его можно было видеть, он шел медленно, чтобы не бросаться в глаза; но невольно его шаги участились, стали быстрей, торопливей – он побежал…
Вдруг он услышал громкий крик:
– Держите его! Ловите чужестранца!
Это был голос Терезы – и её голос пригвоздил его к месту; он не в состоянии был сделать ни шага.
– Ловите чужестранца! – сказала она.
Это он – был «чужестранец». Тереза так его назвала!
Шестеро парней подбежали к нему и он, не сопротивляясь, пошел с ними к святой.
– Следите за ним, – тихо сказала она. – Бог хочет, чтобы он присутствовал при моей смерти.
Его охватила ярость.
– Бог хочет, а… – но он не окончил фразы.
Вдруг, в одно мгновение его горячий мозг родил новую мысль… О да, это было лёгкое, великое спасение!.. Почему он ни разу не подумал об этом?.. Ах, он мог бы многое предупредить: смерть и Джино, и Джиованни Ульпо!
Слишком поздно для них, но все же достаточно рано для Терезы!..
Он быстро приблизился к ней, взял её руку и нажал нерв (Maus des Daumnes). Вот эта точка, которая сделала её рабой его желаний. Он с силой нажал на неё… Она не отдёрнула руки. Спокойно и удивленно смотрела она на него.
– Что тебе нужно? – спросила она.
Его охватила дрожь,
– Я… я… – пробормотал он.
Быть может, он ошибся? Быть может, то была другая рука?
Он взял правую руку и нажал в этом же месте.
Она не опустила глаз.
– Что тебе нужно? – вновь тихо спросила она.
В глазах Фрэнка потемнело.
Его власть исчезла, разбита! Жалкий, несчастный стоял он перед ней – она была свободна!
– Иди к черту! – хрипло прошептал он.
Альвасси схватил его правую руку, Корпоро – левую.
Процессия тронулась…
* * *Они медленно тронулись по широкой улице, сначала спускавшейся к озеру, а потом поднимавшейся в гору. Ронхи все время не отрывал глаз от святой. Его черные глаза сверкали от благочестивой любви и горячего восторга. И когда музыка затихла, он вдруг громко запел литию. Все хором подхватили его пение. Святая опустилась на колени и – молилась. Потом она поднялась со спокойной улыбкой.
– Распустите моё платье, – приказала она женщинам, – а ты, брат Ронхи, сделай для меня венец из шипов.
Ронхи постоял немного, потом быстро удалился. Но женщины мешкали; они медленно спустили с плеч святой сукно и открыли её грудь.
Ронхи принес ей венок.
Она сняла золотую корону, поцеловала шипы и крепко надвинула её на лоб, покрытый кровавыми ранами.
Она поцеловала женщин, легла на крест, закрыла глаза, сложила руки и начала молиться.
Фрэнк Браун стоял подле неё; уйти не было возможности; его стерегли. Он с ужасом закрыл глаза. Нечеловеческих усилий стоило ему отвлечь мысли от происходящего здесь; он едва мог удержаться от крика…
Тереза подняла глаза.
– Вы готовы?
– Да, святая сестра.
Она кротко улыбнулась.
– Тогда начинайте. – Она сделала знак слуге.
– С чего начать? – спросил её Скуро.
– Сперва прибей ноги.
Слуга выбрать гвоздь подлинней, с огромной головкой и попробовал зубами конец.
Он приставил гвоздь и подняли молот, но вновь опустил его. Рука его дрожала.
– Чего ты ждёшь? – спросила святая.
– Святая госпожа… – прошептал он.
Он выпил вина, поцеловал раны на её ногах, тяжко вздохнул и поднял молот…
Она улыбалась смиренно; но пальцы её крепко вцепились в дерево…
Она поблагодарила Скуро.
– Теперь левую руку, – приказала она.
Он повиновался.
– Теперь правую…
Он вставил гвоздь в рану и ударил молотком.
– Благодарю тебя, брат мой, – сказала она. – Теперь передай свой молот пророку.
– Что мне делать? – спросил её пророк.
– Ударь покрепче в гвоздь на левой руке.
Пророк опустился на колени и исполнил приказание святой. Она призвала Ронхи и женщин и требовала, чтобы они приколачивали её. Все брали топоры…
– Теперь поставьте крест!..
Датти и Альвасси опустили конец его в землю; остальные подняли и стали медленно опускать его в яму, пока не стал совсем прочно.
Все смотрели на распятие, теснились друг к другу, и глубокое беспокойство охватило их. Пророк приблизился к кресту.
– Что же нам делать, святая сестра?
– Молитесь!
Все опустились на колени…
Фрэнк Браун взглянул на Терезу. Она была прекрасней, чем когда бы то ни было. Её голова склонилась на левое плечо; длинные черные кудри рассыпались по обеим сторонам; венок из шипов обрамлял её лоб, бросая на землю коралловые капли.
Раны на руках и ногах вскрылись, и тонкие струйки красной крови текли из них. Фрэнк думал:
«Как долго она ещё будет висеть, пока смерть освободит её наконец?»
Тихая улыбка замерла на губах святой; лицо её окаменело; капелька крови вытекла из её рта и упала вниз.
– Ах, если бы она умерла, – шепнул Браун.
Она беззвучно, неподвижно висела на кресте… Шли минуты, быть может, часы… Для Брауна прошла вечность…
Все смотрели вверх.
Скуро, чтобы видеть, сделал шаг в сторону, но поскользнулся, и Тулио Трамонте, потеряв равновесие, упал с его плеча.
Фрэнк Браун вскрикнул: он боялся, как бы юноша не увлек за собой распятую… Но Тулио слегка лишь задел её и сорвал с неё белый покров.
Фрэнк посмотрел на неё… Она была беременна. Под сердцем она носила ребенка… Его ребенка! Его ребенка! Они вскрикнул, оттолкнул всех, стоявших впереди, и бросился к кресту.
– Тереза! Тереза! – вскричал он.
Но она молчала. Глаза её были закрыты и голова в изнеможении опустилась на грудь.
Он схватился обеими руками за крест и начал трясти его.
– Тереза! Тереза! – кричал он.
Святая очнулась и медленно открыла глаза.
– Кто звал меня назад на землю, брат Пьетро? – спросила она.
Пророк указал рукой на Фрэнка.
Огромным усилием воли она подняла кверху голову; губы беззвучно зашевелились.
Потом, опустив глаза, она взглянула на Фрэнка.
– Ударь меня копьём!
Фрэнка схватили. Он отбивался, кусался, но они обхватили его тело и ноги и держали крепко. Скуро дал ему в руки огромные вилы.
– Делай, что она приказывает! – хрипло воскликнули они.
– Нет! Нет! – он выл и кричал, но они его не отпускали, подняли вверх и приложили острые, кривые зубы вил к телу святой.
– Святая требует это! – воскликнул пророк. – Ударь!
Фрэнк изо всех сил старался освободиться, но восемь сильных мужчин держали его с дикой силой фанатиков. И воля той, что была на кресте, сделала железными их мускулы.
Он был её куклой.
Тогда Джироламо Скуро с силой толкнул его в локоть – и зубья насквозь вошли в тело Терезы…
Проколол мать и дитя!..
Святая вскрикнула.
Это был единственный дикий, страшный крик.
Фрэнка Брауна отпустили… Без чувств свалился он на землю…
Глава 8. Побег из рая
Фрэнк лежал поперек дороги.
Крестьяне подняли его, отнесли в сторону и бросили в заросли.
Он лежал неподвижно… А в его ушах звучал ещё последний крик святой… Её ужасный предсмертный крик…
Наконец он очнулся.
Осторожно, на четвереньках, как подстреленный зверь, Фрэнк Браун пополз в кусты – только бы подальше отсюда! Так он дополз до небольшого уступа. Дальше идти было некуда: скала круто спускалась в озеро.
Он соскочил вниз. Озеро приняло его; он окунулся глубоко, почти до самого дна.
Но вода выбросила его на поверхность, словно считая нечистым.
Инстинктивно Фрэнк начал рассекать воду и вскоре пересек всё озеро. Он вышел на берег у дома Раймонди… Что ему там делать?
Позорный страх гнал его вперёд.
Вдруг в кустах послышался шорох. Со страху Фрэнк упал на колени, закрыл глаза и прижался к земле… Шорох все приближался…
Это была коза, приведенная Анджело.
Фрэнк поднялся с земли, взял животное за ошейник и вышел за ним на шоссе.
Там на чемодане сидел Анджело.
– Автомобиль уже проехал?
– Нет ещё, сударь.
Фрэнк был спасен!
Он стал на краю дороги и, держась за орешник, внимательно смотрел на запад. В то время он почувствовал, как что-то ползет у его ног. Это была Сибилла Мадруццо. Старая нищая осталась такой же, какой он её увидел впервые. Её спина была искривлена так, что голова с растрепанными седыми волосами едва поднималась над поясом, губы её что-то беззвучно шептали, и правая рука, протянутая вперёд, ждала милостыни.
Фрэнк не решился расспрашивать её. Дав ей пригоршню серебряных монет, он подозрительно посторонился от неё.
– Уйди! уйди! – прошептал он.
Так, значит, она не исцелилась. Он вспомнил, что, возвратясь из Чимеи, он не встречал её больше на собраниях мистера Питера. Так краткосрочно было её счастье!..
Вверху, на Монте-Альмего, зашипел автомобиль; он мчался, как стрела, и был всё ближе и ближе.
Шофер затрубил в рожок. Но Фрэнк Браун не тронулся с места, так что мотор должен был остановиться.
– Что вы хотите? – спросил шофер недовольным тоном.
– Поехать с вами!
– Я не могу вас взять! Все места заняты, вы видите сами.
Фрэнк Браун вплотную приблизился к нему и схватил его за руку.
– Вы должны взять меня с собой! Если вы не возьмёте, я брошусь под колеса.
Шофер посмотрел на него с удивлением. Он увидел, что Фрэнк не шутит.
– Не подвинетесь ли вы немного, сударь, – обратился он к своему соседу.
Качая головой и ворча, тот подвинулся, и Фрэнк Браун примостился рядом с шофером.
Они тронулись в путь…
* * *Фрэнк прибыл в город уже поздно ночью. Но оставаться он там не хотел: ему всюду чудились «охотники на дьявола», пришедшие за ним. Но к поезду, шедшему на север, он уже запоздал. Ближайший отходил лишь утром.
– А разве нет сегодня больше поездов? – спросил он в кассе.
– Только один скорый, идущий на юг.
– Когда он отходит?
– Сейчас. Через пять минут он будет здесь.
– Куда он идёт?
– В Венецию.
Фрэнк Браун вздохнул с облегчением.
– Дайте билет.
Он вошёл в спальный вагон, разделся и лёг.
– Уснуть! уснуть!
Но уснуть он не мог.
Глава 9. Утро в Венеции
Было ещё очень, очень рано, когда поезд прибыл в Венецию.
Фрэнк Браун сел в гондолу, закрыл глаза и поехал по каналам.
Поднявшись по лестнице гостиницы, он покачнулся и упал. Его подхватил коридорный.
– Вы больны, сударь!
Он привел его в комнату, помог раздеться и принес бутылку вермута. Фрэнк с жадностью выпил три больших стакана, – и повалился на кровать.
Он спал долго и крепко.
Проснувшись, Фрэнк принял холодную ванну, быстро оделся и вышел на улицу.
Он пошел прямо к площади Марка и занял столик в Cafe Quadri. – Фрэнк взглянул на собор.
Странная вещь! Сотни раз сидел он на этом месте и знал наизусть каждый камень. А сегодня ему всё казалось таким чужим.
Фрэнк опустил голову и пристально начал разглядывать каменную плиту. И неизвестно откуда ветер донёс к нему слова:
«Вот ты бежишь, и вечная смерть догоняет тебя… через моря и горы, через глубокие долины и далёкие равнины!..»
«Слова святой», – подумал он. Но всякое возбуждение пропало, и он удивлялся тяжелому покою своей души.
«Кто-то тебя позовет…» – прошептал он.
И кто-то назвал его имя.
Он не оглянулся и не удивился: так должно было быть.
– Фрэнк Браун! Фрэнк Браун!..
Он знал хорошо этот голос. Кто это был? Это не был голос святой, но и в этом чужом голосе слышались звуки её голоса.
Он обернулся к красивой женщине, протягивавшей ему руку.
– Лотта Леви? Лотта Леви? Финикиянка?
– Все ещё финикиянка? – рассмеялась она.
– Все ещё, – повторил он.
Рыжие волосы, зелёные глаза с черными полосками.
– А ваших родителей нет здесь?
Она кивнула головой.
– Они стоят там, у ювелирного магазина. Я надеюсь, что они купят мне нитку жемчуга, которая мне так понравилась.
И она опять рассмеялась.
– Только молчите, – продолжала она, – я прекрасно знаю, что вы думаете!..
– Папа Леви! – что-то маленькое, кривоногое, надутые губы, толстый нос и умные глаза. Мама Леви! Нет, она пришла бы в ужас! – госпожа коммерции советница Леви, урожденная Людмила фон Кюбек, – подчеркнуто! – Высокая, крепкая, все ещё красивая, но глуповатая. А затем – Лотта. Лотта, которую всегда можно встретить в Тиргартене. Верно?
– Да. Верно, – ответил он. – Вам следовало бы воткнуть в волосы белладонну.
Она рассмеялась.
– Или мирт и fleur d’orange. Вот уже три недели, как я помолвлена с одним немецким графом.
– Жаль!
Она близко подошла к нему и посмотрела в упор.
– Мне 25 лет. 25! Кого мне ждать? Или, быть может, выйти замуж за вас?
– Спаси Бог! – рассмеялся он. – Выходите замуж за графа, но не имейте детей… по крайней мере, от него…
Она рассердилась.
– Вы несносны! – воскликнула Лотта.
Он сел и придвинул ей стул.
– Ах, Лотта, вы сами не верите в это!
– Прекрасно. Допустим, я не верю; но вы должны пойти сегодня вечером со мной.
– Куда?
– Куда-нибудь. Я пока сама не знаю. Я поведу вас сама.
– Хорошо. Во всяком случае, если вам приятно слышать – я рад, что встретил вас.
– Вы? – она говорила почти равнодушно. – И я тоже! Я очень скучаю.
Он поцеловал её руку.
– Это ваша рука, Лотта, только ваша. Умная и жестокая.
Она громко рассмеялась.
– Не вам бы говорить! Разве есть руки более грубые и жестокие, чем ваши?
Он замолчал. Его губы горько сомкнулись. «Маска!» – подумал он. – «Только жалкая маска!»
Она внимательно взглянула на него.
– Как вы попали сюда в это время? В Берлине сезон начался, вас ждут там. Вы на целых полгода исчезли с лица земли. В какой части света вы были? Что вы там делали?
Он быстро встал. Но ему пришлось ухватиться за край стола. Его лицо побелело; взгляд его смотрел в пустоту.
– Откуда я? Из гор… Что я делал? О… я видел чрево земли.
– И праздновали шабаш сатаны? Сознайтесь, Фрэнк Браун.
Он с трудом покачал головой.
– Быть может, я написал только роман.
Она протянула ему руку.
– Вот мои родители. Сегодня в 9 часов, здесь – и не заставляйте меня ожидать вас.
– All right! – ответил он.
* * *Была уже четверть десятого, когда он пришел на площадь св. Марка.
Лотта Леви шла ему навстречу.
– Я опоздал! – закричал он. – Но это только предосторожность, а не небрежность. Я не могу ни минуты сегодня оставаться один.
Она дала ему руку.
– Страх?
– Как хотите, – ответил он, пожимая плечами. – Быть может, страх; вчера это было нечто большее.
– А теперь?
Он взял её под руку.
– Теперь хорошо. Только говорите.
– Благодарю. Итак, я всё-таки гожусь на то, чтобы прогнать ваше дурное настроение?
Он слегка пожал её руку.
– Ах, Лотта! Не будем морочить друг друга. Конечно, это так, как вы думаете. Но разве не какое-нибудь особенное настроение заставляет и вас сегодня ночью ездить со мной по Венеции? Итак, я хочу кое о чем не думать – и милостивый Бог прислал мне сюда Лотту Леви, которая умеет, если захочет, поддержать человека, идущего рядом с нею, – это комплимент, моя умная барышня.
Они шли молча, разглядывая толпу.
Вдруг Лотта остановилась перед большой пестрой афишей, изображавшей, как графа Монте-Кристо бросали в мешке в воду.
– Кинематограф! – с радостью воскликнул он. – Пойдемте туда, Лотта? Ах, как я давно не видал кинематографа!
– Как хотите, – сказала она бесконечно равнодушным тоном. И всё-таки ему послышалось что-то деланное в этом равнодушии.
Они вошли и заняли ложу.
Они посмотрели на перелет Блерио через канал, потом гвоздь спектакля – историю графа Монте-Кристо по роману Дюма.
Фрэнк радовался и шалил, как мальчуган.
– Я не знаю изобретателя кинематографа, – шутил он, – но мне он дороже Маркони и Цеппелина, Рентгена и Коха и сотен других! Кинематограф даёт нам возможность видеть все страны: это лучший историк, не знающий заблуждений. Он делает настоящее – прошедшим, а прошедшее – будущим! Разве это не чудесно! Видели ли вы когда-нибудь обратный пробег ленты? Представьте себе, что кинематограф сопровождает вас через всю вашу жизнь. Что мы увидим? Вот бывшая баронесса Кюбек, тогда, о, ужас! – просто Людмила Леви – дарит своему Зигфриду младенца. Его принимают два врача и акушерка. Лотта растет, становится девочкой, потом подростком, потом девушкой, молодой женщиной, пожилой дамой и, наконец, старухой… потом она умирает, её похоронят – нет, сжигают, не правда ли? Ба, это было бы великолепное, преинтересное зрелище! Теперь возьмём ленту и заставим Лотту жить в обратном порядке. Пепел превращается в огне в настоящее тело, – старое, сгорбленное, но всё же человеческое тело. Мёртвая оживает, старуха становится пожилой женщиной; пожилая – молодой и т. д., до момента рождения. И опять стоят умные люди у постели Людмилы Леви. Врач передаёт только что обмытого ребенка акушерке, купавшей его; ребенок опять грязен, акушерка принимает его… И нет Лотты – словно её никогда и не было! Ах, можно ли наглядней демонстрировать, что жизнь – только большая ложь?
Лотта взглянула на Фрэнка.
– Вы – милый мальчик! – сказала она, быстро поднявшись и тряхнув головой, словно желая прогнать какую – то мысль. – Пойдемте отсюда.
Они позвали гондольера.
Они сели в гондолу и молча плыли по улицам Венеции.
Мимо них проехала крытая гондола; под черным балдахином, тесно прижавшись друг к другу, сидела парочка.
«Новобрачные! – подумал он. – Одна из тех парочек, которая тысячами из года в год приезжает сюда…»
В этот момент он почувствовал её руку. Она была влажна и холодна, но этот холод обжёг его.
– Фрэнк Браун, – сказала она, – я хочу иметь ребенка… – Её голос дрожал и глаза пылали странным зелёным пламенем.
– От тебя! – прибавила она…
* * *Книга вторая
Альрауне
(История одного живого существа)
[4]
Прелюдия
Не станешь ведь ты отрицать, дорогая подруга моя, что есть существа – не люди, не звери, а странные какие-то существа, что родились из несчастных, сладострастных, причудливых мыслей?
Добро существует – ты знаешь это, дорогая подруга моя. Добро законов, добро всяких правил и строгих норм, добро великого Господа, который создал все эти нормы, эти правила и законы. И добро человека, который чтит их, идёт своим путем в смирении и терпении и верно следует велениям доброго Господа.
Другое же – князь, ненавидящий добро. Он разрушает законы и нормы. Он создает – заметь это – вопреки природе.
Он зол, он скверен. И зол человек, который поступает так же. Он – дитя Сатаны.
Скверно, очень скверно нарушать вечные законы и дерзкими руками срывать их с железных рельсов бытия.
Злой может делать это – ему помогает Сатана, могущественный властелин. Он может творить по своим собственным горделивым желаниям и воле. Может делать вещи, которые разрушают правила, переворачивают природу вверх ногами. Но пусть он остерегается: все только ложь и обман, что бы он ни творил. Он поднимается, взрастает, но, в конце концов, падает в своем падении высокомерного глупца, который его придумал.
Его превосходительство Якоб тен-Бринкен, доктор медицины, ординарный профессор и действительный тайный советник, создал эту странную девушку, создал её вопреки природе. Создал один, хотя мысль о создании её и принадлежала другому. Это существо, которое затем окрестили и назвали Альрауне, выросло и жило, как человек. До чего она ни касалась, все превращалось в золото; куда она ни смотрела, всюду возгорались дикие чувства. Но куда ни проникало её ядовитое дыхание, всюду вспыхивал грех, и из земли, на которую ступали её лёгкие ножки, вырастали бледные цветы смерти. Одного она убила. Это был тот, который придумал её. Фрэнк Браун, шедший всю жизнь возле жизни.
Не для тебя, белокурая сестрёнка моя, написал я эту книгу. Твои глаза голубые, они добрые, они не знают греха. Твои дни, точно тяжелые гроздья синих глициний, они падают на мягкий ковёр: лёгкими шагами скольжу я по мягкой скатерти, по залитым солнцем аллеям твоих безмятежных дней. Не для тебя написал я эту книгу, моё белокурое дитя, нежная сестрёнка моих тихих мечтательных дней… Я написал её для тебя, для тебя, дикая греховная сестра моих пламенных ночей. Когда падают тени, когда жестокое море поглощает золотистое солнце, тогда по волнам пробегает быстрый ядовито-зелёный луч. Это первый быстрый хохот греха над смертельной боязнью трепетного дня. Грех простирается над тихой водой, вздымается вверх, кичится яркими жёлтыми, красными и темно-фиолетовыми красками. Он дышит тяжело всю глубокую ночь, извергает свое зачумлённое дыхание далеко во все стороны света.
И ты чувствуешь, наверное, горячее дыхание его. Твои глаза расширяются, твоя юная грудь вздымается дерзко. Ноздри твои вздрагивают, горячечно-влажные руки простираются куда-то в пространство. Падают мещанские маски светлых, ясных дней, и из черной ночи зарождается злая змея. И тогда, сестра, твоя дикая душа выходит наружу, радостная всяким стыдом, полная всякого яда. И из мучений, крови, из поцелуев и сладострастия ликующе хохочет она – кричит, и крики прорезывают и небо, и ад… Сестра греха моего, – для тебя я написал эту книгу.
Глава 1. Которая рассказывает, каков был дом, в котором появилась мысль об Альрауне
Белый дом, в котором появилась Альрауне тен-Бринкен задолго до рождения и даже до зачатия своего, – дом этот был расположен на Рейне. Немного поодаль от города на большой улице вилл, которая ведёт от старинного епископского дворца, где находится сейчас университет. Там стоял этот дом, и жил в нем тогда советник юстиции Себастьян Гонтрам.
На улицу выходил большой запущенный сад, не видавший никогда садовника. По нему проходили в дом, с которого осыпалась штукатурка, искали звонок, но не находили. Звали, кричали, но никто не выходил навстречу. Наконец, толкали дверь и попадали внутрь, шли по грязной, давно немытой деревянной лестнице. А из темноты прыгали какие-то огромные кошки.
Или же – большой сад наполнялся маленькими существами. То были дети Гонтрама: Фрида, Филипп, Паульхен, Эмильхен, Иозефхен и Вельфхен. Они были повсюду, сидели на сучьях деревьев, заползали в глубокие ямы. Кроме них собаки, два дерзких шпица и фокс. И ещё крохотный пинчер – адвоката Ланассе, маленький, похожий на квитовую колбасу, круглый как шарик, не больше руки. Звали его Циклопом.
Все шумели, кричали. Вельфхен, едва год от роду, лежал в детской коляске и ревел, громко, упрямо, целыми часами. И только Циклоп мог осилить его, – он выл хрипло, не переставая, не двигаясь с места.
Дети Гонтрама бегали по саду до позднего вечера. Фрида, старшая, должна была наблюдать за другими: смотреть, чтобы братья не шалили. Но она думала: они очень послушны. И сидела поодаль в развалившейся беседке со своей подругой, маленькой княжной Волконской. Обе болтали, спорили, говорили о том, что им скоро исполнится четырнадцать лет, и они могут уже выйти замуж. Или, по крайней мере, найти себе любовников. Но обе были очень благочестивы и решали немного ещё подождать – хоть две недели, до конфирмации. Им дадут тогда длинные платья. Они будут взрослые. Тогда уже можно найти и любовников. Решение казалось им очень добродетельным. И они думали, что можно пойти сейчас в церковь. Нужно быть серьезными я разумными в эти последние дни.
– Там, наверное, сейчас Шмиц! – сказала Фрида Гонтрам. Но маленькая княжна сморщила носик:
– Ах, этот Шмиц! – Фрида взяла её под руку.
– И баварцы в синих шапочках! – Ольга Волконская рассмеялась.
– Баварцы? Знаешь, Фрида, настоящие студенты вообще не ходят в церковь.
И, правда: настоящие студенты не делают этого. Фрида вздохнула. Она быстро подвинулась в сторону коляски с кричащим Вельфхеном и оттолкнула Циклопа, который хотел укусить её за ногу.
– Нет, нет, княжна: в церковь идти не стоит!
– Останемся здесь, – решила она.
И девушки вернулись в беседку.
У всех детей Гонтрама была бесконечная жажда жизни. Они не знали, – но чувствовали, чувствовали в крови своей, что должны умереть молодыми, свежими, в самом расцвете сил, что им дана только ничтожная часть того времени, которое отмерено другим людям. И они старались воспользоваться этим временем, шумели, кричали, ели и упивались досыта жизнью. Вельфхен кричал в своей коляске, кричал за троих. А братья его бегали по саду, делая вид, точно их четыре десятка, а не четверо. Грязные, оборванные, всегда расцарапанные, с порезанными пальцами, с разбитыми коленями. Когда солнце заходило, дети Гонтрама замолкали. Возвращались в дом, шли в кухню. Проглатывали кучу бутербродов с ветчиною и колбасою и пили воду, которую высокая служанка слегка подкрашивала красным вином. Потом она их мыла. Раздевала, сажала в корыто, брала черное мыло и жёсткие щетки. Чистила их, точно пару сапог. Но дочиста они никогда не отмывались. Они только кричали и возились в деревянных корытах.