Джек-потрошитель

Двери этого дома никогда не закрывались на ключ. Подняв защелку входной двери, Джон Ричардсон прошел через коридор к той, что вела на задний двор. Три ступеньки спускались в этот двор, обнесенный деревянным забором высотой в 5 футов и местами мощеный камнем. Во дворе был водопроводный кран, рядом с которым на камнях в то утро 8 сентября лежал недавно вымытый кожаный фартук…

Джон Ричардсон остановился на пороге и первым делом взглянул в сторону подвала, чтобы убедиться в целостности замка на двери, ведущей в мастерскую. Потом он хотел, было, уже продолжить свой путь на рынок Спиталфилдс, когда вспомнил, что нужно починить обувь, – и тогда сел на среднюю ступень крохотного крылечка и, вытащив из кармана столовый нож, принялся за дело…

Впоследствии Джон Ричардсон говорил коронеру, что он не более пары минут пробыл на заднем дворе дома по Хэнбери-стрит,29, и ничего не попалось ему на глаза подозрительного. Минут через пять он уже подходил к рынку района Спиталфилдс, у ворот которого должен был встретиться со странной парочкой. Женщина средних лет и молодой мужчина в шляпе охотника за оленями. Не обратив на них внимания, он скрылся за воротами. А те двое заторопились в том направлении, откуда пришел Ричардсон…

5:30

Лестничная площадка и задний двор на Хэнбэри-стрит, 29, – дома, двери которого никогда не закрывались, зачастую служили укромным уголком для уличных женщин, – туда они приводили мужчин – для оказания своих услуг.

В то утро, 8 сентября 1888 года, Энни Чепмен, она же «мрачная Энни», пришла сюда со своим последним клиентом.

– И вам здесь нравится? – прошептал мужчина ей на ухо, когда они сошли со ступенек во двор.

– Нет, – вздохнула женщина. И это было последнее слово, которое Энни Чепмен произнесла в своей жизни. В следующий миг мужчина схватил ее за подбородок, нажимая на челюсть. Она не успела издать ни звука, когда, потеряв сознание, рухнула прямиком на забор.

Он перетащил ее к ступеням крыльца и, думая, что она мертва, выхватил нож с длинным лезвием и одним ударом разрезал ей горло, – слева направо, от одного уха до другого. Но вдруг женщина открыла глаза и машинально схватилась руками за шею, из которой хлынула кровь, брызнув на забор и стену дома. Встретившись с ее глазами, убийца попятился назад. Но через мгновение он уже вновь овладел собой и, взглянув на свой окровавленный нож, снова приступил с ним к своей жертве…

В тот миг, когда она открыла глаза, убийца испытал чувство страха, граничащего с ужасом. В его воспаленном сознании промелькнула мысль, что, только отрезав голову, можно убить ее. И он даже попытался это сделать, нанеся два удара по шее женщины, а потом заметил, что она мертва. Ее окровавленное сильно опухшее лицо с высунутым меж зубами языком не выражало признаков жизни.

Тогда, тяжело дыша, – от волнения и спешки, – он вспорол ей живот и принялся вынимать внутренности. В конце концов, добрался до утробы… Некоторое время он держал в руках разорванный кишечник, потом положил его над правым плечом своей жертвы, а желудок – над ее левым плечом. О чем же он думал при этом? О том ли, как отвратительно устроен человек изнутри? Или как он похож на прочих животных, которых сам же употребляет в пищу? Матку убитой он прихватил с собой, запихнув этот орган в карман своего пальто…

Вскрывая брюшную полость жертвы, убийца порядочно перепачкался в ее крови, а потому спешил убраться с места преступления. Однако до конца он сохранил контроль над своими действиями, – тихо ступая по коридору и осторожно затворив за собой входную дверь, покинул дом на Хэнбэри-стрит, 29.

5:45

Пробили часы церкви района Спиталфилдс…

Джон Дэвис, извозчик на рынке Леденхолл, который вместе с женой и тремя сыновьями снимал первую комнату на третьем этаже дома, что на Хэнбери-стрит, 29, был первым, кто в ту субботу вышел во двор. Он открыл дверь и тотчас же увидел женщину, находящуюся между каменными ступенями и деревянным забором. Она лежала на спине ногами к дровяному сараю, ее голова была повернута в сторону дома, а одежда задрана до пояса. Зрелище произвело на мужчину неизгладимое впечатление. Он не стал спускаться во двор, а вышел через входную дверь на улицу и потрясенным голосом прокричал:

– Люди, идите сюда!

Его крик привлек внимание двоих мастеровых, которые тотчас подошли узнать, в чем дело. Дэвис привел их во двор, – лицезрение внутренностей, которыми было обложено тело женщины, никого не оставило бы равнодушным! Оба были потрясены, одного вывернуло наизнанку…

6:10

Инспектор Джозеф Чендлер из отдела с литерой «H» в то утро дежурил на Коммерческой улице, когда заметил нескольких человек, выбежавших на угол Хэнбери-стрит. Он понял, что-то случилось, и подозвал их.

– Еще одну женщину убили! – подбегая, сообщил один из них.

– Где? – помрачнев, осведомился инспектор Чендлер. Он шел следом за мастеровыми и проклинал свою судьбу за то, что очередное убийство случилось именно во время его дежурства. Оказавшись на заднем дворе дома, что на Хэнбери-стрит, 29, он увидел все то же отвратительное зрелище выпотрошенных останков женщины…

Весть о новом убийстве быстро разлетелась по округе. В коридоре уже началось столпотворение…

Инспектор Чендлер, тем временем, послал одного из мастеровых за полицейским врачом, мистером Филлипсом, а другого – в полицейский участок за каретой «Скорой помощи». Когда прибыли полицейские, он с их помощью очистил коридор от толпы и потребовал, чтобы тело никто не трогал. Лицезрение выпотрошенного трупа не доставляло ему удовольствия, а потому, пройдя по округе, он раздобыл несколько мешковин, чтобы прикрыть тело до прихода врача…

В половине седьмого утра на месте преступления появился доктор Джордж Филлипс, который, осмотрев тело, констатировал смерть, что и так было слишком очевидно, и велел отвезти его в морг работного дома Уайтчепела. После чего на глазах у взволнованной публики со двора вынесли потрепанные останки женщины и погрузили их на тележку «Скорой помощи», которая отправилась на восток по Хэнбери-Стрит, а затем повернула направо на Брик-лейн.

Инспектор Чендлер еще был на месте происшествия, собирая улики и опрашивая свидетелей, когда в морг, куда привезли тело умершей женщины, прибыл детектив-сержант из отдела «H» Уильям Тик по прозвищу «Джонни Несгибаемый» (Jonny Upright). Происхождение этой клички скрыто «под покровом лондонских туманов», как мог бы написать поэт. По одной версии, сержанта Тика так называли за осанку и кристальную честность, проявленную на службе. По другой же, свое прозвище Тик заработал из-за того, что подставлял подозреваемых3.

Тело убитой находилось во дворе морга. Сержант Бэдэм, стоявший рядом на карауле, тотчас же узнал Уильяма Тика, – по его приметным густым желтоватым усам. Они поздоровались, закурили и разговорились. Тик время от времени поглядывал в сторону, где на тележке, под навесом лежало тело убитой. Его в этот миг посетила одна счастливая мысль. Он подумал, что, если раскроет это дело, старшее начальство будет довольно им, – быть может, даже представит его к награде. А с учетом того внимания, которое проявляет пресса к убийствам этих женщин, его имя, несомненно, появится на первых страницах лондонских газет.

Перспектива быстрого карьерного роста замаячила перед глазами честолюбивого человека, который за двадцать лет в полиции дослужился лишь до сержанта. Теперь все должно было измениться. Сначала он будет повышен до инспектора, – а это ведь солидный прибавок к жалованью! – потом его, наверняка, переведут в Скотланд-Ярд, как Абберлайна, а там, глядишь, недалеко и до Хоум Офис…

Тогда Уильям Тик приблизился к тележке с телом убитой женщины, чтобы лучше рассмотреть ее, но сержант Бэдэм остановил его словами:

– Инспектор Чендлер приказал, чтобы никто без него не прикасался к трупу.

Джонни Несгибаемый на мгновенье задумался, потом улыбнулся и проговорил:

– А как думаешь, Джон, что он скажет, если ты составишь для него описание жертвы? Будет ли против? А, может, наоборот, похвалит тебя?

– Ну, если бы за меня кто-нибудь сделал часть моей работы, я бы не стал возражать, – отозвался сержант Бэдэм, желая выслужиться перед начальством.

Через эту хитрость Уильям Тик получил «доступ к телу» и смог как следует его осмотреть. С его слов сержант Бэдэм записал внешние приметы жертвы и во что она одета. Сержанту Тику, однако, этот осмотр решительно ничего не дал. Он не обнаружил никаких зацепок. Даже не смог пролить свет на личность убитой. Хотя вскоре ее опознали, как Энни Чепмен, в девичестве – Смит.

В восьмом часу утра пришел инспектор Чендлер. В руках он держал изрядно покрытый плесенью кожаный фартук.

– Это с места происшествия? – осведомился Уильям Тик.

Чендлер покосился на сержанта, которого уже давно подозревал в стремлении «подсидеть» его, и оставил без внимания заданный им вопрос.

На другой день, в воскресенье у Уильяма Тика был выходной, и по пути в паб он столкнулся со своим старым приятелем – из отдела «J». В пабе они заказали по пинте пива и разговорились. Уильям Тик сорил словами, изрекая один анекдот за другим, и не забывал про выпивку для своего приятеля, но заговорил о деле только, когда тот уже был навеселе. Третья или четвертая кружка пива развязала язык полисмена. Так, Джонни Несгибаемый узнал, что журналисты пронюхали еще раньше, – в убийстве Мэри Николз подозревается некий персонаж по прозвищу «Кожаный фартук», по описанию похожий на еврея. А это уже была реальная зацепка. Он довольно потирал руки, вспомнив про знакомого сапожника из евреев, который постоянно и всюду появляется в кожаном фартуке.

Через одного из своих информаторов Уильям Тик узнал, что Джон Пайзер, – а так звали этого еврея-сапожника, – вот, уже несколько дней скрывается у своей матери на Малбери-стрит. Это не иначе как он! «Надо брать», – решил Уильям Тик, не поставив в известность о своем намерении непосредственное начальство в лице инспектора Чендлера.

Рано утром, в понедельник 10 сентября он, прихватив с собой констебля, направился на задержание опасного преступника. Однако, зная по опыту, что без ордера ему могут просто не открыть дверь, по пути зашел в почтовое отделение. Сотрудник почты, помня о репутации Джонни Несгибаемого, не посмел ослушаться его приказа и последовал за ним к дому на Малбери-стрит. Там он постучал с помощью молоточка и на вопрос из-за двери: «Кто там?» – сказал, что-то вроде: «Это я, почтальон…, принес заметку про вашего мальчика». Когда же с той стороны щелкнул замок, в приоткрытую дверь тотчас ворвался сержант Тик, едва не сбив с ног пожилую женщину, мать Джона Пайзера.

– Где ваш сын? – заорал он на нее. И в этот миг в коридоре появился сам сапожник. Увидев полицейского, тот, недолго думая, устремился наутек, – к черному ходу, прямиком на задний двор и, перемахнув через забор, оказался на соседней улице. Однако там его встретил констебль и, повалив на землю, скрутил ему руки за спиной.

– Что я сделал? – кричал Джон Пайзер по-английски с заметным акцентом, когда констебль заковал его в наручники и повел по улице обратно в дом, который в это время уже обыскивал Уильям Тик. Вскоре были найдены инструменты, в том числе заостренный нож, и рабочая форма сапожника.

– Бесполезно отпираться, мистер Пайзер, – сказал довольный результатами обыска Уильям Тик. – Я знаю, это вы – «Кожаный фартук».

– Ну, и что? – возразил Пайзер. – Всем известно, что это мое прозвище! Что же до этих шлюх, которые пожаловались на меня. Они этого заслужили…

– Как и та, чье тело вы выпотрошили в прошлую субботу? – парировал Уильям Тик.

– Что? Что вы сказали? – изменился в лице Пайзер и, когда услышал об убитой женщине, торопливо заголосил. – Я никого не убивал. Врезал одной шлюхе пару раз. За дело! Она приставала ко мне. Но, чтобы убить… Не было этого! И в субботу я не выходил из дома. И это могут подтвердить…

– Следствие во всем разберется, – сказал сержант Тик, выталкивая Пайзера на улицу, где уже собралась толпа из местных жителей. Из толпы тотчас послышались гневные окрики и лозунги: «Смерть убийце!» Опасаясь, как бы горожане не линчевали его подозреваемого по пути в участок, он вернулся назад в дом и, послав констебля, вызвал подкрепление.

Под усиленным конвоем Джон Пайзер, наконец, был доставлен в полицейский участок на Коммерческой улице. В тот же день его привели на допрос в коронерский суд. Алиби подозреваемого на момент совершения преступления вскоре подтвердилось. Спустя два дня он был оправдан окончательно.

Буквально считанные часы Джон Пайзер находился под стражей. Однако за это время его уже успели назвать «убийцей женщин» ряд лондонских газет. С этими газетами впоследствии, – и, надо сказать, небезуспешно, – судился этот предприимчивый человек, желая, как он говорил, «восстановить справедливость».

Сержант Тик, хотя и не достиг желаемого, – начальство не оценило его поспешных действий, – свою толику славы все же получил – его имя неизменно фигурировало в прессе в связи с задержанием Джона Пайзера.

В понедельник 10 сентября в деле об убийствах в Уайтчепеле появился второй подозреваемый. Инспектор из Скотланд-Ярда Абберлайн, присланный на усиление местной полиции, еще накануне, как ему казалось, вышел на след преступника, который привел его в Грейвзенд, где в таверне Папы Римского на Вест-стрит он обнаружил мертвецки пьяного Уильяма Пигота. На руке у того человека был ярко выраженный след от укуса, сам же он находился в невменяемом состоянии. И был доставлен в полицейский участок на четырехколесном кэбе. На Коммерческой улице инспектора и его подозреваемого встречала толпа лондонцев, что шумела, выкрикивая гневные ругательства в адрес человека, который не понимал, где он и что вообще происходит. Не без труда эта толпа была оттеснена от ворот, а Уильям Пигот препровожден в участок. Однако, надежды Абберлайна, что его опознают как «Кожаного фартука», не оправдались. «Нет. У того совсем другое лицо!», – заявила свидетельница, взглянув на пьянчужку. Поскольку Уильям Пигот так и не смог вразумительно ответить на вопрос, где находился в момент совершения преступления, он был задержан и оставался под стражей еще две недели, вплоть до очередного события…

Лондонцы 1880-х годов были явно не в восторге от действий своей полиции. И, кстати говоря, небезосновательно. У них накопилось немало претензий к столичным стражам правопорядка. Еще свежи были в памяти народной события «кровавого воскресенья»4. В последние годы участились случаи квартирных краж у лондонцев. Теперь же, после серии убийств женщин и безуспешных попыток найти преступника, кредит доверия горожан к своей власти, похоже, был исчерпан.

10 сентября, когда сначала объявили о поимке преступника, а потом об его освобождении, жители района, кажется, убедились окончательно, что полиция не в состоянии обеспечить их безопасность, а значит, надо брать это дело в свои руки. По крайней мере, из этого исходил один предприимчивый делец, который занимался строительным бизнесом, – небезызвестный в Уайтчепеле мистер Джордж Ласк. В тот день под его председательством был сформирован так называемый «Комитет бдительности Уайтчепела», который, помимо прочего, объявил о награде за информацию о преступнике. Это была PR-акция, а, кроме того, прямой вызов столичной власти, которая не справлялась со своими обязанностями. Так, в расследование убийств в Уайтчепеле оказалась вовлечена еще одна сила, помимо полицейских и журналистов.

Пресса активно освещала деятельность Комитета бдительности Уайтчепела, и фигура Джорджа Ласка вскоре стала популярной, чего не скажешь о высокопоставленных чинах полиции Лондона…

Служба сэра Чарльза Уоррена, который с марта 1886 года был ответственен за правопорядок в столице Британской империи5, в последние полтора года проходила в крайне неблагоприятных условиях. Армейский генерал, не привыкший, чтобы им командовали, – тем более, гражданские лица, в особенности те, которых он не уважал, – так и не смог ужиться с новым министром внутренних дел Генри Мэтьюзом. Тот был не менее властным человеком, чем сам Уоррен, – так, что борьба между ними была неизбежна. Первым делом Мэтьюз окружил комиссара полиции своими людьми. Так, Уоррен прекрасно знал, что его помощник, ответственный за криминальную полицию, Джеймс Монро работает на Мэтьюза, однако долгое время ничего не мог с этим поделать, постоянно встречая противодействие со стороны своего подчиненного. Фактически, он утратил контроль над криминальной полицией города. И только в конце августа 1888 года сэр Чарльз отправил в отставку Монро, назначив на его место Роберта Андерсона, который, правда, был в дружественных отношениях со своим предшественником. Ситуация несколько изменилась, когда Андерсон отправился на отдых в Швейцарию, – это случилось 7 сентября, накануне убийства женщины в Спиталфилдс. Воспользовавшись удалением Андерсона из города, Чарльз Уоррен, назначил главным инспектором Дональда Сазерленда Свонсона, возложив на него общую ответственность за расследование убийств в Ист-Энде.

15 сентября из Скотланд-Ярда в Хоум Офис6 на имя министра Мэтьюза за подписью сэра Чарльза Уоррена было отправлено донесение следующего содержания: «Я убежден, что дело об убийстве в Уайтчепеле – это такое дело, которое может быть успешно расследовано, если к нему подойти системно. Я бы мог сказать, что и сам в состоянии в течение нескольких дней разгадать эту тайну, – при условии, если бы сосредоточился всецело на нем. Поэтому я считаю крайне важным передать всю работу центрального аппарата по данному делу в руки одного человека, который бы ни о чем другом больше не заботился.

Ни вы, ни я, ни мистер Уильямсон не можем этого сделать, поэтому я передаю это в руки главного инспектора Свонсона, который должен быть в курсе всего. Я смотрю на него, как на глаза и уши комиссара в этом конкретном деле. У него должна быть своя комната, – и каждая бумага, каждый документ, каждый отчет, каждая телеграмма должна проходить через его руки. С ним необходимо консультироваться по всем вопросам. Я бы не посылал никаких указаний по поводу этого дела, не посоветовавшись с ним. Я возлагаю на него всю ответственность…».

Главный инспектор Свонсон добросовестно исполнял свои обязанности как «глаза и уши» сэра Чарльза Уоррена, а потому, когда 17 сентября в Скотланд-Ярд поступило письмо весьма странного содержания, он тотчас же доложил о нем своему шефу. И тогда на стол комиссара Столичной полиции легла перепачканная бумага, на которой чернилами красного цвета, будто кровью, ровным мужским почерком были написаны такие слова:

«Дорогой Начальник (Dear Boss). Итак, сейчас они говорят, что я Жид. Когда же они поумнеют (или узнают?), Дорогой старый (старший?) Начальник! Вы и я знаем правду, не так ли? Ласк может обыскать (слово с ошибкой – look forever) Ад, но никогда не найдет меня, тогда как я буду прямо под его носом все это время. Я наблюдаю, как они ищут меня, и это вызывает во мне приступы смеха (ха, ха). Я люблю мою работу, и я не остановлюсь, пока на мне не застегнут наручники. И даже тогда берегитесь вашего старого приятеля Джеки. Поймайте меня, если сможете».

После этих слов стояла подпись – «Jack the Ripper» («Джек-потрошитель»), а далее следовала приписка: «Извините за эту кровь, – она осталась с последнего раза. Какое миленькое ожерелье я подарил ей!»

Сэр Чарльз Уоррен, пробежав глазами эти строчки, изобилующие грамматическими и стилистическими ошибками, изменился в лице и, подняв взор на Свонсона, осведомился у него:

– Кто, кроме вас, еще читал это?

– Точно не знаю. Впрочем. Сотрудник, что вскрыл конверт… Но он тотчас же отнес его мне, согласно вашего приказа, – напомнил Свонсон.

Чарльз Уоррен качнул головой и, поднявшись из-за стола, прошелся по своему кабинету, а потом остановился напротив главного инспектора Свонсона и, устремив на него пристальный взор, проговорил отчетливо и с расстановкой:

– Содержание этого письма не должно выйти за пределы этого здания. Вам это понятно?

– Да, сэр, – с готовностью отозвался Свонсон.

Оставшись наедине с самим собой, Чарльз Уоррен опустился в кресло и снова просмотрел письмо. «Какое миленькое ожерелье я подарил ей!» – прочитал он еще раз, не сразу поняв, о чем идет речь. Какое ожерелье? Потом его вдруг осенила жутковатая догадка. Украшение из внутренностей, которыми убийца обложил перерезанное горло своей жертвы…

27 сентября 1888 года из почтового ящика сотрудник Центрального агентства новостей извлек запечатанный и запятнанный конверт, на котором не было ни имени отправителя, ни обратного адреса. Послание, заключенное в этом конверте и датированное 25 сентября, предназначалось некоему Начальнику (The Boss), а потому вскоре легло на стол главного редактора газеты. Он прочел такие строчки, написанные ровным почерком чернилами красного цвета:

«Дорогой Начальник! Я слышу, что полиция вот-вот поймает меня, но они пока даже не установили, кто я. Я смеюсь, когда они, пытаясь выглядеть такими умными, говорят, будто находятся на правильном пути. Та шутка с «Кожаным фартуком» по-настоящему рассмешила меня. Я всерьез взялся за шлюх и не перестану рвать их, пока на мне не застегнут наручники. Великолепной была работа в прошлый раз! Той леди я не дал и рта раскрыть. Как могут они поймать меня сейчас? Я люблю свою работу, и я хочу начать снова. Ты вскоре услышишь обо мне с моими забавными маленькими играми. Я сохранил немного красного вещества в бутылке из-под имбирного пива, что осталось со времени последней работы, чтобы писать им, но оно загустело как клей, и я не могу использовать его. Красные чернила подойдут, я надеюсь (ха, ха). В следующий раз я отрежу леди уши и отправлю офицерам полиции, – только для забавы, если ты не против. Попридержи это письмо, пока я не сделаю чуть больше работы, и тогда дай ему прямой ход. Мой нож – такой приятный и острый, я хочу выйти на работу прямо сейчас, если бы у меня появилась возможность. Удачи. Ваш верный

Джек-потрошитель (Jack the Ripper).

Не возражаешь против этого псевдонима (trade name)?

Постскриптум. Не отправляю это письмо, пока не сведу всю красную пасту со своих рук, чтоб её. Пока безрезультатно. Сейчас они говорят, что я доктор. Ха – ха».

Главный редактор Центрального агентства новостей не решился предать огласке это письмо, не поставив в известность Скотланд-Ярд, куда оно попало 29 сентября, а в следующую ночь Джек-потрошитель снова вышел на охоту…