Сиреневый бражник

Глава 5. Платок

– Да, что же творите! – вскрикнула Марья Даниловна, – Дуняша, разними же их. Ух, бесстыдницы! Окаянные! – всплеснула она руками, хотя девушки отскочили уже в разные стороны, а в руках Варвары висел клок русых длинных волос Ольги.– Тьфу, на вас, негодницы! Вот батюшка, узнает, высечь прикажет каждую.

Варвара молчала, поправляя порванную на плече рубаху, а Ольга, увидев в руках у сестры клок своих волос злобно воскликнула:

– Маменька, она все начала, она, гадина. Говорит, сама замуж не пойду, и тебе не дам выйти!

– Все решили уже! – воскликнула мать. – Прочь по своим горницам, негодные.

Ольга опустила обиженно голову, но не смела ослушаться, вышла. А Варвара присела на край кровати и в окно отвернулась.

– Окаянные, – повторила Марья Даниловна. – Разберусь я с вами, только дела переделаю.

Когда все вышли из комнаты, Варвара уронила голову на колени и горько заплакала. Девушка знала, что Никита богат, да еще и сын купца второй гильдии. Ее семья – наследственные мещане, да хоть и зажиточные – не чета им. Отец Варвары происходил из посадских. Его прадед тоже относился к сословию мещан, да и дом вместе с лавкой, где проживала вся семья, достался им от деда. Когда-то тот занимался выделкой кож, теперь же их уделом стало сельское хозяйство, как и у всех крестьян. Как и купец третьей гильдии, Иван Григорьевич, отец Варвары, платил налог в казну, но, не располагая нужными средствами, вступить в гильдию возможности не имел. Понятное дело, таких денег у них и быть не могло.

Семья Серафима Никитича занималась выращиванием фруктов и овощей на продажу, поэтому Варвара с самого раннего возраста была приучена к тяжкому труду и всевозможной работе. Даже кожа на руках не была такой нежной, как у купеческих дочек. После сезона сбора урожая на ладонях появлялись мозоли, а руки ныли. Больше всего Варваре нравилось помогать отцу в лавке, которая находилась прямо в их доме, но он неохотно брал дочь, все чаще отсылая работать к женщинам на кухню. Серафим Никитич считал, что ворочать мешки да торговать – не женское дело, и потому всегда управлялся вместе с сыном – братом Варвары – Гаврилой.

– Девка, она ж чего, замуж выйдет – и след простыл, главное, чтобы приданое себе пошить успела. А сын – он будущий хозяин, глава, ему дом в порядке держать, учиться всему надо, – рассуждал Серафим Никитич.

Как же надоело Варваре чистить рыбу, да парить репу, а то и на огороде возиться, но такова была ее доля. Другое дело, Никита… Его семья жила совсем иначе – там за высоким забором в роскошном доме трудился целый рой слуг, и его сестрам и матери – купчихе, вероятно, не приходилось держать в своих руках ничего, тяжелее пялец и кружева. Они не резали пальцев острым ножом, снимая шкуру с убитого поросенка, им не приходилось потрошить утку или отбирать яйца у сердито кудахчущих кур.

«Верно, они и коров-то доить не умеют, – подумала Варвара, – максимум что – иголкой палец могут уколоть!»

При этой мысли, она встала и подошла к сундуку, стоящему у окна. Девушка откинула крышку и достала шелковый платок, но не стала вытирать им слезы, только губами чуть коснулась. Чудный узор был вышит на нем в виде дивных цветов в обрамлении белоснежного кружева. Потом она повернулась к зеркалу и быстро причесалась деревянным гребнем. Глаза красные от слез, нос тоже. Но это была последняя надежда, последний шанс. Варвара пощипала и так горящие щеки, чтобы они стали ещё краснее и одела новый голубой сарафан. Девушка примерила алый кокошник, расшитый бисером, но немного подумав: «Что люди скажут? Ведь не праздник!», убрала его обратно в сундук и вытащила оттуда такую же расшитую бисером повязку. Она вплела в волосы голубую ленту под цвет своих небесных глаз и осторожно открыла скрипучую дверь. Как же хорошо, что ее не заперли ещё. Но папенька, наверняка, накажет их с Ольгой, когда маменька ему все расскажет. Нужно торопиться.

Варвара тихо сбежала по ступенькам вниз и так же тихо проскользнула через двор. Слугам не было до нее дела – все были чем-то заняты. Дуняше и нянюшке приказали не разговаривать с ними, особенно, по части просьб, и Варвара быстро выбежала за калитку.

Она направилась прямо к купеческому дому и встала неподалеку в тени вишневых деревьев. Ждать пришлось долго, но все же появился купеческий сын. Он вывел лошадь под уздцы, видимо собираясь куда-то. Варвара закусила губу и кинулась к нему быстрым шагом. Почти добежав, она сбавила ход и пошла медленнее, но он поправлял седло у коня и не видел ее из-за спины.

– Здравствуй, Никита! – крикнула девушка.

Никита медленно обернулся и спокойно ответил:

– Здравствуй, Варя! – продолжив, как ни в чем ни бывало, заниматься своим делом.

Варвара стояла в растерянности, словно язык проглотив.

Никита снова обернулся, удивлённо заметив, что девушка ещё не ушла.

– Что тебе?

– Вот, – Варвара протянула платок. – Тебе!

Никита взял его и так же удивлённо стал рассматривать, до конца не понимая, что это и зачем это ему.

– Мне? – растерянно произнес он и поднял глаза на Варвару, но девушки уже и след простыл.

Варвара побежала к дому. Сердце ее бешено колотилось. Перед глазами, как и каждую минуту до, стоял образ Никиты. Сейчас Варваре даже стало казаться, что он смотрел на нее с нежностью, а не с удивлением, и даже обрадовался ее такому подарку – признанию. Но эта ведьма – Акулина!

– Варька! – окликнул ее голос дядьки Игната, когда она вбежала во двор, но Варвара сломя голову помчалась наверх, не отвечая на его окрик.

Надежда с небывалой силой зажглась в ее сердце. Варвара представляла уже, как неожиданно в дом нагрянут купеческие сваты. Какие лица будут у родителей и у Ольги. Особенно у сестры. Последнее время Никита ходил совсем смурной, видимо с невестой у него сильно не ладилось. А ведь раньше он был таким весёлым, таким красивым, улыбчивым.

«Только стоило ему познакомиться с этой, – Варвара поморщилась, – так его тут же, как подменили».

Он словно перестал замечать Варвару, да и других девушек, будто бы изменился. И не могло здесь обойтись без колдовства. Варвара была просто уверена в этом.

На краю леса прямо возле реки стояла старая, разваливающаяся избушка. От времени бревна все потемнели, предавая ей жалкие убогие очертания. Люди поговаривали, что там жила ведьма со своей дочерью. Варваре было страшно даже представить себе ее, но люди часто ходили к ней. Кому какая помощь была нужна – кто-то не мог завести детей, кому-то требовалось лекарство, кто-то хотел избавиться от сглаза или порчи, но были и такие, кому нужно было приворотное или отворотное зелье. Поговаривали, что ведьма может абсолютно все. Только плата не маленькая. У Варвары денег, конечно, не было, но она хорошо знала, в каком сундуке их хранит папенька. Мысль о приворотном зелье просто не давала Варваре покоя, но вот только идти к ведьме было страшно. Да и как его Никите дать?

Глава 6. Алеша

Так уж вышло, что Иван Григорьевич растил дочь один. Нянюшки и мамушки изредка менялись, но родной матери, которая любила бы Акулину по-настоящему, по-настоящему заботилась и направляла ее на путь истинный, у девушки не было. К несчастью или к счастью, дочь росла сказочно красивой, что глаз не отвести. С юности уже отбоя не было от женихов. Это более всего и пугало Ивана Григорьевича, так как он хотел дочери только лучшего, но из такого количества сватов выбрать было непросто. Правда, многие подмечали непростой избалованный характер Акулины, но обсуждали это за глаза, в лицо купцу сказать такого не смел никто. Все знали, что он не просто любит, а безумно обожает единственную дочь. Внешне Акулина ужасно напоминала ему мать – зеленоглазая, стройная, с густыми темными волосами. Не чета деревенским девкам, ну и что, что своенравная и гордая. Да, никто ей не нравился, у всех девушка находила явные и скрытые недостатки.

«Зато с характером!» – утешался отец. Ему и расставаться с любимой дочерью не очень то хотелось, потому и выбрал он ей в женихи сына своего приятеля – купца второй гильдии, проживающего в соседнем уезде. Так купец и видеть дочь сможет чаще, а то и внуков. Одинокая старость пугала Ивана Григорьевича. Лишившись жены в молодом возрасте, он очень не хотел потерять и дочь. Не нравилось ему, какое впечатление производит она на мужчин своей красотой, но поделать ничего было нельзя. Вероятно, родись Акулина страшной или с каким-то физическим недостатком, например, хромой, он бы думал наоборот. Но сейчас за Акулиной нужен был глаз да глаз, а его вечно не бывало дома. Однако дочь отцу почти никогда не перечила, была с ним ласковой и внимательной, поэтому и казалось купцу, что все у них хорошо будет. Все в чем только не нуждалась – все дарил ей отец, стараясь хоть как-то компенсировать недостаток материнской заботы. Дорогие платья, всевозможные побрякушки и безделушки – все это было у Акулины в избытке.

Но не знал он, не ведал, как тоскливо и одиноко бывало у девушки порой на душе. Подруги ей вечно завидовали, так как не было парня, не мечтавшего жениться на красавице. Уже давно начали судачить злые языки, что она любого приворожить может. К счастью, ни до Акулины, ни до купца, эти сплетни не доходили.

Часто и слуги, и подмастерья обращали на юную красавицу внимание, но никто не смел и голову поднять – гнев купца мог быть очень суровым.

Но, вот, Алеша не утерпел – до чего же хороша была купеческая дочка. Знал он, что купец никогда не отдаст дочь за холопа – за подмастерье, за крестьянского сына, но поделать с собой ничего не мог. Где-то с год как он нанялся к купцу в помощники, не чураясь совершенно никакой работы. Каково же было его удивление, когда однажды он тащил мешок с мукой, а она возьми, да и загороди ему дорогу, да ещё и смотрит прямо в глаза, улыбается. А как хороша, чертовка! От неожиданности Алеша растерялся, да возьми и урони мешок. Мешок треснул, а он встал весь белый в муке – и лицо, и одежда, купеческая же дочь рассмеялась и прошла мимо.

В другой раз в саду – яблоки с дерева снимал, вдруг слышит – подошёл кто-то. Глянул он вниз с дерева и удивился – стоит Акулина и на него смотрит.

– Чего уставился? – говорит. – Достань – ка мне, вон, то, яблочко с верхней самой ветки, али не можешь?

Полез Алеша на самый верх, чуть шею не свернул, не свалился, но достал яблоко для красавицы. Хотел с дерева спуститься, но…

– Кидай! – крикнула купеческая дочка и поймала яблочко, да так ловко, а потом повернулась, косой взмахнула и ушла в дом.

Стало Алёше тоскливо без нее. Дела делает, а сам по сторонам смотрит – нет ли Акулины где рядом. Умом-то понимает, что не чета ей, а поделать ничего с собой не может. Парень то он видный, рукастый, девки на него деревенские исподтишка поглядывают, а он вон чего – на хозяйскую дочку глаз положил. Знать приворожила его. Только и снится ему Акулина Ивановна. Не увидит день – тоска камнем на сердце давит, а увидит – душа поет, радуется. Только пройдет Акулина иной раз на него и не взглянет, а в другой – пройдет да и улыбнется. Женихи только ее в последнее время одолевать стали – измучился весь ревностью Алексей. Уж и уволиться хотел, да только где сейчас такую работу найти. Но всем отказывала девушка.

«И с чего бы это?» – мечтал парень, вспоминая, как на днях попросила в седло ее подсадить. А он и успел ее за талию приподнять. И аромат ее волос сладкий, свежий ощутил Алеша. Странный это был запах – пряный, но нежный, то ли вишни, то ли ягод каких-то лесных. Да, похоже, и сама она замуж то не очень хотела, но вот последнего жениха – сына Ивана Всеволодовича, купец не прогнал, прямо ластился перед ним. Не догадывался Алеша, что красавица тому в жены давно обещана. Грустная в тот день стояла Акулина в сенях, как сваты уехали.

Алеша и не знал, как к ней подойти, но все же решился:

– Случилось али что? – осторожно спросил он девушку.

– Может и оно, – сказала Акулина, не поднимая своих прекрасных глаз, – а тебе-то что?

Алеша смутился, но все же произнес:

– Может помочь чем?

– Помоги… – щеки у Акулины прямо так и зарделись, словно задумала что-то. Но Алексей и этому был рад, хоть и понимал, что играет она с ним как кошка с мышью.– Ступай к батюшке и скажи ему, что не пойду я за Никитку Ивановича!

– Да как же, посмею ли…

– Ты же помочь хотел, – прищурилась красавица лукаво. – Что, кишка тонка?

– А вот и пойду! – Алексею вдруг захотелось выглядеть храбрым перед девушкой. Да и пусть купец его выгонит, зато и сохнуть, глядишь, по Акулине перестанет – с глаз долой, из сердца – вон.

Только шаг сделал.

– Стой! – кричит. – Куда ты? Пошутила я, – говорит ласково.

Смотрит на обиженного Алешку и смеётся даже.

Алешку не раз и дед Игнат, и прачка Дарья предупреждали, чтобы не связывался с дочкой купеческой.

– Ей-то ничего не будет, а тебя – узнает купец и выпорет, а то, чего ещё, и сошлет куда. Увезут тебя, простофилю, в лес и привяжут к дереву на верную смерть – комарам на съеденье и зверям диким голодным. Никто и не хватится! – пугала Дарья.

– Оно, конечно, дело молодое, – вздыхал Игнат, – но, нехорошая она, Лешка, баба купеческая. Избалованная очень. Доведет тебя Акулина до погибели. И думать о ней не смей.

Дарья и дед Игнат переглядывались, как бы поддакивая друг другу, но Алексей не любил такие пустобрехи. Вроде бы и соглашался он с ними полностью и не спорил даже, да вот только поделать с собой ничего не мог – как увидит Акулину, сердце так и заходится. А сердцу ведь не прикажешь…

Как-то накопил Алексей денег и попросил друга кузнеца кольцо медное выковать да с узором красивым чтоб было. Кузнец очень постарался, да так, что колечко славное получилось – змейки перевитые и цветы абы ромашки между ними. Как представился случай, подошёл парень к Акулине и ей протянул.

Только она взглянула:

– Что же это? – говорит.

– Подарок, – молвил Алеша.

Взяла, повертела между пальцами, хмыкнула.

– Сам сделал? – подивилась Акулина.

– Нет, кузнец знакомый.

– Недурно, – сказала девушка, сняла золотой перстень с изумрудом да в карман положила, а это надела медное.

Алеша так и смутился – дюже неловко ему стало – куда с купцовым сыном тягаться.

– Спасибо, – однако ж Акулина промолвила, ресницами взмахнула и дальше пошла.

И все бы ничего, да только на следующий день Симка, девка чернявая крыльцо подметала да похвастала, чем сударыня ее одарила.

– Хотела, – говорит на палец надеть, – да не лезет колечко. Но ничего, за такое рублей сорок дадут на рынке, не меньше.

Алеше как нож в сердце вонзила, но не сказал ничего. А Акулина-то не идёт все из головы никак.

Глава 7. Предательство

В тот день Иван Григорьевич позвал Ивана Всеволодовича на охоту на кабана. Как только приехали к будущему тестю, начали в повозку ружья укладывать да припасы на три дня. Никита так и смотрел в надежде хоть краем глаза свою ненаглядную увидеть. Но Акулина вдруг вышла сама, словно почувствовала, однако, заприметив Никиту, недовольно отвернулась, будто не видит, и поспешила в дом.

– Акулина, здравствуй! – окликнул он ее.

Спустилась девушка к нему тогда с крыльца и нехотя подошла ближе. Как же хороша была Акулина, одетая в желтый сарафан из парчи, а сверху в голубую душегрею, расшитую золотыми нитями и бисером. Нитка из белого речного жемчуга подчеркивала тонкую шею красавицы, а синий кокошник на голове, украшенный таким же жемчугом и серебром, открывал чистый и нежный лоб, пряча ее темные волосы. Никита никогда не видел более тонкой, изящной шеи, лебединой, одним словом. Да, для такой шеи он бы и десять, и двадцать ниток жемчуга не пожалел.

– Здравствуй, Никита, – сказала она, почти не глядя ему в глаза. – На охоту собираетесь? – а сама взглядом так и следит за светловолосым красавцем-холопом, что таскает мешки в повозку. Никита перехватил ее взгляд, и острая боль пронзила его сердце – узнал он в холопе того парня с посадской ярмарки, с кем шутила Акулина.

– Да, – резко бросил он красавице, но она даже не заметила раздражения в его голосе, повернулась, чуть не задев его длинною толстою косою.

– Пойду я, батюшка зовёт, – а сама глаз с парня так и не спускает.

Тем временем осерчал Никита, вскочил на коня и пришпорил его, что было силы. Тут и остальные уже в повозки сели. Иван Григорьевич с дочерью простился, слугам наставления дал. Только Иван Всеволодович недовольно глянул на будущую невестку, словно почувствовал неладное. Видно понял, что Никитка не просто так ускакал. Околдовала она его словно.

«Ишь, волосы распустила, бестия зеленоглазая, – подумал Иван Всеволодович, – пропадет ведь сын-то с такой женой».

Но ничего не сказав, на коня сел.

Не доехав до края деревни, вспомнил Никита, что подарок для суженой привез – ленту шёлковую алую, так в кармане и оставил. Развернул он коня и обратно помчался, только отцу крикнул, что патроны во дворе забыл.

– Нагоню быстрее ветра! – добавил Никита.

Подъехал он к дому, ворота не закрыты ещё. А на душе неспокойно как-то. Словно обида на Акулину сердце калёным мечом жжет.

«Вот бы увидеть красавицу», – может и обнял бы он ее – решился. Только хотел в дом войти, как слышит смех знакомый девичий из-за дома.

– Акулина! – крикнул Никита, но никто не ответил.

– Видно не слышит, – подумал парень и шагнул за угол.

Только завернул и прямо на нее и наткнулся. Обомлел тут же от горя он. Стоит его невеста с другим. В объятиях с холопом тем. Смотрят друг на друга, целуются, он ее за талию обнимает, она ему руки на плечи положила.

И вроде как его почувствовали оба, обернулись. В ее глазах смущение мелькнуло, краской алой, как та лента в кармане, лицо залилось, а потом злоба на нем проскользнула, а холоп напугался донельзя, что чужую невесту, дочь купеческую, облапать посмел.

Только у Никиты сердце от боли и обиды так застучало, и ярость в голове подобно молнии сверкнула, что бросился он на белокурого парня, и так ударил, что отлетел тот на три метра в сторону. Мог и убить его, точно.

Поднял он на Акулину глаза, а купеческая дочь на него смотрит, да так с ненавистью, словно смерти ему желает. В эту секунду мысль и пронеслась у Никиты в голове: «Не любит она меня и никогда видно не полюбит. Так зачем мне такая жизнь?… Ехать надо отсюда прочь. От нее… от себя. Лишь бы не слышать ее голос, не видеть, забыть… Навсегда!»

Глава 8. Акулина идет на поиски

Иван Григорьевич и отец Никиты вернулись до темноты – не дождавшись сына, Иван Всеволодович первым поднял тревогу.

Он искал Никиту до самой глубокой ночи. Было видно, что Иван Всеволодович совсем не верит Акулине. И если бы не отец, он, наверное, растерзал бы ее. От этой девушки его сын совсем потерял голову, а теперь и сам пропал. Но она упрямо говорила, что видела его лишь утром и только. Однако, огорченный, Иван Всеволодович чувствовал, что невеста вроде бы и расстроена его исчезновением, но есть что-то большее, что ее сильно беспокоит, и что она старается скрыть. Купец решил вернуться утром и снова допросить девушку. Плохо только, что Иван Григорьевич не давал давить на свою дочь.

«Точно ведьма», – подумал Иван Всеволодович. Но вот, что скажет Дарья Владимировна, его жена, когда узнает, что он потерял сына. Да ещё так вот… Это особенно беспокоило купца. Сначала Иван Всеволодович хотел сказать, что Никита заблудился в лесу, но правда все равно бы выплыла наружу. К тому же, жена напугалась бы и подумала, что сына разорвут дикие звери. В конце концов, Иван Всеволодович решил сказать горькую правду, а, именно, что Никита пропал в доме Ивана Григорьевича. Конечно, это звучало так странно и неправдоподобно, что Иван Всеволодович снова и снова думал о том, чтобы вернуться и обыскать дом купца ещё раз. Но решил оставить все как есть до утра. Завтра он приедет с людьми, и они непременно обыщут каждый уголок, должен же быть хоть какой-то след.

Как только стемнело, Акулина сбросила одеяло и, уже одетая, встала с постели. Девушка заранее стащила из подсобки мужскую рабочую одежду и гречушник, чтобы спрятать под ним длинные волосы. Акулина надеялась никого не встретить на своем пути, но, на всякий случай, если вдруг совсем не повезет, прикинуться деревенским парнишкой.

Она взяла приготовленную с вечера сумку и зажгла свечу. Тихо спустилась по лестнице мимо комнаты батюшки. Чувствовала, что отец не спит, и потому быстро проскочила во двор. Акулина хотела крикнуть холопа, чтобы проводил до леса, но решила не рисковать – знала, что приставать будет. Ведьма жила на горе. Идти часа четыре – пять. Пока не хватятся, а там она уже доберется до реки. Дождется, пока рассветет, и пойдет лесом к дому ведьмы. Больше всего ей было стыдно оставлять в неведении отца, но она так устала от их с Иваном Всеволодовичем расспросов, что уже начала путаться в показаниях.

Кухарка сказала, что видела, как Никита подъехал к дому второй раз, сторож, что он привязал коня и зашёл за ворота, а вот, что выходил – нет. Алешке Акулина велела строго-настрого молчать и не показываться на глаза – слишком уж у него лицо после фингала разнесло.

– Если что, скажешь, что лошадь ударила, – наказала она ему напоследок.

Больше всего Акулина боялась, что Алексей проболтается, испугавшись отца и Ивана Всеволодовича. А потому нужно было действовать быстро. Акулине никогда не надо было занимать смелости, но сейчас девице стало по—настоящему страшно и стыдно. Она решила не брать лошадь, чтобы не привлекать внимание.

– Надо было коня Никиты отвязать, – мелькнула мысль в голове у Акулины. Но теперь было слишком поздно. Она очень надеялась, что ведьма поможет все исправить и вернёт Никиту.

Вот только если Никита вернётся, все узнают о ее позоре, он же всем расскажет, откажется от такой…

«Но все же я должна его вернуть, – сказала себе Акулина. – Моя вина, и будь что будет».

Колючие репьи цеплялись к одежде, когда в темноте она сворачивала с дороги не туда. Кое-где во дворах залаяли собаки, почуяв запах чужого человека. И Акулина побежала быстрее, только бы успеть выбраться из деревни незамеченной. Только бы папенька не узнал раньше времени.

Она облегчённо вздохнула, наконец, оказавшись на окраине. Сердце подсказывало ей, что жизнь ее круто изменится. Она уже изменилась. И Акулина понимала это.

«Может быть, я уже никогда не вернусь в свой дом, дом отца», – подумала девушка, и на ее глаза навернулись соленые слезы.

– Прости меня! – крикнула она, обернувшись в сторону родного уезда, и шагнула в кромешную темноту, туда, где кончалась натоптанная колея.

Девушка вынула из кармана алую ленту. Ее обронил Никита, вернее… царь— орёл, когда взмыл в воздух. Он сделал круг над ней и улетел, что-то крикнув по-орлиному.

– Проклятье, наверное, – подумала Акулина.

А лента медленно и плавно опустилась с высоты на то место, где Никита стоял до этого. Акулина подняла ее дрожащей рукой и сунула в карман. Это был его подарок, ей, конечно же, его невесте. Теперь она достала ее и зачем-то повязала в косу.

Один бог ведал, как она жалела сейчас обо всем, что чувствовала, и как больно и горько ей было. Она проклинала себя мысленно за то, что заколдовала человека, хоть и случайно, за то, что не разглядела в нем его истинного благородства, чуть не превратив в жалкого пса и за то, что теперь ее тайну узнал ещё один человек – Алеша. Что, если он окажется болтуном и предателем, расскажет всем, что она ведьма, оговорит ее, и все – даже отец не сможет защитить от разъяренных крестьян. Все неурожаи и любая непогода повиснут на ее совести, и никто больше никогда не посмеет посвататься к дочери купца. Хотя последнее почему-то беспокоило Акулину меньше всего. Оставалось надеяться, что Алексей не понял, что все произошло из-за нее. Или побоится связываться с ведьмой, если такой ее теперь посчитает.

«Вот и проверим его чувства», – подумала Акулина, ускоряя шаг.

Она изрядно устала, а до реки ещё было совсем не подать рукой. Акулина чувствовала предрассветный холод и туман. Она поежилась и, достав из котомки кусок калача, стала с жадностью есть прямо на ходу. Из высокой травы послышались неприятные звуки – то ли вой, то ли тявканье.