Связь без брака – 3. Время разбрасывать камни
«Всё, никаких больше встреч с агентами, ну их в жопу, пусть передают данные по другим каналам, – решил я, аккуратно кладя конверт с пластинками на тумбочку и заваливаясь на кровать, – иначе я так поседею скоро с этими тайными вылазками».
Приняв решение, я стал успокаиваться.
«В кофейню я похожу ещё, чтобы моё отсутствие не выглядело необычно, но не в то время, когда там бывает агент. Ночью же сожгу одежду, шапочку и деревяшки-удавки. Саму проволоку закопаю в землю, всё, хватит с меня приключений».
С этими мыслями я снова уснул.
***
Оставшиеся дни до конца Олимпиады, а также потом Бал чемпионов, который проводили мексиканцы, запомнились мне только беготнёй спортсменов, пытавшихся потратить всю наличность, поскольку везти доллары обратно было опасно. Так что занимая или, наоборот, одалживая, каждый старался закупиться по максимуму в местных магазинах. Даже Кузнецов, и тот прикупил что-то для внуков, стеснительно убрав подарки в сумку под моей улыбкой. Шутить про загнивающий Запад я не стал, чтобы его не обидеть, поэтому просто вернулся к своему обычному графику тренировок.
В последний день в Мехико ко мне зашёл Эдвин и поманил за собой. Ничего не понимая, я пошёл за ним, и он отвёл меня в спортивный магазин, где я выбрал понравившиеся мне кроссовки для повседневной носки, а также футболку и шорты для тренировок, затем мы зашли в магазин одежды, где подобрали джинсы и джинсовую куртку для Вари. Он за всё это заплатил сам, сказав, что мы полностью в расчёте, поскольку он за мои значки выменял или купил много чего полезного, так что то, что мы сейчас приобрели, его благодарность мне. Я пожал плечами, поскольку и сам был доволен, ведь самому заниматься этими «ченьжами» и продажами мне было откровенно лень, так что каждый из нас получил, что хотел, и был этим сказочно доволен.
В аэропорт все ехали с полными сумками вещей, так что моя худая спортивная сумка привлекала всеобщее внимание, как, впрочем, и пластинка в руках, упакованная в газету. Меня даже пытались спрашивать, что купил я, если сюда ехал с большой и тяжёлой сумкой, а назад возвращаюсь ни с чем. Мне приходилось отшучиваться, что обратно я везу только медали. Спортсмены недоумённо на меня смотрели, улыбались и не верили этому.
В самом здании, в зале ожидания, ко мне подошёл хорошо одетый человек кавказской национальности и, представившись, предложил позавтракать с ним в кафе. Я тут же согласился, и мы, пройдя в конец зала, сели пить кофе. Поговорили только о погоде, ценах в местных магазинах, и, расплатившись, он вышел, оставив под газетой часы, которые снял со своей руки.
– Patek Philippe, – прочитал я название, взяв их в руку, и стало понятно, почему над ними так тряслись воры. Часы этой марки и в моё-то время стоили космических денег. Например, мои последние, которые я носил, до того как меня поймали на взятке, стоили миллион долларов. Эти же, из белого золота, сплошь усыпанные крупными бриллиантами, стоили точно дороже.
Надев их на руку, я попрощался с улыбчивым персоналом и пошёл к советской команде, с любопытством смотрящей за моим возвращением.
– Это кто, Вань? – поинтересовался у меня Кузнецов. – Не похож на местного.
– Угу, – подтвердил я, – он из Москвы, попросил передать письмо на родину. Я знаю его родню, поэтому не смог отказать.
– А, ну письмо – это ладно, – успокоился он.
Очень скоро для нас подали самолёт, и спортсмены, нагруженные сумками и мешками, словно челночники в 90-х из Турции или Китая, стали грузиться в воздушный транспорт. Я со своей небольшой сумкой смотрелся по-прежнему белой вороной, ну а что, спортивная форма почти ничего не весила, как и мои шиповки, а кеды я сжёг вместе с костюмом, в котором творил всякое, сейчас же я был одет в кроссовки, лёгкую куртку, а подарки Вари занимали совсем мало места.
– Ну всё, домой, – кто-то радостно произнёс рядом со мной из девочек.
Когда самолёт взлетел и стали разносить соки и газеты, сначала в носу лайнера раздался громкий недовольный вскрик. Все заволновались, стали подниматься, чтобы посмотреть, что случилось, но недовольный возглас раздался и ближе ко мне, а вскоре рядом со мной оказался главный тренер сборной СССР, потрясая советскими газетами.
– Ваня, смотри, что эти борзописцы про тебя написали?! Как так можно вообще? Что за ерунда там творится у них в головах?
Его слова вызвали интерес у многих, и легкоатлеты попросили газеты у стюардесс, поэтому вскоре на меня было направлено очень много различных взглядов, в основном сочувствующих. Но были и торжествующие.
Успокоив возмущённого тренера, я взял у него из рук «Труд» и «Известия», посмотрев на первые полосы. На них я был запечатлён в позе Усейна Болта, радостный, довольный, так что название статьи «Позор советского спорта» сильно с ней контрастировало.
«Иван Добряшов, несмотря на предупреждение всех комсомольских организаций и трудовых коллективов со всей страны, всё же оказался включён в состав советской сборной, представляющей нашу великую страну на Олимпиаде в Мексике. Где он продолжил вести себя недостойно гражданина Союза Советских Социалистических Республик, а именно, кривлялся на весь мир, показывая странные позы, зачем-то ходил по стадиону, когда все остальные атлеты мирового уровня уже давно ушли с дорожек».
Тут, конечно, была фотография, когда я успокаивал стадион после установленного мной мирового рекорда. Хмыкнув, я продолжил читать дальше.
«В то время, когда остальные советские спортсмены отдавали все силы, чтобы достичь высоких результатов, он занимался чем угодно, кроме тренировок и стремления к Олимпийским победам».
Дальше шла фотография, где я в кофейне, а на руках у меня сидела куча местной детворы, которым я вешал на грудь значки, а они радостно мне улыбались. Она была в мексиканской газете про меня, так что советские журналисты, видимо, просто перепечатали её оттуда.
«Результатом его отвратительного отношения к порученному страной и партией делу стало то, что он занял лишь третье место на дистанции 400 метров, а эстафету 4 по 100 наша команда провалила именно из-за его неготовности к выполнению своих спортивных обязанностей».
Тут была фотография, где я лежу без сил на дорожке. Там ещё дальше много что было написано, особенно приведены гневные цитаты писем людей со всей страны, говорящих, что такому антисоветчику не место в большом спорте, но самое главное, что ни в одной из статей я не нашёл ни слова о двух золотых медалях и двух мировых рекордах, только про четыреста метров и эстафету четыре по сто. И главное, вранья-то в этом была всего капля, ну не упомянули такую мелочь, как две золотые медали за спринтерские дистанции, с кем не бывает.
«Пид…ы, – в голове почему-то появилось только одно это слово, – ёба…е пид…ы».
– Вань, как так-то? – ко мне подошёл Кузнецов, расстроенно тыкая в статью. – Как так-то? Где хоть слово про твои подвиги? Медали? Где про мировые рекорды?
Я вздохнул, выдохнул и отдал газеты Денису, который впился в них взглядом, косясь на меня. Хоть он и значительно успокоился после той истории с Леной, но явно мне её не простил.
– Не знаю, Сергей Ильич. Видимо, всё узнаем при прилёте.
В самолёте после прочтения всеми газет воцарилось лёгкое уныние, видимо, вспомнили, с каким разгромным общекомандным счётом по медалям нас победили США. За это нам обещали, обязательно последуют оргвыводы. Смешно говорить, по лёгкой атлетике мы завоевали только семь золотых медалей, а американцы тринадцать. В два раза больше! Царившее уныние продолжилось даже тогда, когда самолёт наконец сел в аэропорту Домодедово и мы увидели огромное скопление людей, встречающих спортсменов. Но сначала – паспортный контроль и таможня.
Глаза встречающих нас таможенников горели не менее предвкушающим огнём, чем у тех, кто ожидал на улице. Они вытряхивали все сумки, все вещи, роясь во всём, что было аккуратно сложено и упаковано. Что-то тут же изымалось под недовольные крики хозяев, но большую часть спортсменов отпускали с миром, закрывая глаза на количество ввозимых вещей. Настала и моя очередь.
– Предъявите все свои вещи, пожалуйста, – сказал мне таможенник, когда я поставил свою сумку к нему на стол.
– Это все мои вещи, товарищ, – ответил я, держа под мышкой пластинку.
– Как все? – он удивлённо посмотрел на спортивные вещи внутри сумки и одинокий джинсовый костюм. – Товарищ, вы ведь понимаете, что сейчас не время шутить?
– Я не шучу, – спокойно ответил я, – это и правда все мои вещи.
Он растерялся и, повернувшись, ушёл в служебное помещение, выйдя оттуда уже с двумя людьми с большими знаками различия на таможенной форме. Они удивлённо поковырялись в пропахших потом футболках, вонючих шиповках и обратили внимание на пластинку.
– Это что?
– Пластинка, – я взял её в руки и, размотав газету, показал двойной альбом.
Таможенники переглянулись и нехотя сказали:
– Проходите, товарищ.
Мне поставили в паспорт штамп о прибытии, и я попал в зону, где мигали множественные фотоаппаратные вспышки, а также слышались восхищённые возгласы фанатов. Никаких автобусов на родине не было предусмотрено, каждый должен был добираться теперь сам.
Мне стало так обидно, что я расстегнул куртку, спрятал под неё три свои награды, висящие на шее, и застегнул молнию, подняв воротник. Обойдя основную толпу, не обратившую на меня никакого внимания, я увидел стоящего неподалёку встречающего меня вора.
– Подвезти, Иван? – поздоровался со мной Вазген.
– Почему нет, – пожал я плечами и пошёл за ним.
Мы сели в бежевую «Волгу» с молчаливым водителем за рулём и поехали из аэропорта. Как только мы выехали на основную дорогу, я тут же снял часы с руки и отдал ему. Он их надел.
– Долг закрыт, можешь передать это Игорю сам, – прокомментировал он, сам внимательно рассматривая часы.
Я лишь пожал плечами, мне было всё равно, какие у них взаимоотношения, я это делал только с одной целью – сблизиться через Игоря с его семьёй.
– Покажешь? – неожиданно сказал он, показав пальцем на мою шею. – Никогда не видел.
Расстегнув куртку, я показал ему медали. Он осторожно потрогал золотые, восхищённо покачав головой, сказал:
– Как-то несправедливо всё это.
– А где она, справедливость? – я откинулся на сиденье. – Нет её.
Он расстроенно поцокал языком, но не стал ничего больше говорить. Мы доехали до базы ЦСКА, и он протянул руку, которую я снова проигнорировал.
Он хмыкнул и убрал её.
– До встречи, Иван.
– Лучше всё же прощайте, Вазген.
Он широко улыбнулся.
– Ты так же говорил в прошлый раз, а судьба снова свела нас. Её не обманешь.
Пожав плечами, я пошёл на КПП, расстёгивая куртку и попадая в руки караульных, которые, восхищённо охая и ахая, стали рассматривать медали и поздравлять меня с победами. С трудом вырвавшись от них и отказавшись от чая, я прошёл в свою комнату, которой не мешала уборка, и, бросив сумку на пол, упал на кровать. В голове ещё стоял гул винтов самолёта. К сожалению, отдохнуть мне не дали.
Глава 3
– Ваня! – раздался громкий голос, и дверь открыли без стука.
– Товарищ Белый, – скривился я, словно съел лимон, – я только приехал.
– Я знаю, мы тебя в аэропорту видели, – улыбнулся он, – не стали пугать того, кто тебя ещё встречал, так что поднимайся, надевай медали и поехали.
– Куда? – насторожился я.
– Знакомиться, – хмыкнул он.
– А можно мне хотя бы душ принять и переодеться?
– Ваня, ты эти свои девчачьи замашки мне тут брось, – он дал мне шутливую затрещину, – поехали, этот человек не будет ждать.
– У меня же нет здесь прослушки? – поинтересовался я у него, словно между прочим.
Комитетчик нахмурился.
– Хочешь что-то сказать? Тогда лучше на улице.
– Ваш ответ, товарищ Белый, ну вообще меня не успокоил, – вздохнул я, надевая обратно медали и застёгивая куртку.
Мы вышли из общежития и пошли по стадиону к КПП.
– Прежде чем разговаривать с товарищами из Первого главного управления, – тихо сказал я ему по ходу, – хочу, чтобы вы знали. Нашего агента пасли американцы, причём, похоже, точно зная день, когда мы должны были с ним встретиться.
Лицо комитетчика резко обострилось, скулы стали явно видны.
– Думаешь, либо предательство, либо были предупреждены? – наконец сказал он.
Я достал записную книжку, которую забрал у наблюдателей, и передал ему.
– Допросить их я побоялся, поэтому пришлось обыскать квартиру. С самим агентом я не встретился, информацию не передал и не забрал, соответственно, я не знал, есть за ним ещё наблюдение или нет. Рисковать не хотелось.
– Всё правильно, Ваня, сделал, – он открыл книжечку, полистал её и убрал себе в карман, – как-то это странно, конечно. Первое управление само настаивает на необходимости использовать тебя для передачи информации, ампулу с цианидом дают, а агент оказывается проваленным. Сам или не сам, не столь важно. Скандал мог разгореться знатный, если бы тебя с ним сфотографировали вместе, а его потом задержали за шпионаж. Или же попытались тебя арестовать, а ты раскусил бы ампулу и самоустранился.
– Ну и, если уж говорить про все странности, – я решил рассказать ему и про моё испытание, – помните, я вам говорил, что меня избивали в подвале? Это были два человека в масках, не Данил, с которым я познакомился позже.
Он остановился и внимательно на меня посмотрел.
– Раньше об этом боялся говорить, поскольку не доверял?
– А кому у нас вообще можно верить, товарищ Белый? – ответил я вопросом на вопрос.
Он хмыкнул.
– Знаешь что, съезжу-ка я к Юрию Владимировичу один, поделюсь с ним твоими сомнениями, а ты пока никуда не выходи с базы, особенно не садись в машину с людьми из Первого.
– Хорошо, тогда буду ждать вашего решения. А почему, кстати, вы часы не проверили и дали мне их спокойно привезти?
– За это не волнуйся, мексиканцы по нашей просьбе их проверили, – отмахнулся он, – просто часы по заоблачной стоимости. Не наше это дело, их же не вывозили из страны.
– Да, если уж речь зашла про твои приключения, за что ты мексиканских бандитов покрошил? – продолжил он.
– Каких бандитов, товарищ Белый? – попытался закосить я под дурачка.
– Вань, мы только что говорили с тобой о доверии, – напомнил мне он.
– Ладно, в общем, они похитили младшего брата одной из девушек-хостес, которая должна была навредить советской делегации, а я с ней хорошо общался, и она мне всё рассказала, ну а дальше пришлось принять меры, чтобы никто не пострадал.
– А кто второй был с тобой? – он внимательно посмотрел на меня. – Любитель удавок.
– Товарищ Белый, считайте, что никого больше не было, – твёрдо сказал я полунамёком, – я был один.
– Ты дал ему слово?
Я пожал плечами.
– Сказал вам всё, что могу.
– Нехорошо, конечно, Ваня, хранить секреты от своих товарищей, но так даже проще. Тебе для сведения, для всех – эту операцию провёл Денис, мы его наградим и отправим куда подальше, чтобы научился думать головой.
– Как скажете, я не гонюсь за подобной славой.
– Да, но, кому нужно, будет известна правда, – он внимательно посмотрел на меня, – от тебя требуется лишь молчание.
– Да я не болтлив, когда дело касается важных тем.
– Вот и отлично, – он протянул мне руку, – отдыхай тогда.
– Я бы, кстати, хотел возобновить занятия у профессора и в МИДе, испанский мне очень пригодился, а Татищева хотелось бы просто поддержать, поскольку у них с дочерью проблемы большие.
– Да, и пока мы выясняем всё, – вспомнил он, – по Игорю Щёлокову к тебе просьба, продолжай входить к нему в доверие, выясни как можно больше о его делах, а особенно о делах его отца. Просьба от Юрия Владимировича. Пока мы не можем со своей стороны показывать активность, а ты для этого идеальная кандидатура.
– А когда от меня уберут то говно, что сейчас льётся со всех газет? – поинтересовался я. – А то вроде как и не чемпион вовсе, с их слов.
– Здесь мы бессильны, Вань, – он покачал головой, – кто-то высоко в ЦК очень на тебя зол, и это точно кто-то из первой пятёрки. Мы пробовали поговорить с газетчиками, но те разводят руками, статьи им с фотографиями присылают уже готовыми, они их просто публикуют.
– М-да, ну ладно, – нехотя согласился я, – тогда буду ждать от вас вестей.
– Давай, Ваня, держись, главное, не раскисай, – он похлопал меня по плечу и, повернувшись, пошёл к КПП.
***
На следующий день в газетах началось чествование олимпийских чемпионов, встречи их с ответственными товарищами, правда, невысокого ранга. Сам Брежнев не считал легкоатлетов чем-то важным, он любил в основном футбол и хоккей. Так что вскоре всё, о чём мне рассказывал Озолин, начало сбываться: из всех семи золотых медалистов орден Ленина вручили двум, ещё трём серебряным призёрам выдали орден «Знак Почёта» и оставшимся медали «За трудовое отличие». Меня же никуда не звали, никаких награждений не было, единственное, что пришёл хмурый Щитов, обнял меня и сказал не раскисать. Затем вручил ордер на получение комнаты и два ключа на ржавом металлическом кольце.
– Это максимум, Вань, что я смог, – он старался не смотреть мне в глаза.
– Деньги хоть заплатят? Было три мировых рекорда мной побито, – напомнил ему я, – две золотых медали и одна бронзовая.
– Тут такое дело, Ваня, – смутился он, – тебе заплатят за два рекорда по пять тысяч за каждый.
– Александру за мировой рекорд обещали пятнадцать, – поделился я с ним инсайдом.
– Ты газеты давно читал, Ваня? При твоём имени у многих сейчас мгновенно пригорает зад, поэтому о чём-то договариваться с руководством просто нереально. Так что лучшее, что мы выбили, – это по четыре тысячи за золото, полторы за бронзу и по пять за рекорды, ну и плюс комната в коммуналке, – расстроенно сказал он.
– То есть с этого ещё минус тринадцать процентов подоходный, минус один процент профсоюзных и минус полтора процента комсомольские сборы? – быстро подсчитал я, поскольку с последнего разговора с Озолиным яснее понимал картину происходящего.
– Полтора процента за перевод денег и твой долг из кассы товарищеской взаимопомощи, – напомнил он.
– Какой перевод? Я готов и наличными получить за полтора процента.
– Ваня, так положено, не твоего ума дело менять порядок.
– Как-то совсем негусто получается, Николай Петрович, – я покачал головой, – шестнадцать тысяч с копейками за два мировых рекорда и золотые медали.
– Тебе раньше деньги вообще же не нужны были, – напомнил он мне.
– До победы! – я тоже напомнил ему о своих словах. – Но теперь хотелось бы устроить свою жизнь вне этой тренировочной базы.
– Вань, я промолчу про то, что многие и этих-то денег не видят всю свою жизнь, – недовольно сказал он, – поскольку понимаю, что с тобой обошлись не по-человечески, но сделать ничего нельзя.
– Ладно, тогда я буду готовиться к Олимпиаде 1972 года, – спокойно заявил я, а у него отпала челюсть, – надеюсь, тогда станет получше у страны с деньгами для своих спортсменов.
– Ваня, ты серьёзно сейчас? – удивился он. – Какая вторая Олимпиада? Век спринтеров недолог, обычно после одной-то Олимпиады люди уходят из спорта.
– Вы против олимпийских медалей? – поднял я бровь. – Пусть и не обязательно золотых.
– Ты погоди гоношиться, – отмахнулся он, – это обдумать нужно, посоветоваться.
– Ну, вы тогда думайте, а я буду готовиться к следующему чемпионату СССР и Европы, вам, надеюсь, это золото всё ещё нужно?
– Да нужно, Вань, кто спорит-то, – тяжело вздохнул он, – хотя сейчас полегче стало, ты у нас не единственный теперь золотоносец. Поэтому нам опять выделили нормальное финансирование.
– Ладно, думайте, Николай Петрович, – пожал я плечами, – а я поеду посмотрю на эту вашу комнату.
Он скомкано попрощался и исчез, а я пошёл вызывать такси с КПП. Стало интересно, чем Родина меня наградила за упорный труд и десятичасовые ежедневные тренировки. Адрес, по которому мы прибыли, оказался в жопе мира, такой, что я дал шофёру три рубля и сказал, чтобы он подождал меня, поскольку я тут вряд ли задержусь. Дом был старый, ещё дореволюционный, а бельё, в изобилии вывешенное во дворе на сушку, говорило о большом количестве народа, который здесь проживал. Обветшалый подъезд и квартира «23» со множеством звонков на косяке двери. Один из ключей подошёл к замку, и я пошёл внутрь, едва не ударившись головой о цинковую ванну, висевшую сверху. Вытерев ноги о тряпку, я протопал к своей комнате.
– Вы к кому, товарищ? – тут же в коридоре появилась больших размеров женщина, окидывая меня неприятным взглядом.
– К себе, – я показал ей ключи.
– А, вы тот спортсмен, – она скривилась, – ну хоть получше, наверно, чем прошлый алкаш. Сразу говорю, женщин приводить нельзя!
– Да? – удивился я. – Почему это?
– У нас дети кругом! – категорично заявила она.
– Позвольте спросить, а как они появились? – вежливо поинтересовался я.
Глаза у женщины выпучились от возмущения, и с визгом:
– Хам! – она исчезла в своей комнате.
Моя была крайней в дальнем углу и, видимо, раньше служила кладовкой, поскольку окна в ней не имелось вообще, лишь тусклая лампочка со сделанным газетным абажуром да скрипучая панцирная кровать, какие стояли в школе-интернате, более здесь не наблюдалось ничего.
«Ну, наградили так наградили», – улыбнулся я, смотря на такое богатство.
Качая головой, запер дверь и пошёл обратно, садясь в машину.
«Помню я, были в СССР маклеры по недвижимости, – в голове промелькнула мысль, – надо будет у Игоря спросить, думаю, он точно больше в теме».
Вернувшись обратно, я нашёл номер телефона, который он дал мне при нашей последней встрече, и набрал его. В голову сначала ударила громкая музыка, человеческие голоса и чей-то женский голос навеселе.
– Да?
– Игоря позовите.
– А кто его спрашивает?
– Скажите, что Битлз.
Девушка, видимо, приложила трубку к груди и крикнула в комнату:
– Дорогой, тут тебя Битлз какой-то спрашивает.
Через несколько секунд я услышал знакомый голос.
– Иван? Ты?
– Да, Игорь, привет, хотел отдать тебе посылку от Александра.
– О-о-о, да! – возликовал он. – Слушай, а ты не хочешь ко мне сейчас заехать? У нас тут туса, клёвые тёлки, хороший алкоголь, только свои.
– Если свои, тогда я, наверно, вам помешаю? – дал я ему шанс отказаться.
– Нет, Иван, если можешь, приезжай! Я просто ужас, как хочу послушать пластинку!
– Хорошо, еду.
Глава 4
Такси приехало быстро, а названный мной адрес удивил его. Он стал разговаривать очень почтительно, постоянно интересуясь, к кому я еду. Я делал вид, что не слышу, и доехал молча до въезда на подмосковные дачи, которые охранялись милицией. Я сказал, к кому еду, и нас пропустили. Подъехав к двухэтажному большому особняку, я заплатил таксисту по счётчику, оставив ему пять рублей сверху, и, выйдя из машины, осмотрелся. Высокий забор, крепкие ворота, звонок на калитке и явно недешёвый дом, вот первое, что пришло мне в голову при виде этого капитального строения.
Я позвонил, и мне открыл мужчина в костюме-тройке и, узнав моё имя, тут же впустил, проведя в дом. Едва я ступил на порог, как на меня обрушилась громкая музыка и весёлые голоса откуда-то сверху. Пойдя на звук, я увидел кругом золото, картины и жизнь явно не на зарплату министра МВД.
– Иван! – увидев меня, от танцующей молодёжи отделился Игорь.
Он обнял меня осторожно, чтобы не повредить пластинку, и пожал руку.
– Молодец, что приехал!
– Держи, – я передал ему пластинку, он, впившись в неё, стал снимать бумагу и радостно закричал, увидев заветные буквы. Затем бросился к проигрывателю и выключил магнитофон, вызвав неудовольствие танцующих.
– Да тише вы! – отмахнулся он от возмущений, ставя первый виниловый диск и запуская его.
Полилась знакомая мне песня, но молодёжь слышала её впервые, так что визгу было много, все бросились к Игорю, рассматривать пластинки.
Вскоре танцы возобновились, а я сел в кресло рядом с богато уставленным едой столом: красная икра, чёрная, десять видов колбас, три вида мяса, различные бутерброды и рыба, не говоря уже о множестве салатов. Наложив себе немного, я стал есть, поскольку был голоден. Песня тем временем закончилась, и началась следующая, снова вызвав визг, особенно девичий.
Только когда закончилась первая пластинка, все в изнеможении попадали по диванам и креслам, устав танцевать, ко мне подошёл раскрасневшийся Игорь со счастливой улыбкой на лице.
– Ваня, это просто бомба! – упал он рядом. – Спасибо тебе!
– Да я просто почтальон, – я пожал плечами, – Александр говорил, что ты ему за неё ещё не заплатил.
– Эх, это правда, – вздохнул он, – доллары очень тяжело передать за границу.
Он помолчал и обратился ко мне, показывая на девушек.