С минуту она как завороженная смотрела на реку, пока не увидела на том берегу неподвижно стоящего мужчину. «Семен? Да, точно, он, – подумала Серафима, пытаясь понять, что ей делать дальше. – Судя по всему, мужики мои погибли. Нигде дорогой их не увидела. И следов нет никаких. Да и тем, что с Семеном, тоже не повезло и скорее всего, погибли. Всех разом стихия накрыла, когда Степан с Прохором к ним подошли. Не раньше и не позже. Да, уж. Такую смерть принять… А Семен живой, словно чувствовал, в самый мыс ушел. Хорошо, что лодку не перевернуло. Загружена мешками была, вот и устояла на воде, – взяв себя в руки, размышляла она».
Серафима еще немного постояла, глядя на постепенно обсыхающее старое русло реки, затем осторожно, но быстро ступая, зашагала обратно. Спустя полчаса она уже плыла в лодке вниз по течению. В какой-то миг ей показалось, что с берега кто-то на нее смотрит. Остановив лодку, Плетнева осмотрела противоположный берег. «Показалось что ли, – успокоила она себя и оттолкнулась шестом от каменистого дна.
После небольшого плеса за речным поворотом, после которого лодка Семена скрылась из виду, справа у берега она увидела затопленную лодку. «Ну, и к лучшему. Если Семен ее найдет, то решит, что золото волной смыло. Захочет искать, пусть ищет. Река промолчит, не скажет. А те, кто мог сказать, уже никогда не скажут. Утонули все, – поразмыслила Серафима и направила свою лодку к приближающемуся речному порогу. – Жаль, что эту посудину вчера не закропали. Не хватало утонуть вместе с ней, – в очередной раз с сожалением подумала она, глядя, как сочится из лопнувшего днища вода».
Вскоре после очередного поворота показалась речная мельница. «Ну, вот, скоро и деревня. Еще поворот и Ачем, – Плетнева причалила к берегу и кружкой долго вычерпала воду из лодки, осматривая окрестности. – Красиво тут, хоть оставайся, да живи, – усмехнулась она собственной мысли, рассматривая лодку. Осмотрев днище, Серафима поняла, что трещина стала больше. «Ты, подружка, не развались раньше времени. Мне этого сейчас никак не нужно, – мысленно обратилась она к лодке».
Взглянув в сторону мельницы, подумала: «Не должно бы быть там никого, хотя черт их разберет этих деревенских. Могут и без нужды прийти. Хотя вряд ли. Прошлогоднее зерно закончилось, а до нового урожая еще долго. В первую сторону Степан заглядывал и никого не видел. А вот в деревне люди уже наверняка стали просыпаться. Солнце-то вот-вот из-за леса выскочит, – размышляла Плетнева».
Серафима старалась понять, как ей поступить. Продолжать плыть сейчас или лучше переждать, и миновать деревню уже следующей ночью. Она так бы и поступила, если бы не Семен. «Хорошо, если он ничего не заподозрит и не пойдет вдоль реки. А если нет? – пыталась она решить, как дальше действовать. – Нет, оставаться нельзя. Лучше сейчас мимо Ачема проплыть. Нечего пока люду деревенскому у реки делать. Если кто и проснулся, так у печи суетятся, да со скотом обряжаются. Надо плыть, – решила она и оттолкнула лодку от берега».
Деревню миновала довольно быстро, держась ближе к берегу от случайного глаза. Как она и предполагала, никого из крестьян у реки не было. И в огородах, что выходили к реке, никого не заметила. Уже проплывая мимо кладбища, что с полкилометра от Ачема, она, как ей тогда показалось, почувствовала на себе чей-то взгляд. Осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, поплыла дальше. «Да, вроде бы нет никого. Показалось. Кому тут быть», – успокаивала она себя.
***
Весна в тот год выдалась ранняя и теплая. Уже в конце мая деревья покрылись листвой, а вода в Нижней Тойге после половодья остановилась и даже стала понемногу спадать. Деревенская молодежь любила это время. Солнце, не успев скрыться за горизонтом, словно во что-то уткнувшись, тут же возвращалось обратно. Из-за этого ночью было довольно светло, а день, казалось, длился круглые сутки. К этому времени зимние заботы у крестьян закончились, а летние же еще по-настоящему не начались.
Взрослые с умыслом или невольно в это время редко нагружали молодежь домашними делами, словно давая парням и девкам отдохнуть перед предстоящей посевной и сенокосом. А потому молодёжь, что постарше, не уставшая от дневных забот, вечерами собиралась вокруг разведенного у реки костра или прогуливалась по деревенским улицам.
Вот и Пашка Гавзов отужинав с родителями, накинув поверх рубахи пиджак, быстрым шагом направился через всю деревню к реке. В прошлом году перед самым Новым Годом, ему исполнилось двадцать лет. А сегодня с волости в Ачем приехал урядник. Пристав не торопясь прошелся по деревне, время от времени останавливаясь и беседуя с крестьянами посреди деревни или заходя к ним в дом для разговора. В конце дня постучался он и к Гавзовым. Не дождавшись ответа, уверенно шагнул через порог. Притворив за собой дверь, перекрестился на образа, что стояли в углу комнаты, после чего, представившись, спросил Гавзова Павла Николаевича.
Убедившись, что стоящий перед ним смуглый широкоплечий парень тот, кто ему нужен, предъявил Павлу мобилизационное предписание, подписанное уездным воинским начальником. Гавзов прочитал документ, в котором было написано, что ему Павлу Николаевичу Гавзову, одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года рождения, уроженцу Сольвычегодского уезда Вологодской губернии надлежит явиться в полицейский участок Нижней Тойги для отправления на сборный пункт. Последнее предложение он прочитал вслух отчего его мать, сидевшая до того молча, заревела в голос. Павел, не обращая на нее, продолжил читать. Дойдя до конца бумаги, проговорил:
– Я так понимаю, нужно явиться 10 июня 1915 года?
– Правильно понимаешь, – подтвердил урядник. – Уже почти год война идет, а значит, вместо обычной воинской повинности предстоит тебе голубок Россию защищать. От германца и другого досаждающего отечеству врагу.
– Я так понимаю, срок службы – бессрочный? – спросил Пашка, пытаясь успокоить причитающую мать.
– Либо день, либо год, либо всю оставшуюся жизнь, – проговорил сидящий на лавке дед Афоня свою любимую поговорку.
И истинный смысл и суровая правда, ранее для Пашки не ведомая, с этой минуты стали отчетливо понятны. «Могут и сразу убить на войне. Могут и через год. А значит, вся жизнь теперь может только войной и ограничиться. На ней продолжиться, и там и закончиться, – пришел он к неожиданному выводу, осознав сказанное его дедом Афанасием Григорьевичем».
«Никифору Ластинину тоже такое же предписание, наверное, урядник вручил, – подумал Павел, идя по деревенской улице. – По крайней мере, спрашивал же он, где Никишка живет». Тут он едва удержался на ногах, запнувшись за кем-то брошенную на дороге чурку. «Обратно пойду, заберу ее, – потирая ушибленную ногу, решил Пашка». Размышляя, как ему вести себя с приятелями, когда увидит их у костра, он миновал деревню. На службу, а тем более на войну, не каждый день забирают. Но более всего его волновала встреча с Лизкой. «Знает или нет? Если не знает, как сказать? – подумал он. – Весело и беззаботно? Ну, да, конечно, только так. Хотя, а вдруг не понравится? Вдруг подумает, что радуюсь разлуке с нею. Или с сожалением? Нет, пожалуй, подумает, что воевать боюсь. Вот, черт! – выругался Пашка, так ничего и не придумав».
Миновав деревню, он прямиком зашагал в направлении густого дыма, медленно поднимавшегося от скрытого косогором костра.
– Привет Ачемской честной компании, – подойдя ближе, крикнул Пашка. – Не много ли вас, не надо ли нас? – продолжил он беззаботно, глазами выискивая среди ребят Лизку Гавзову.
– Привет, будущему защитнику отечества! – услышал он голос Никифора Ластинина, высокого русоволосого сверстника. – Заждались тут все тебя. Война идет, а главного вояки нет, – пытаясь подшутить, добавил он.
«Ну, всё понятно. Знают уж все, – с некоторым облегчением подумал Пашка». Обведя всю компанию взглядом, он, улыбнувшись, ответил приятелю: – Да, вот такие-то дела.
Он выдержал паузу и, желая показать и свою осведомленность, произнес:
– Так тебе, Никишка, я слышал, тоже недолго тут небо коптить осталось?
– Ну, долго, не долго, а с неделю еще поживем, – ответил Никифор с некоторой бравадой. – Пошли после гулянки, уток погоняем, а то когда еще душу отведем! – предложил он Пашке.
– Шинель оденешь, так настреляешься, – громко крикнул кто-то из собравшихся у костра ребят.
– Какие утки, Никифор! На яйцах уж птица, а то и с птенцами, – Пашка с удивлением посмотрел на приятеля.
– А селезень-то не сидит, – не унимался Никифор. – Он свое дело сделал. Да, хотя бы просто с ружьишком посидеть у озера.
– Не, я не пойду. Домой надо раньше, – слукавил Павел. – Да и отец сказывал, что дроби нет почти, – не понимая, шутит Ластинин или нет, и пытаясь, отговорится, произнес Павел.
– А я на Вандышевское озеро схожу. На войне убьют, тогда уж не сходить будет.
И уже обращаясь к сидевшему рядом щупленькому пареньку, добавил:
– Миха, может с тобой сходим? Пошли, посидим пару часиков…
Павел хотел еще что-то сказать по поводу затеи приятеля и уже открыл рот, но тут увидел Лизу, и на какое-то время так и стоял с приоткрытым ртом. Среди собравшихся у костра он ее не увидел, думая, что Лизка не пришла, или как часто бывало, совсем не придет. И тогда опять ему придется лезть на черемуху, что возле ее дома, заглядывая в окно на втором этажа огромного пятистенка местного кузнеца и отца девушки. А она вместе с подружкой своей Тоней Фокиной сидела чуть поодаль у самой реки. Из-за густых ивовых веток с того места, где горел костер, их не было видно. Тоня первой услышала голос Павла и толкнула подругу в бок.
– Пришёл твой, – с легкой девичьей завистью и, вздыхая, проговорила она. – Иди, я тут посижу.
– Ага, – кивнула Лиза, и вскочив пошла к костру.
Увидев идущую девушку, Павел поспешил к ней навстречу. Не дойдя до нее двух шагов, остановился. Лиза, опустив взгляд, замедлила шаг.
– Лизка, привет! – Павел дотронулся до плеча девушки.
– Это правда? – не поднимая глаз, спросила Лиза.
Павел сразу понял что она имеет ввиду, и сразу ответил:
– Да.
Веселое пение сидящей на старой черёмухе стайки птиц прервал крик деревенского петуха. Птички замолчали, пережидая зычный возглас проснувшегося хозяина двора. Затем снова защебетали, но не надолго. Вскоре их заставил замолчать еще более громкий петушиный крик, раздавшийся из соседнего двора. Затем проснулся петух на краю деревни и тут же ему ответил первый певец. С черемухи спорхнула пестрая пичужка, словно осерчав на деревенских горлопанов с большими красными гребнями. Чуть помешкав, за ней в знак солидарности, взлетела другая, а мгновение спустя вся стайка вспорхнула и понеслась вдоль пустынной улицы. Птицы летели, меняя направление, будто надеялись найти в деревне местечко, где никто им не будет мешать. Порхали из стороны в сторону, вероятно уверенные в том, что не все петухи в деревне еще проснулись, и они смогут похвастать друг перед дружкой своими певческими способностями.
Пашка лежал на спине, щурясь от невесть откуда взявшегося солнечного лучика, и слушал все это птичье разноголосье. Наконец, солнце ушло, и он стал разглядывать новую крышу Лизкиного дома. Лизка лежала рядом, положив голову ему на грудь и обхватив руками его шею. Этой весной они не в первый раз забирались на сеновал ее дома. Здесь было достаточно тепло и уютно. И что более важно то, что сюда можно было незаметно пробраться с улицы по добротному бревенчатому настилу. Данное обстоятельство было удобно им обоим. После свиданий Лиза тихонько через небольшую дверь проникала в коридор второго этажа, а оттуда прямиком в свою комнату, и спустя какое-то время уже лежать в своей постели. А Павлу в свою очередь не нужно было идти провожать девушку домой, чего он очень не любил.
– Идешь, как козел на привязи, – как-то поделился он своими ощущениями с Никифором.
На что услышал от приятеля очень интересный и неожиданный ответ:
– Дурак ты, Пашка. Если бы меня Лизка в дроли[13 - Милый/милая, любимый/любимая, (местное)] выбрала, я бы хоть в саму Нижнюю Тойгу ее провожал. А ты говоришь, козел. Да он и есть ты. Вернее, ты и есть он, в таком случае.
Лиза приподняв голову от груди Павла, прервав затянувшееся молчание, проговорила:
– Что же теперь будет, Паша? Скажи, зачем эта война? Нам то что от нее?
– Да, не переживай ты так. Что война! Скоро кончится война. Я, может, и на фронте то не успею побывать, как кончится. Вон, дядька Васька Крохалев на днях с города приехал и сказывал, что германца и австрияков там всяких наши бьют на фронте. Да еще как бьют. И что уж к осени-то точно война закончится!
– Ой, Паша, – вздохнула Лиза.
– Ну, ты, чего в самом деле. Ну, не война, так всё одно в армию бы призвали сейгот, – накручивая на палец ее растрепавшие светлые волосы, ответил он.
