Дозор с бульвара Капуцинов

Леонид покраснел и опять ссутулился.

– Судя по тому, как отзывается о господине Александрове научный департамент петербуржского Дозора, за эти три года он сделал большие успехи в магии вещества. Особенно в химических и оптических эффектах, – вступился за подчиненного начальник московского департамента.

– Был бы на другой стороне – прямая дорога в ведьмаки, – поддержал из угла обычно молчаливый Семен Павлович.

– Но он не Темный, – констатировал Вихрев.

– Будущий Темный никогда не стал бы посещать утопический кружок. – Марк Эммануилович бережно вытирал пенсне хлопчатобумажным платком.

– Я не просто так посещал, – глухо сказал Леонид. – Я его и устроил с товарищами.

Он чувствовал себя не в своей тарелке.

Большинство окружающих были настолько стары, что Александров не поверил бы в их существование всего четыре года назад. Даже неприметному Семену Павловичу Колобову, едва ли не самому молодому из присутствующих и вне официоза предпочитающему, чтобы его называли по одному только имени, было уже по меньшей мере лет сто. Пусть Семен и не афишировал этого, но тут внимательному и умеющему слушать достаточно было нескольких случайных оговорок. Например, однажды Колобов обмолвился, что еще в пятидесятых, на Крымской войне, уже умел применять «заморозку».

Четыре года назад студент Леня верил в одни только естественные науки. Он верил в науку и теперь и менее всего в своей новой жизни любил слова «магия» и «волшебство», почитая их еще не познанными явлениями природы. Но все кругом думали иначе. Даже ученые из лабораторий Дозора. А тут на показ его особенной кинематографической пленки сошлись не только маги первого и второго ранга, но и несколько Высших во главе с Пресветлым. Чего стоил один только отчаянный боевой маг Жермензон, о нем рассказывали еще в петербуржской дозорной школе! Однако наибольшее волнение вызывал почему-то не он и даже не Пресветлый, а человек, который помалкивал в углу напротив кряжистого Семена Павловича. Столь же непонятен был его ранг – но к этому Леонид уже давно привык со своими весьма скромными возможностями. Рост средний, волосы черные с небольшой примесью серебра, глаза темные и внимательные. Пока заряжал пленку, по негромкому разговору Леонид узнал, что Иной этот прибыл откуда-то из Туркестана, где возглавлял Ночной Дозор едва ли не губернского значения.

Леонид так же плохо разбирался в уровнях Силы, как и в сложной субординации Дозоров. Он знал, например, что московский Пресветлый считается верховным во всей империи. Так повелось издавна, и когда Петр Великий перенес столицу в Северную Пальмиру, менять ничего не стали. К тому же случилось и так, что славный город Петра негласно сделался в большей степени обиталищем Темных, хотя известное перемирие и равновесие, скрепленное Договором, формально блюлось.

А может, еще играло свою роль, что Москва – Третий Рим, а четвертому не быти…

– Нам, господа, по всему, следовало бы озадачиться внедрением дозорных в нелегальные организации студентов. Готов биться об заклад, мы бы выявили больше Светлых, – опять высказался Жермензон.

– Предпринимается, Марк Эммануилович, – откликнулся Пресветлый. – Господа, думаю, ни у кого не возникло сомнений, что изобретение Леонида Сергеевича достойно представлять российские силы Света на парижской выставке? Между прочим, туда же поедут и фотографии его наставника Прокудина-Горского. Но ученик явно не ударит в грязь лицом. Пусть и не все увидят его достижения.

Возражений не нашлось.

– Тогда наше совещание объявляю закрытым. – Пресветлый встал.

Зрители импровизированного электрического театра направились к выходу и далее – к лифту, который с недавних пор установили в здании.

– Леонид Сергеевич, когда соберете аппарат, я прошу вас подняться ко мне в кабинет. – Глава московского Дозора приблизился вместе с гостем из Туркестана. – Кстати, должен вас познакомить.

Он повернулся к гостю:

– Рекомендовать вам этого молодого человека, полагаю, уже будет излишним…

– Разумеется, – склонил голову «туркестанец».

– А этому молодому человеку как называть вас? – В словах и мимике Пресветлого Леонид уловил легкую тень усмешки.

Эти два могущественных Иных явно знали друг друга очень и очень давно, пройдя много такого, что не снилось не только человеку, но и слабосильному магу.

– Пусть зовет меня Гэссар, – ответил гость. Посмотрел на окаменевшее лицо Леонида и добавил: – Или просто Борис Игнатьевич.

В кабинете Пресветлого Леонид оказался впервые. Зал с высокими потолками можно было бы назвать просторным, если бы он не был весь заставлен шкафами мореного дуба, где за прозрачными дверцами ждали своего часа древние уникаты. Обитель Великого мага более всего напоминала Кунсткамеру. В простенках висели дикарские маски и оружие, хотя в красном углу над письменным столом разместились привычные русскому глазу образа. Среди всей древности, впрочем, прятались и вполне современные предметы, к примеру фонограф Эдисона, а на столике у окна – «Ундервуд» с заправленным листом хорошей бумаги.

Когда Леонид вошел, в кабинете находились всего двое: сам Пресветлый и Гэссар. Гость из Туркестана курил цигарку у распахнутого окна, откуда тянуло мартовским холодом. Пресветлый в своем кожаном кресле прихлебывал чай из стакана в медном подстаканнике. На столешнице перед ним лежал раскрытый «Всеобщий календарь на 1900 год». Такой же календарь Леонид видел перед отъездом в Москву. Он даже узнал картинку на развороте – главный вход на Парижскую всемирную художественную, промышленную и земледельческую выставку.

А еще он заметил рядом с пишущей машинкой довольно громоздкий предмет на серебряном подносе, накрытый белой тканью. У предмета была странная форма, не позволяющая судить о ней по изгибам покрывала.

Ранг Леонида был вполне достаточен, чтобы ощутить силу, идущую от таинственной вещи. Однако в присутствии двух Высших он не решился хорошенько рассмотреть загадку через Сумрак.

– С премьерой, Леонид Сергеевич, – без излишнего чувства, но весомо сказал Пресветлый.

Леонид поблагодарил.

– Кстати, а простые люди, вот, например, с улицы, могут смотреть вашу… фильму? – поинтересовался гость у окна.

– Ничего не увидят, – пояснил кинематографист. – Для них это все будет простая уличная картина, если днем. А если ночью, то и вовсе ничего не разглядеть. Я снимаю при сумеречном фонаре.

– Сумеречный фонарь – отдельная находка дражайшего Леонида Сергеевича, – довольно сказал глава Дозора. – Агентура Вихрева… мелкие должники среди Темных… сообщали, что и научный отдел Дневного ведет такие работы. Но у них далеко не пошло.

– Там ничего такого нет, – признался Леонид. – То есть я ничего особенного не совершил. В основном уже все Фальц придумал, из Вены, конструкция была в «Магическом вестнике». Я только материал подобрал для дуги, чтобы должным образом рассеивал через Сумрак. А еще материал кристалла, который Силу накапливает и отдает, не от электричества же этот фонарь будет работать.

– Жермензон прав. – Гэссар избавился от цигарки, бесцеремонно выбросив ее в окно, и прикрыл раму. – Несомненный ведьмаческий талант к магии вещества.

– Ведьмы – у Темных, – осторожно, но с достоинством поправил Леонид. – А у нас – Иные естествоиспытатели.

– Вот об испытании естества и поговорим. Присаживайтесь, голубчик, присаживайтесь! – велел Пресветлый.

Гэссар остался стоять. Он как будто не очень хотел отходить от столика с «Ундервудом» и предметом под белой тканью.

– Мы отнюдь не случайным образом остановились на вашей эмульсии. Пленка, которая может хотя бы частично запечатлеть Сумрак, безусловно, немалый шаг в его экспериментальном изучении. Хотя и отдел Вихрева, должен сказать, не спит. Больше того, Леонид Сергеевич… Не обольщайтесь, но есть исследования более глубокие. Например, что касается физиологии циркуляции Силы в организме. Или работа по линиям вероятности в области науки. На ближайшие три – пять лет предсказано, что русский ученый получит первую премию Нобеля. Вихрев утверждает, что наиболее четкие линии у профессора из Петербурга Ивана Петровича Павлова. Что же, поживем – увидим.

– Я понимаю, кинематограф – это сейчас развлечение публики, часто пустое. Но им можно снимать и явления природы! – дождавшись паузы, заговорил Леонид. – Или те же эксперименты для наглядности.

– Роль кинематографа, безусловно, важна для народного просвещения, – сказал Пресветлый. – А возможности не раскрыты наверняка еще и на малую долю. Как для людей, так и для нас. Но есть еще одна сторона вопроса. Вы повезете вашу усовершенствованную пленку именно в Париж, туда, где ее, так сказать, и придумали. В этом году российская экспозиция будет самой обширной за всю историю. – Он положил руку на календарь. – Мы должны показать, чего сумели достичь. Мы, Иные, тоже российские граждане. Как бы ни пытались Темные доказать, что они выше человеческого. Мы носим паспорта, а если нужно, то идем на войну.

– А кому я там буду показывать картины Сумрака? Иных, конечно, в Париже больше, чем даже в Москве или в Петербурге. Они туда со всей Европы, почитай, едут…

– Не только Европы, – заметил Гэссар.

– Нас все равно меньше в десять тысяч раз, чем обычных людей!

– Это нужно не для публики, – сказал Пресветлый.

Пауза в воздухе поплыла, словно основательное кольцо табачного дыма.

– По видимости, вам, голубчик, требуются разъяснения. Извольте. – Петр Афанасьевич снова помолчал. – Всего за полтора десятка лет до вашего рождения, Леонид Сергеевич, у нас отменили крепостное право. Всего полвека назад граф Клейнмихель организовал постройку первой российской железной дороги. А теперь мы должны занять одно из главных мест на промышленной выставке перед всем миром. Да, мы не покажем достижений электротехники, подобных вот этому прибору господина Эдисона. – Пресветлый махнул рукой в сторону фонографа. – Но мы покажем, что могут за короткий срок научное и техническое просвещение.

– …И наша Российская империя еще не самый показательный пример, – вставил Гэссар. – Я недавно был в Японии. Боюсь, по технической военной мощи эти острова скоро обгонят и нас. А ведь еще недавно там господин имел право мечом срубить голову кому хочет.

– По Японии наши прорицатели и вовсе дают странный анализ. Твои наблюдения и выводы, Гэссар, им, кстати, очень пригодились, Вихрев еще будет лично благодарить. – Пресветлый опять поглядел на Леонида. – Мы, дозорные, в погоне за буквой Договора упустили, что люди стали сильнее Иных. Не только числом, но и уменьем. Нам все еще выписывают лицензии на применение лекарской магии. А простые человеческие медики уже научились врачевать безо всякого колдовства такое, что раньше было под силу только целителям! Про обратное и говорить нечего. Люди не могут брать Силу из Сумрака, зато могут из постоянного и переменного электрического тока. И даже вот это… – Он снова указал на фонограф. – Мне не известно ни единого заклинания, способного запечатлеть голос. Ауру – да, образ – да, но отдельно голос! А химия? Изобретены такие вещества, которые вовсе не хранят Силу! Более того, люди проникают туда, где Иные, всего вероятнее, существовать просто не могут. Ранее, где бы ни ступала нога первопроходцев, шедшие за ними Иные всегда находили себе подобных. И в Америке, и в Океании, и вблизи мыса Доброй Надежды. Но мы не знаем, есть ли Иные в Антарктике. И можно ли войти в Сумрак на Северном полюсе? Что там – никто даже не пытался войти туда с подводной лодки!

Он вновь сделал паузу.

Гэссар тоже молчал. Не говорил и Леонид. Он ни разу не видел настоящего подводного судна, только на картинках.

– А главное все же не в этом, – опять заговорил Петр Афанасьевич. – Прогресс, как и все в человеческих руках, имеет светлую и темную стороны. Но впервые, пожалуй, в истории светлая – больше. Да, массы еще темны, да, мистицизма людям хватает, но недаром и само слово «просвещение» в корне имеет «свет». Взять хотя бы, что многие попросту отказываются верить в оборотней, вампиров и колдунов. В светлых волшебников тоже, но нам в этом ничего опасного нет. А вот Темным – уже худо. Не верят – значит не боятся. Мы не работаем со страхом, а Темные – работают. Дальше что ж – можете вообразить сами. Впервые за века Светлые могут получить не моральный, а численный перевес. Темных это беспокоит. Но хуже того… Это беспокоит Инквизицию.

Про Инквизицию Леонид слышал. Живого Инквизитора он не видал, как той же субмарины. Инквизиторы всегда представлялись ему кем-то вроде мрачных церковников с факелами и распятиями. В Дозоре ему говорили, что это все бредни. Обыкновенные Иные, кто-то вроде жандармов над Светлыми и Темными. Идут туда из Дозоров. Есть такие, кому и Свет не дорог, и не Тьма близка, а важна одна лишь надчеловеческая и даже надмагическая справедливость. Они тоже нужны. Ведь без судей только будущее человечество обойдется, да и то, наверное, много лет спустя после всемирной революции. Что тогда про Иных рассуждать?

– …Я все больше слышу разговоров о том, что людей пора бы и задержать. Что они рано или поздно уничтожат сами себя, а заодно и нас какими-нибудь гигантскими пушками. Либо все же откроют секрет нашего существования – и еще не известно, что хуже. Вот почему Иные первый раз наряду с людьми участвуют не в войнах, а в большом человеческом деле этой выставки. По крайней мере в таком масштабе. Силы Света и Тьмы должны показать друг другу и самим себе, на что они способны в этом новом мире. И если Светлые дадут маху, Инквизиция лицензирует Тьму на сдерживание людей, чего Темные давно уже добиваются. Самой же выставкой дело не ограничится. Сразу после открытия будет особое совещание Иных под председательством глав Европейского Бюро. Ожидаются некие заявления. Вплоть до предложений внести совместные поправки в Договор. Потому мы должны выступить во всеоружии.

– Но тогда… – начал, помедлив, Леонид. – Пленка – это всего лишь пленка. Картины Сумрака – это же не оружие. Да и я, признаться… Ну какой из меня маг?

– Разумеется, нет, Леонид Сергеевич, голубчик, пленка – не главный козырь. Больше того, скажу прямо: это наш отвлекающий маневр. Первую скрипку во всем оркестре Иных на этой выставке будут играть парижские Дозоры как принимающая сторона. Инквизиторы – они лишь разрешают или запрещают да еще следят за исполнением, а делают за них дозорные. Парижский Ночной – лучший в Европе. Вероятно, даже лучший в мире на сегодняшний день. Много сильнее тамошнего Дневного, во всяком случае, а это уже дорогого стоит. Вы думаете, спроста ли выставка проводится именно в Париже, а не в Берлине или, скажем, Лондоне? Светлые парижане знают, за какие ниточки дернуть. Поэтому наша первейшая задача – оказать всяческую поддержку французскому Ночному Дозору. Ваши сумеречные картины им, безусловно, будут полезны, но еще полезнее – мощный артефакт и опытный советник. Мы предоставим им все это, а вы – отвезете вместе с вашим аппаратом.

Леонид посмотрел на предмет, накрытый белой тканью.

Вот оно что. Артефакт. А советник, выходит…

Он перевел глаза на Гэссара.

– Нет, – сказал гость из Туркестана, видимо, угадав мысли неопытного Иного без всякой магии. – Отнюдь не я.

– Здесь нужен Иной особенного порядка, – сказал Пресветлый. – Иной, который понимает науку так же хорошо, как и магию. Мы родились во времена, когда Земля считалась диском, а пороху не знали даже в Китае. От нас толку, увы, мало…

– А есть такой Иной? – удивился Леонид. – У нас, в России?

– И да и нет, – ответил Петр Афанасьевич. – Был по крайней мере.

– И будет, – сказал Гэссар.

Он наконец сдернул белое покрывало с таинственного предмета. Под тканью обнаружился сросток больших зеленых кристаллов. Леонид без труда опознал в них изумруды.

– Эту друзу, – пояснил Петр Афанасьевич, – привез в Россию граф Сен-Жермен.

– Он был Иным?

За последние два года бывший студент Леня многое узнал об исторических лицах с неожиданной, так сказать, Иной стороны. Но по-прежнему удивлялся, когда персоны, которые прежде считались обыкновенными пройдохами, оказывались принадлежащими к магическому племени.

– Да, и притом Светлым. Негласным и нештатным агентом французского Ночного Дозора. А французы давали жару уже тогда! Для графа была найдена гениальная маскировка. Он выдавал себя за мага, но вел дело так, чтобы прослыть шарлатаном. Потому люди, достаточно проницательные, чтобы путем умозаключений прийти к идее нашего существования, делали обратный вывод. А для глупцов Сен-Жермен время от времени показывал несложные магические трюки, подливая масло в огонь их легковерия. Извольте убедиться – этими стараниями легенда о нем дожила до наших дней. Даже господин Пушкин к этому руку приложил…

«Пиковую даму» Леонид, конечно, читывал еще в гимназии.

– Сен-Жермен был на деле двойным авантюристом, – заметил Борис Игнатьевич. – Людей он убеждал, что маг, а Темных – что слабый Иной. Никому другому на моей памяти такое с рук не сходило.

– Он жив? – осмелился спросить Леонид.

– Исчез, – ответил Пресветлый. – Уже лет сто ни слуху ни духу. По официальному сообщению, скончался, но что это значит для Иного подобного ранга! У Ночных Дозоров довольно забот, чтобы его искать. А Инквизиции и Темным он неинтересен, потому что до того, как пропал, не совершил никаких проступков. Впрочем, к делу! В одна тысяча семьсот шестьдесят втором году граф инкогнито посетил Россию. Да-да, вы помните наверняка историю, Леонид Сергеевич. Наш Дозор оказал поддержку заговорщикам, а Сен-Жермен должен был поддержать в ту пору ослабевший Ночной. И он поддержал – в том числе вот этим.

Рука Пресветлого указала на друзу.

– Признаться, на редкость сложная вещь, любезный Леонид Сергеевич. Современные маги идут по пути обособленности задач. Одна задача – суть один артефакт. Но тогда любили искать универсальные средства вроде философского камня. Иные, кстати, тоже отдали немало времени и сил его поискам, пока не бросили это бесполезное занятие. Однако вот обломок той эпохи. Друза, всех тайн которой не ведает никто. Сен-Жермен привез ее с собой, а здесь дополнительно вложил силу и искусство.

По изумрудным кристаллам ходили отсветы. Присутствие Силы тоже ощущалось непривычно… как некий запах в химической лаборатории, который неизвестно от какой реакции взялся. Ранее, еще гимназистом старших классов, Леня Александров и сам выращивал в склянках разного рода кристаллы, подчас весьма забавные с точки зрения и эстетической, и экспериментальной, но такого не видывал и в дозорной школе.

– Выходит, я тоже почти что Сен-Жермен, – высказался он. – Только везу ее обратно.

– Сен-Жермен здесь не вы, – усмехнулся Петр Афанасьевич. – Вы будете ассистентом того, кто помогал графу создать эту друзу. Вернее, того, кому граф помогал доработать эту друзу. Сен-Жермен сумел подняться только лишь до первого ранга.

Это «только лишь до первого ранга» выглядело насмешкой. Все равно что сказать о решившем отправиться вокруг света, что доплыл он только до мыса Горн.

Но прозвучало это из уст того, кто вокруг света все же объехал.

– Нашим французским коллегам нужен очень опытный консультант, – пояснил Петр Афанасьевич сконфуженному Леониду. – Маг вне всяких рангов. Но по соображениям политического толка ни я, ни… Борис Игнатьевич не можем выступить в этой роли. А более мощных Светлых, чем мы, в России наших дней, увы, нет.

– Откуда же возьмется другой Светлый? – не выдержал Леонид.

– Петр Афанасьевич хотел сказать – таковых нет среди живущих, – отпустил реплику Гэссар.

– Яков Вилимович Брюс, – сказал Пресветлый. – Вот кому вы должны будете ассистировать, дражайший Леонид Сергеевич.

Конечно, Александров слышал это имя. Он читал о Брюсе еще в «Русской старине» и в дозорной школе узнал, что сподвижник Петра Великого все-таки был магом, но не чернокнижником, а Светлым. Однако же в энциклопедическом словаре «Российские Иные», изданном всего в нескольких экземплярах для образовательных нужд петербуржских и московских Дозоров, о Брюсе была только небольшая заметка.

Тем не менее прекрасная память сейчас же услужливо подсказала Леониду последнюю строчку: «Ушел в Сумрак 19 апреля 1735 года от Р. Х.».

– Постойте, – сказал тот, кого прочили в ассистенты мертвецу. – Друзу привезли в шестьдесят втором. А Брюс ушел в тридцать пятом. Как ему мог помогать Сен-Жермен?

– Они никогда не встречались, – ответил вместо Петра Афанасьевича Гэссар. – Брюс был посвящен в Иные в Англии, когда прибыл туда вместе с царем Петром Алексеевичем осматривать технические заведения и мастерские Лондона. Впоследствии он остался в королевстве и продолжил совершенствоваться в магии. В нем сразу разглядели огромный скрытый талант Иного. Во время своего обучения Яков, как и вы, молодой человек, проявил большой интерес к магии вещества. Тогда это называлось алхимией. Друза, можно сказать, выпускная работа Брюса.

– В нее вложена часть его души. – Петр Афанасьевич подошел к друзе и совершил несколько легких пассов над ней. – Раньше умели так делать. Это сейчас мы наполняем артефакты чистой силой, как батареи – электрическим током. А старые талисманы и магические орудия сродни щиту Ахиллеса: и в бой с ними можно было идти, и об эстетических чувствах создатели не забывали. Недаром старинные колдовские реликвии так ценятся.

– Как же тогда она попала к Сен-Жермену? – Леонид не сводил взгляд с друзы.

– Яков Вилимович оставил ее в Англии. Потом она переходила из рук в руки, пока ее не прибрал парижский Ночной, – ответил Гэссар. – Было это еще в сороковые годы прошлого столетия. Кто-то пытался извлечь всю ее силу или, может, вытянуть главный секрет. Я знаю только, что друза попала к парижанам расколотой, а граф Сен-Жермен сумел ее восстановить. Он вообще любил работать с драгоценными камнями. Можно сказать, то был его конек. Парижский Дозор не случайно именно этот предмет послал в Россию. До поры до времени он был у меня на хранении, но теперь мы передадим его французам. Как жест доброй воли.

Пресветлый все еще что-то делал над изумрудами. Кристаллы начали по-особенному играть, совершенно независимо от освещения кабинета.

Затем Петр Афанасьевич прекратил манипуляции и повернулся к Леониду:

– Не станем терять времени понапрасну. Я предвижу ваш следующий вопрос, Леонид Сергеевич. Каким образом мы вызовем Брюса из глубин Сумрака? Прав ли я?

Леониду ничего не оставалось, как кивнуть.

Одним из самых поразительных откровений, какие ему довелось изучить, было то, что Сумрак не имеет единства. Изначально Леонид думал, что магическая среда подобна другим известным ему средам – воздушной или водной. То есть имеет разную плотность в зависимости от высоты… хотя, скорее, тут все же глубины. В океане на разной глубине обитает различная флора и фауна, то же самое, полагал он, происходит и в Сумраке. А ушедшие маги сродни утопленникам или, вернее, даже русалкам и водяным – в своей среде они перерождаются. Водяные, кстати, бывают и на самом деле, среди сумеречных обличий Иных кого только нет – и черти, и драконы, может, и русалки имеются.

А вот с непосредственным Сумраком все оказалось по-другому. Это не одна среда, а много независимых сред. Видимо, правильнее говорить о них как об отдельных мирах. Доподлинно известно о двух, называемых слоями. На первом бывал и Леонид. Но что творится еще глубже, на самых низких, оставалось только гадать. Так же, впрочем, как и о том, что творится на океанской глубине. Может, где-то на морском дне в земном мире и жители Атлантиды еще здравствуют, и твари доисторические… Что тогда говорить о мире неземном?

– Друза все еще хранит частицу его души. Следовательно, он ушел не весь. Не целиком. Тонкая нить еще связывает его с нашим миром.

Изумруды переливались. Теперь кристаллы напоминали зеленый маяк посреди зеленого суконного моря.

– …Однако чтобы вытянуть его за ту нить, понадобятся разом силы всех Иных нескольких российских губерний.

– И даже в этом случае он продержался бы среди живых от силы несколько минут, – добавил Гэссар. – Естество не обманешь, и сверхъестество – не исключение.

– Но другой способ все же существует? – не удержался заинтригованный Леонид.

– Да, – ответил Гэссар. – Он известен магам Востока, но доступен только исключительно сильным. Таким, кто вне категорий. А Брюс был как раз из таких. Один мой старый друг… пользовался им, у него-то я сам и научился. Вся трудность в том, что ушедший в Сумрак должен иметь ученика среди живых.

– …А единственный ученик графа, к нашему великому сожалению, ехать в Париж не имеет сейчас никакой возможности. Перед уходом Брюс возложил на него весьма непростое поручение, – сказал Петр Афанасьевич[6].

Гэссар понимающе кивнул. Они вдвоем словно исполняли фортепианный концерт в четыре руки для одного слушателя.

– Вы хотите сказать, что я стану учеником Брюса? – изумился Леонид, так и не решившись спросить, в чем состоит поручение того, другого ученика. – Но как?!