1941 – Бои местного значения

С найденышами тоже не все просто вырисовывается. Ведь среди отступающих в беспорядке советских войск сейчас имеется в наличии изрядное количество немецких шпионов из их фронтовой разведки. И наверняка в общей массе народа, что сейчас конкретно возле этого поселка прячется по лесам, сколько-то агентов абвера обязательно затесалось. Это проблема, которая в наших условиях – дефицита времени и ограниченности в способах проверки – эффективного решения не имеет в принципе. Ну, конечно, кроме как не брать вообще никого. А это решение мало того что непродуктивное для целей сбора людских ресурсов, так еще и вредное, поскольку немецкие шпионы там отираются не просто так, а с целью скорейшего истребления этих самых людских ресурсов путем наведения на них своей авиации и прочих средств уничтожения… Поэтому найденных по лесам и кустам бедолаг мы собирать все равно будем, но дальнейшие боевые действия надо строить с учетом возможного наличия среди них вражеских глаз и ушей. Лишняя головная боль, конечно, но тут ничего не поделаешь. В связи с этим надо будет предупредить Трофимова об усилении режимных мероприятий и отдельно проинструктировать Сотникова…

И вот теперь, рассматривая все это совместно, в комплексе: необходимость сбора найденышей, но при этом создания для них временного карантина для проведения контрразведывательных мероприятий; необходимость сбора техники и вооружения, но при этом выбора места, где часть ее можно и нужно будет временно оставить; а еще необходимость оставить раненых и часть уже имеющегося, но не нужного в ближайшее время обвеса… – пожалуй, наиболее простым и эффективным решением всех этих задач будет организация некой временной промежуточной базы, причем базу можно устроить как раз здесь, в этом самом поселке…

А что, мысль и в самом деле очень интересная. Тогда, помимо уже перечисленных задач, здесь же можно будет развернуть временный медицинский пункт для раненых и больных, а также небольшой такой пункт тылового обеспечения нашего мобильного отряда боеприпасами и прочими расходуемыми ресурсами. Отсюда же можно будет организовать дальнюю разведку окрестностей… Ну, а местное население, думаю, нашу помощь и наше присутствие с большим энтузиазмом воспримет, особенно после сегодняшнего, и активно помогать будет… Нет, обязательно потом, после разведки и уточнения обстановки вокруг поселка, эту идею нужно будет с Трофимовым проговорить…

А еще, как только разведка вернется и все окончательно прояснится, обязательно надо будет с ним наши перспективы и дальнейшие действия обсудить, насчет пленных и Суховоли, а то прямо неудобно получается, будто я его втемную использую. Оно, конечно, это совсем не так, и раньше только мысли да хотелки были, а все окончательно только сейчас и здесь сложилось, после атаки поселка и захвата трофеев, но особист все равно меня неправильно понять может, обидится еще, поэтому надо будет аккуратно разъяснить…»

– Ну, как говорится, вот так вот, значится, вот в таком вот разрезе и будем действовать, – чуть пародируя Аркадия Райкина, пробормотал себе под нос Сергей, довольный своими мыслями и прикидками. – Ладно, вроде все первичные общие задачи и порядок действий по их решению определены, поэтому хватит, пожалуй, дышать воздухом и любоваться солнцем – пора и делами заняться. Сейчас соберу командный состав, доведу задачи… И что там у меня самого на повестке дня первым вопросом? Правильно – информация и источники ее получения. Где там наши источники?!

Ближайшими источниками информации, на расстоянии всего-то встать и с широким шагом пнуть ногой, были две раненые и добротно связанные пленные тушки, которые все время, пока санитары занимались сначала своими ранеными, потом найденными в кузове бронетранспортера избитыми танкистами, а потом уже пленными врагами, пачкали землю своей кровью и генерировали голосовые сообщения.

Одна из тушек принадлежала немецкому лейтенанту, которого Сергей аккуратно ранил в оба плеча, когда тот выскочил из дома, где отдыхал, в расстегнутом кителе и с пистолетом на изготовку. Лейтенант, надо отдать ему должное, даром что фашист и сволочь, но воякой оказался храбрым и упорным – будучи ранен единожды, он перехватил пистолет в левую руку и попытался все же принять бой. Не преуспел и в результате только добавил себе в организм вторую пулю. Но даже и после этого, сейчас, будучи связан и потихоньку истекая кровью в ожидании своей очереди на медпомощь, немец всеми силами старался сдерживать стоны и, с ненавистью оглядываясь вокруг, только тихо сыпал ругательствами на языке своей родины.

А вот вторая пленная тушка, которая с успехом обеспечивала громкость звукового фона за обоих, принадлежала тому самому угодливому немецкому пособнику в польской конфедератке, который сейчас был красочной иллюстрацией смысла философского выражения «от судьбы не уйдешь». Он, в качестве переводчика широкого профиля (немецкий, русский, белорусский и свой родной польский), постоянно отирался возле немецкого офицера, выслуживаясь и пресмыкаясь намного искуснее приснопамятного шакала из мультика про Маугли. Он же, пока господин лейтенант оценивал комфортность тенистой скамейки на площади, угрозами выдавил из старосты поселка праздничный обед с последующей баней и красивыми девушками в ней «для пана офицера», втайне надеясь попользоваться и обедом, и девушками после пана офицера. Но когда в поселке началась яростная стрельба и послышалось столь ненавистное ему лично русское «ура», этот недостойный выродок польского народа жо… спинным мозгом почувствовал, что обстановка кардинально изменилась и вместо вкусной еды сейчас будут раздавать невкусные трындюли… В общем, ничего хорошего ни лично для него, ни для его новых хозяев уже не предвидится. Однако вслед за немецким лейтенантом воевать не побежал – не та оказалась порода, вместо этого кинулся прятаться в доме старосты, на чердаке. А когда бой закончился для его новых хозяев неудачно и «кляти москали» стали тщательно проверять все дома, постройки, кусты и закоулки в поисках таких вот спрятавшихся героев-завоевателей, поляк по-тихому, через второй выход на задний двор покинул дом и решил схорониться на сеновале, где при появлении бойцов от страха непроизвольно выдал себя громким звуком желудочно-кишечного тракта, но вылезать из сена категорически не захотел и в результате расстрела сеновала из автомата на звук поймал случайную пулю прямо в пятую точку. Теперь поляк, стараясь так удачно связанными за спиной руками зажать рану, чтобы уменьшить кровопотерю, пытался одновременно с этим сделать три вещи: он громко скулил, громко требовал оказать ему медицинскую помощь самому первому и не менее громко ругался на всех вокруг, причудливо перемежая при этом русские, белорусские, польские и немецкие выражения.

Третий и наиболее перспективный в информационном отношении кандидат для допроса, а именно немецкий радист, конечно, был наиболее предпочтителен, но он еще явно не отошел от шока, и Сергей пока опасался его трогать, чтобы тот не повредился рассудком окончательно.

Были еще пленные водители, которых тоже нужно было допросить, но это, пожалуй, в последнюю очередь, поскольку на них Сергей особых надежд не возлагал, считая, что никакой серьезной информацией водители не обладают.

– Так с кого же начать-то, при таком многообразии выбора?..

Размышления Сергея прервали громкие крики на русском языке, но с таким сильным акцентом, что смысл их сразу и не разобрать было. То ли «не убивай», то ли «не убивал». Отвлекшись от выбора первоочередного кандидата для допроса, он с интересом воззрился на двух бойцов, которые волокли прямо к нему через площадь невысокого и щуплого немца, больше похожего на подростка, но одетого тем не менее, в черную униформу танковых войск. Немец не делал никаких попыток вырваться или оказать сопротивление, а только все время кричал по-русски эти два слова.

Сергею молоденький немчик, назвавшийся Куртом, мешая от волнения немецкие и русские слова, а последние еще и сильно коверкая, рассказал поистине нетривиальную историю своего появления в этом маленьком поселке в составе механизированного разведывательного взвода разведбата немецкой танковой дивизии. Как оказалось, русский язык он знает потому, что не совсем немец. Ну, или немножко русский – это как посмотреть. Если более конкретно, то у него была русская бабушка и дед из поволжских немцев, отец, соответственно, двуязычный полукровка. Сам отец, в том числе и по наследству от деда, очень хороший механик-моторист, много лет проработал по этой специальности в российском торговом флоте, исколесил полмира. В Германии встретил Марту, впоследствии мать Курта, женился и обосновался там, работал на автомобильном заводе, инженером в моторном цехе. Сам Курт с детства рос болезненным и физически слабым, но при этом был умным и любознательным, очень способным ко всякой механике и, как говорится, с золотыми руками, что немудрено, при такой-то наследственности. Поэтому еще даже школу не окончил, а уже на том же автомобильном заводе, что и отец, слесарем подрабатывал.

Ну, а сразу после школы Курт – уже младший механик-моторист на участке сборки двигателей, причем хороший, начальство его ценило. Казалось бы, удачный, динамичный старт благополучной жизни и успешной карьеры уважаемого немецкого специалиста. Вот только, когда по заводу поползли слухи о скорой войне с русскими и в курилках вонючей пенной волной начал бурлить национал-шовинизм, Курт, воспитанный отцом в любви и уважении к обеим великим нациям, пару раз высказался в коллективе. В том смысле, что Германии с Россией всегда не воевать, а дружить надо было, и тогда они, вместе, давно бы всех своих врагов по всему миру уничтожили. А мир, как известно, не без подлых людей. Вот и тут нашелся… особо озабоченный и сильно завистливый патриот… настрочил в гестапо весточку. Мол, работающий на заводе, да еще незаслуженно много зарабатывающий молодой сопляк Курт – он ведь за Советы, против фатерланда и вообще, наверное, скрытый коммунист, а потому неблагонадежен. Гестапо радостно прореагировало, и началось кипучее расследование. Кто, что, когда и кому сказал, где и от кого такие мысли взял? Отца, про которого Курт за все время дознания не сказал ни слова, все равно чуть не выгнали с завода, а потом перевели, с его-то квалификацией и опытом, на минимальную оплату. Самого же Курта три месяца держали в камере и изводили на допросах, совершенно не стесняясь в методах физического воздействия, в результате чего парнишка только чудом избежал непоправимых увечий.

Помогли вырваться из когтистых лап гестапо хорошие характеристики из школы и от соседей. А еще то, что больше никто из рабочих показаний на Курта не дал. Но в покое его все равно не оставили – для корректировки социальной ориентации, в принудительном порядке отправили в передовые части действующей армии, которая на тот момент уже сосредотачивалась на границе с СССР. Там вроде бы Курту снова улыбнулась удача, и его, учитывая специальность и опыт работы с моторами, вместо отправки на передовую с винтовкой в руках, оставили в ремонтной роте танкового полка. Работа привычная, даже любимая, знай себе в моторах копайся, технику обслуживай да ремонтируй.

Но на второй-третий день войны, когда ремонтная рота, идя вслед за танковым полком, остановилась уже на территории Белоруссии, где-то в районе Гродно, очередной «настоящий солдат фюрера» снова написал донос командованию. Дескать, пока доблестная немецкая армия и истинные патриоты Германии все как один, и для этого не щадя… этот сопляк Курт в свободное от службы время общается с местным населением противника. Причем разговаривает при этом по-русски и даже подкармливает их маленьких детей – будущих рабов немецких хозяев этих территорий – из своего доппайка (его начали выдавать немецким солдатам из продуктов, реквизируемых у местного населения на захваченных территориях). Учитывая высокую квалификацию и золотые руки Курта, который мог идеально отрегулировать любой мотор и починить любую технику, командование полка не стало сдавать его в контрразведку или фельджандармерию, а также посылать в пехоту на передовую, чтобы не потерять хорошего специалиста безвозвратно по причине смерти или инвалидности. Вместо этого, «дабы выбить лишнюю дурь и неуместный гуманизм», как выразился командир ремонтной роты, Курта временно сунули «на перевоспитание» к самым отмороженным и жестоким ублюдкам даже среди нацистов – в отдельный разведывательный батальон 19-й танковой дивизии, в качестве водителя боевой машины. Туда как раз начали поступать новейшие полугусеничные бронетранспортеры Sd. Kfz.250. Машины очень хорошие, но чувствительные к техническому состоянию и требующие грамотного обслуживания, которое, помимо службы и выполнения боевых задач, тоже должен был обеспечивать Курт. Вот там ему жилось уже совсем горестно, потому что бравые немецкие разведчики в процессе его перевоспитания не опускались до унизительных философских диспутов и, в полном соответствии с призывами партайгеноссе Геббельса, освобождали юного Курта от химеры, называемой совестью, самыми доступными их пониманию способами, а именно постоянными побоями и физическими издевательствами.

Потом первую роту разведбата, в первом взводе которой теперь перевоспитывался Курт, штаб танковой дивизии одолжил «во временное пользование» командованию 162-й пехотной дивизии (это практиковалось, хотя и сильно не одобрялось командованием самих разведывательных батальонов), с задачами ведения мобильной разведки местности от границы до Белостока, выявления разрозненных очагов обороны и подавления отдельных групп отступающих войск противника, а также выявления мест хранения и дислокации оставленной техники, боеприпасов, иных ресурсов. Несколько дней броневая разведрота колесила по приграничным территориям, нашли много полезного и уничтожили несколько очагов сопротивления, а вчера их перебросили в Суховолю, с теми же задачами. И попутно, на время дислокации в Суховоле, с задачей временного усиления пехотного батальона 329-го полка 162-й пехотной дивизии, который захватил населенный пункт и теперь удерживал его до момента подхода основных сил дивизии.

Таким вот причудливым способом Курт сегодня оказался в поселке Янув, где немецкие разведчики занялись привычным и любимым делом, то есть грабежами и насилием, а Курт, как он делал уже несколько раз, постарался спрятаться куда-нибудь в дальний угол, чтобы все это меньше видеть и слышать.

Сергей, выслушав историю молоденького немца, в столь юном возрасте уже хлебнувшего лиха полной ложкой, а потом осмотрев на его лице и теле многочисленные следы воспитательных воздействий его новых сослуживцев, изрядно расчувствовался. И сразу решил, что Курт в этой войне настрадался уже более чем достаточно, а потому особистам и потом в лагерь он парнишку не отдаст, оставит при отряде. А оставаясь при отряде, тот еще и пользу принесет несомненную. И как переводчик, и как механик, да и как еще один источник информации, он лишним точно не будет. Но пока мальчишку надо, что называется, «и накормить, и обогреть», а еще временно убрать подальше от загребущих рук особистов Трофимова и самого бригадного комиссара. Хотя бы до тех пор, пока Сергей не договорится с Трофимовым считать Курта не пленным фашистским завоевателем, а «настоящим патриотом Германии, добровольно перешедшим на сторону советской власти». Поэтому Сергей сдал Курта с рук на руки старшине Авдееву, шепнув тому, что мальчишку обиходить и приласкать надо да держать пока подальше от отрядных представителей советской власти, главный из которых должен появиться поблизости с минуты на минуту.

Бригадного комиссара Трофимова Сергей, успевший к тому времени довести командному составу отряда общую диспозицию, сориентировать по обстановке и раздать персональные задачи, встретил широкой улыбкой.

– Ну, с почином вас, товарищ бригадный комиссар, – первый бой нашего отряда прошел в целом удачно, боевые задачи выполнены…

– Вижу, вижу, что доволен, – наигранно хмуро проворчал Трофимов, сам изо всех сил сдерживая улыбку, только что закончившийся быстротечный и эффективный бой его тоже изрядно впечатлил. – Сделал-таки по-своему, баламут упрямый, впереди всех под пули полез. А мне, значит, нервничай, переживай тут за него… Ладно, давай, докладывай результаты боя, вижу же, что не терпится тебе похвалиться.

Однако выслушав доклад о результатах боя, бригадный комиссар повел себя несколько странно. Сначала закаменел лицом, отвернулся и даже отошел на пару шагов, постоял так немного, словно обдумывая что-то, а потом резко вернулся и уставился в лицо Сергею тяжелым взглядом.

– Послушай, лейтенант… Или я совсем ничего не понимаю в военном деле, или ты мне сейчас изрядно заливаешь. Как!.. Как такое может быть, чтобы вы, атакуя целый взвод немецкой моторизованной пехоты – самой лучшей на сегодня пехоты, да еще и на бронетехнике, – причем атакуя даже чуть меньшими силами, в потерях имеете всего трех убитых и десяток раненых?! Вы что, с малолетними хулиганами тут воевали или с безоружными деревенскими увальнями, вообще понятия об организации и тактике боя не имеющими?! Поэтому хватит пудрить мне мозги и давай рассказывай подробно, как так вышло и в чем тут секрет кроется, вояка!..

– Ну, не то чтобы секрет, но нюансы, конечно же, присутствуют, – ответил Сергей. – Если коротко, то еще великий русский полководец Александр Суворов любил говаривать: «удивил – победил». Вот и мы смогли немцев удивить – новой тактикой и новой организацией боя, чего они не ожидали никак. А еще они совсем не ожидали нашего здесь появления и просто неприлично расслабились, настроившись на отдых и разврат, – какой уж тут бой и какое сопротивление, со спущенными-то штанами. К тому же – тут вы совершенно правильно отметили, товарищ бригадный комиссар, – это была пехота моторизованная, заточенная на свое техническое превосходство и уже привыкшая воевать на бронетехнике. Если вы заметили, когда со стороны бой наблюдали, они ведь и здесь первым делом к своей броне и пулеметам кинулись. А техника оказалась уже захвачена, и пулеметы уже против них развернуты, огонь на поражение ведут – отсюда, в условиях неожиданной потери технического превосходства, растерянность, некоторый ступор… В психологии это называется разрыв шаблона… И, как следствие, потеря инициативы, падение боевого духа и боеготовности.

Это если вкратце, товарищ бригадный комиссар, более подробно, если захотите, можно будет поговорить потом, как время будет и уже после детального разбора действий в бою обеих сторон. А сейчас у нас есть другие срочные дела. И в одном таком деле как раз ваша помощь необходима будет…

– Излагай, лейтенант.

– Надо бы с местным населением работу провести. И разъяснительную, в контексте того, что это сейчас тут такое было, а также какие у них теперь могут быть перспективы, и особенно разведывательную, на предмет выяснения обстановки вокруг поселка и его окрестностей. Кто через поселок и его окрестности отступал, когда, что с собой при этом тащил и что где по дороге бросил, особенно поблизости от поселка… Думается мне, здесь мы тоже неслабо чего полезного собрать можем. И лучше вас, товарищ бригадный комиссар, с этой задачей никто не справится, так что не откажите в помощи. Еще со старостой поселка переговорить надо бы, на предмет взаимопонимания и обеспечения лояльности…

– Ну-ну, лейтенант, ты еще мне тезисы для выступления диктовать начни, – снисходительно и слегка насмешливо прервал Сергея Трофимов. – Или ты думаешь, что мне звание бригадного комиссара просто так присвоили, для антуража? То, что сам не полез с местными общаться, это ты молодец, осмотрительно поступил, а то, со своим знанием местных реалий и политической обстановки, обязательно дров наломал бы. Ну, а я уж как-нибудь сам разберусь, с кем и о чем говорить. Ты за это понапрасну не беспокойся.

– Все понял, товарищ бригадный комиссар, – смущенно пробормотал Сергей, слегка досадуя на себя; забыл он там, в своем времени, что такое настоящие политические руководители, матерого комиссара и чекиста общению с людьми учить взялся… – Я тогда у вас под ногами путаться не буду, а пока возьму Кешу, то есть военинженера третьего ранга Иннокентия Беляева, и с пленным радистом побеседую, он вроде от шока при осознании своего нового положения уже слегка оправился.

– Подожди, ты же вроде в отношении Беляева подозрения имел? Или уже не имеешь?..

– Ну, не то чтобы совсем не имею, товарищ бригадный комиссар. Есть еще некоторые туманные моменты. Но многие непонятные вопросы мы с ним в процессе недавней беседы прояснили – я вам потом, как с первоочередными делами разберемся, все более подробно расскажу. Пока скажу только, что он точно не вражеский шпион и действительно очень хорошо соображает в радиосвязи, то есть его военно-техническая специальность и звание вполне реальные. А еще он бегло говорит по-немецки и по-английски, за это спасибо его родителям, которые сыночка с детства развивали усиленно. Вот этими его знаниями и радиосвязи, и языка я сейчас собираюсь воспользоваться…

Немецкий радист, как Сергей и ожидал, оказался существом достаточно разумным и, сделав правильные выводы из сложившейся обстановки, изъявил очень сильное желание добровольно сотрудничать с советской администрацией в лице командования отряда. Собственно, ничего особо необычного в этом не было – во всех армиях мира радисты, причем именно радисты, а не все связисты поголовно, являются, можно сказать, наиболее тонкими военными специалистами и относятся скорее к армейской технической интеллигенции, чем к грубым и малочувствительным солдафонам переднего края поля боя. Соответственно, имея высокий уровень интеллекта и гораздо более чуткое восприятие, эти люди способны гораздо полнее и ярче представить и прочувствовать всю прелесть предстоящего зажима в грубые подручные приспособления отдельных выступающих частей своего нежно лелеемого организма.

Так вот, радист, будучи доставлен в отдаленный сарайчик, выбранный Сергеем в качестве места проведения допросов, даже не дожидаясь первичных установочных вопросов, сам, в инициативном порядке, быстро затараторил по-немецки о своей принадлежности к рабочему классу, давней ненависти к фашизму и горячей любви к идеям марксизма. А также о том, что, благодаря своевременному вмешательству советских «камрадов», избавивших его от необходимости подчиняясь грубому насилию и дальше служить в немецкой армии, он теперь готов со всем усердием помогать советскому командованию. При этом, как интеллигентные и тонко чувствующие люди, ни лейтенант Иванов, ни новоявленный патриот немецкого социализма в процессе разговора не поднимали вопрос о том, каким образом столь ярый противник фашизма вообще и службы в захватнической немецкой армии в частности оказался в составе элитных разведывательных частей танковых войск вермахта. Сергей, ввиду активного желания немецкого радиста сотрудничать решивший отложить эти вопросы на потом, еще только и подумал с внутренней усмешкой о том, что воистину тысячу раз прав был один знаменитый «криминальный философ», любивший повторять, что добрым словом, совмещенным с угрозой насилия, от человека можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом…

Более чем удовлетворенный допросом радиста, а в особенности тем, что информация в отношении Курта и искренность последнего подтвердились, Сергей решил немецкого лейтенанта и его прихвостня – поляка пока не трогать… Информации сейчас вполне достаточно, и целесообразность расходовать их в результате полевого допроса с пристрастием ради ее получения сейчас исчезла. А говорить по-хорошему они явно не будут. Поэтому пусть пока поживут – может, и пригодятся для чего-нибудь в дальнейшем.

Осталось прояснить вопрос с избитыми танкистами, на которых он чуть не наступил в десантном отсеке бронетранспортера. При более детальном рассмотрении теперешней внешности танкистов мысль о том, что это может быть операция внедрения абвера, отпала сразу и бесповоротно – на такие повреждения, практически на грани инвалидности, добровольно не согласился бы ни один агент. Отрядные медики уже успели немного привести их чувство, перевязали и обработали большинство повреждений. Но выглядели танкисты по-прежнему ужасно. Совсем еще молоденькие ребята – наверняка только недавно из училища. По всему телу следы жестоких побоев, частично выбитые зубы и заплывшие кровоподтеками лица. У одного сломан нос, у второго сильно поврежден глаз. Руки и ноги у обоих были связаны не веревкой, а жесткой проволокой, в результате чего имели сильные повреждения и прорезы кожи, в некоторых местах до кости. Сергей, как узнал от медиков о состоянии и повреждениях танкистов, с большим трудом сдержался, чтобы не передумать и не покалечить немецкого лейтенанта прямо сейчас. Но все-таки сдержался и выслушал грустную историю ребят.

А история была типичная для первых дней этой войны. Молоденькие, меньше года как из училища, танкисты служили в 104-м разведывательном батальоне 29-й моторизованной Вятской, имени Финляндского пролетариата, дивизии 6-го мехкорпуса, которая, как знал Сергей, буквально перед самой войной была передислоцирована из Слонима в Белосток, где входила в состав войск 2-го (Белостокского) района прикрытия госграницы. В составе 6-го мехкорпуса участвовала в неудачном контрударе под Гродно, вела бои с частями немецкого 20-го армейского корпуса, потом, после провала контрудара, отступала за реку Свислочь. В его варианте истории эта дивизия, имевшая, как и все части 6-го мехкорпуса, неплохой уровень вооружения и оснащения, попала в окружение и к концу июня уже была практически полностью разбита, прекратив свое существование как воинское формирование. Сергей очень надеялся, что здесь и сейчас этого не произойдет – зря он, что ли, так подробно расписывал генералу Хацкилевичу, кого, где и как можно спасти от окружения и уничтожения.