Появились мысли, эмоции, рефлексы, о которых Альтсин никогда ранее не подозревал. Как, например, миг назад – что ему за дело до судьбы человека, которого он не знал, с которым не обменялся ни словом – да что там, даже и взглядом? Если этот глупец хотел посвятить жизнь каким-то там суевериям, чтобы закончить жизнь кормом для крабов, – то это его дело. Альтсин Авенедех, вор из Понкее-Лаа, никогда бы ни о чем таком не задумался, поскольку жизненный девиз его звучал: позволь людям делать любую глупость, какую они захотят, – тогда они меньше присматривают за своими кошелями.
А теперь – на тебе: внезапное желание философской дискуссии с ополоумевшим скульптором.
И это было еще не все.
Его одолевали короткие, возникающие из ниоткуда вспышки злости, неожиданные решения, желания, волны отвращения, накатывавшие так внезапно. Как сегодня. Сперва утром, во время завтрака, он едва не вызверился на приора, благодаря милости которого нынче гостил в монастыре; потом на него накатило желание проведать часовенку Лааль; после – появилась убежденность, что на примонастырском кладбище происходит нечто страшное, а еще через миг его охватила бездонная, словно Оверийская расщелина, немочь. Ему захотелось вернуться в келью, лечь и уснуть.
Он лишь низко поклонился почтенному Энроху, приору сообщества Братьев Бесконечного Милосердия в Камане, и, отговорившись болью в животе, вышел из общей столовой. Часовню Лааль обогнул подальше и – чтобы случайно никто не послал его присматривать за могилами – вызвался добровольцем для ухода за козами. После обеда, состоявшего из миски жиденького бульона и кусочка овсяной лепешки – приор не забыл о его проблемах с желудком, – Альтсин вышел из монастыря под предлогом медитации на Белом пляже.
Лучше так, чем лежать на твердых нарах и уплывать в сон, – хотя именно спать ему хотелось больше всего.
Он уклонялся. Так называл это: словно вел мысленный поединок без оружия с тенью. Не парировал удары, избегал непосредственного столкновения, а лишь отступал, менял позицию.
После двух месяцев мучений он перестал реагировать – если говорить о простейших рефлексах. Нужды тела оставались нуждами тела, он не мог отказываться от еды, питья и отдыха лишь потому, что ОН тоже мог чувствовать голод или усталость, а Альтсин не знал, выполняет он свои желания – или его. С тем же успехом он мог перестать дышать.
Совсем другое дело, когда речь шла о сомнениях духа. Разума. Игра в «мое – не мое?». Он, Альтсин Авендех, бывший вор, бывший моряк, бывший странствующий писарь и учитель, никогда бы так не думал, не чувствовал, не ощущал. Видя двух подростков, лупящих друг дружку кулаками, он не сомневался, что тот, который поменьше, с разбитой бровью, выплевывающий собственный зуб, выиграет, потому что… потому что его дух несокрушим, а тот, побольше, – по сути трус, прячущий страх за глуповатой ухмылочкой, он уже удивлен и испуган тем, что жертва все еще стоит и не падает. Не знал бы, что тот, выше на голову, расплачется после первого же пропущенного удара, потому что больше всего он боится боли. Не знал бы, что заводной конь, проезжающий по улице, испугается, в корчме вспыхнет драка, а купец на торге – ловко обманывает, взвешивая, поскольку у него два комплекта гирек.
Ну ладно, об этом последнем он бы догадался и так: наблюдал за купцом какое-то время, а фокусы с быстрыми пальцами, подменяющими гирьки, Альтсин знал наизусть.
Мое или не мое? Мысли, знания, чувства.
И эмоции.
Внезапные приступы гнева, раздражения, пустого веселья, необъяснимой печали. Чувства как удары шпорами или рывки узды, которыми невидимый всадник пытается направить его в нужную сторону. Как проклятущего коня. К тому же были они коварны, ведь как – во имя вечно мокрого зада Аэлурди – он мог оценить, является ли внезапный прилив раздражения на старого Энроха «даром» божественной души? Ведь спокойный святоша умел быть по-настоящему нервирующим – с той своей добродушной улыбкой и ласковым выражением лица.
Самое важное – это оставаться собой.
В тысячный раз к нему приходила эта мысль, и в тысячный раз Альтсин кисло улыбался. Собой. То есть – кем? Кем-то, кто, словно вода, приспосабливается к сосуду. В городе – вор, за его стенами – матрос, пастух, гребец, дровосек… Был он всем и никем. Это должно измениться, решил он в тысячный раз. Когда он уже разберется с проблемой с богом, сидящим в его голове, то вернется в город, в единственный город, который он любил по-настоящему, в Понкее-Лаа, и тогда он поможет Цетрону навести там порядок. Лига Шапки должна оставаться наиболее сильной, умелой, безжалостной – если желала противостоять коварству Совета и разных фанатиков вроде графа Терлеаха. Хватит убегать, пора сделать ход.
Улыбка на его лице стала шире, а потом исчезла. Альтсин повторял это себе несколько месяцев – и несколько месяцев оставался на месте. Заякорился в монастыре, поскольку монастырь – единственное место, где он чувствовал себя в безопасности. Предыдущий, в котором он провел какое-то время, укрываясь от кошмаров, принадлежал Братьям Попечителям Убогих, а поскольку и мужские, и женские монастыри Баэльта’Матран сотрудничали друг с другом по всему континенту, то у Альтсина не было проблем со вступлением в каманское сообщество. Кроме того, он предложил щедрый дар, а, согласно традиции, люди, ищущие спокойствия и бегства от мира, находили первое и второе под опекой Великой Матери.
И вроде бы все оставалось хорошо, он не позволял Реагвиру поглотить себя, поскольку Объятие было именно этим; душа бога не могла сделать такого без его согласия, а прежде Серый океан превратится в мочу, чем сукин сын его получит. Но провести остаток жизни за кормлением стад коз, прополкой монастырского сада, молитвами, медитациями и уклонениями, беспрестанными уклонениями…
Всякий раз, когда Альтсин представлял себе такое будущее, он чувствовал, словно под ногами его разверзается бездна.
Нет. Завтра он встретится с человеком, который вроде бы знал, где находится та племенная ведьма. Аонэль. Он принял на себя тяжесть, которую должна была нести она, дал ее матери яд и отослал ее ласковой смертью – Мягким Сном, как говаривали наемные убийцы, – к предкам. Дух той женщины не взывал к его совести, Альтсин сделал то, что необходимо, и теперь Аонэль была должна ему.
Аонэль… Вот ведь проклятие. Приплыв на остров, он знал только ее имя. С тем же успехом он мог бы искать какого-нибудь Аэриха в Понкее-Лаа. Говорили, что среди сеехийцев это одно из наиболее распространенных имен. Он должен был найти племенную ведьму по имени Аонэль, которая несколько лет назад отправилась на континент в поисках исчезнувшей матери. Что могло быть проще. Яйца Гангра! Он даже не знал, удалось ли ей вернуться на родину.
Потому завтрашняя встреча была такой важной.
Альтсин направился в сторону города, стараясь идти по песку, заливаемому волнами. Костей здесь было меньше, хотя берцовые и ребра все так же издевательски стучали, а черепа злобно таращились на него пустыми глазницами, словно желая сказать: «У нас тоже были планы и мечты, связанные с этим островом; и посмотри, что от нас осталось».
Он мрачно ощерился.
Нет. Он не застрянет здесь до конца жизни. Ни, тем более, после.
Интерлюдия
Сад, как и дворец, тонул в свете.
Разноцветные лампионы, развешанные на дверях и кустах, пронзали сплетения ветвей мягким светом, тьму разгоняли и медные лампы, высокие, в десять футов, а слуги в темных одеждах, с элегантно напомаженными и увязанными в аккуратные косы волосами, вооруженные дюжиной свечей и галлонами пахучего масла, неслышно кружили, следя, чтобы ни один источник света не погас. Их присутствие было заметно меньше, чем легчайшее дыхание ветерка, время от времени налетающее со стороны моря.
Но, несмотря на старания слуг, теней хватало, некоторые углы огромного здания казались истинным логовом тьмы, свет ламп и лампионов застывал в тревоге на краю особенно густых кустов, которые среди ночи утрачивали свой прирученный, цивилизованный вид. Будто бы года тщательного ухода хорошо оплаченных садовников в один миг сходили на нет.
Йатех тряхнул головой и почесался под экхааром. Слишком долго он находился с этой девушкой, слишком часто вслушивался в ее странные, отдающие безумием монологи, и теперь у него и самого появлялись похожие мысли и ассоциации. Лицо его чесалось, несколько месяцев без повязки привели к тому, что кожа отвыкла от грубой ласки материала, а новые ифиры наваливались на плечи.
Она не позволила ему взять те, с клинками из черного стекла, аргументируя тем, что они слишком характерны и всякий, кто их увидит, – уже не забудет. Вместо них купили другие, светлой стали, наверняка изготовленные кем-то из меекханских ремесленников, поскольку на мечах не было личной подписи мастера оружия иссарам и они оставались… неловкими. Баланс, похоже, копировал обычные мечи Севера, рукояти были чуть-чуть длинноваты, а кончик клинка слегка широковат. Что ж, как любое хорошее оружие, ифиры копировали и подделывали на всем Юге Империи, а ему как раз и попалась подделка не слишком удачная. Но ведь эти мечи должны оставаться тем же, чем был экхаар на его лице. Маскарадом.
Йатех сосредоточился на окрестностях.
Сияние ламп сопровождалось разнообразнейшими звуками. Музыка, льющаяся из окон дворца, врывалась в аллейки сада и смешивалась со звоном хрустальных бокалов, шумом разговоров, женским смехом. Едва миновала полночь, большая часть гостей барона покинула душные комнаты и, пользуясь теплой ночью, принялась себя развлекать.
Сперва Йатех чувствовал что-то похожее на удивление: они пребывали в самом сердце Империи, у Кремневых гор, почти в шестистах милях к северо-востоку от Айрепра, где ему приходилось видеть подобные развлечения сильных мира сего, и, несмотря на некоторое отличие в одеждах слуг и местные вкусы, он не мог заметить ничего нового. Как и в том, как его воспринимали.
Некая пара прошла совсем рядом, женщина, гортанно посмеиваясь, толкнула его круглым бедром, а запах тяжелых, мускусных духов протиснулся сквозь экхаар, даря чувственное обещание. Мужчина поддерживал ее за руку, дернул сильнее, чем следовало бы, и послал ему взгляд со скрытым в глубине глаз клинком.
Никаких поединков. Не обращать на себя внимания.
Йатех отвернулся, приметив уголком глаза удовлетворение и удовольствие дворянина и презрение в улыбке женщины. Когда она оперлась о руку своего спутника, хихиканье ее сделалось еще ниже и куда более искушающим.
Они исчезли в тенях.
Не обращать на себя внимания? Тогда зачем Канайонесс приказала ему надеть такой же наряд, какой содрала с него пару месяцев назад? Зачем ему прикрывать лицо и притворяться кем-то, кем он уже не был, в месте, где иссарам попадались настолько редко, что всякий из них оказывался едва ли не сенсацией? И зачем она прихватила с собой Иавву, которая мало того что не говорила, так к тому же привлекала внимание нетипичной красотой?
Хотя на самом-то деле Йатех обо всем таком не переживал. Требование к Канайонесс вести себя мудро напоминало попытку уговорить песчаную бурю оставить местность, куда она наведалась, без малейших изменений.
Один из слуг выплыл из боковой аллейки и направился прямо к нему:
– Госпожа Генвира приказала, чтобы ты тотчас же явился к ней. Я тебя провожу.
Он молча кивнул и зашагал за слугой.
Генвира-анэ-Лобрес. Новое имя и фамилия его госпожи. Она вбивала это ему в голову дня три, прежде чем они заявились на прием. Благородная госпожа, в родстве с лучшими родами Юга, пусть и происходящая из куда менее важной семьи. Йатех должен реагировать на нее так, словно и правда служил ее отцу многие годы. Только так.
Мужчина провел его сквозь освещенный и наполненный музыкой партер и второй этаж, откуда выплескивались хохотки и пульсация сотен голосов. Они поднялись выше, на следующий этаж, в пространство относительной тишины и теней, лежавших здесь повсюду; стражу тут несли двое мощных верзил в одеждах домашней охраны. Слуга провел Йатеха к массивным дверям и приоткрыл их настолько, чтобы воин сумел проскользнуть внутрь.
– Здесь.
Йатех вошел. Внутри было темновато, хотя гроздья небольших масляных лампадок, расставленных тут и там, пытались с тьмой сражаться. В воздухе витал запах затхлости и трав, скорее слабый, чем раздражающий. В первую очередь его внимание привлекло огромное ложе и полулежащий на нем мужчина. Бледный, худой и изможденный. На его коленях была широкая доска, а сам он что-то чертил на покрывающем ее полотнище бумаги.
– Вот. Видишь, госпожа? Вот так мы получаем перспективу. Не веди рукой так зажато, потому что никогда не получишь глубины. И пальцы: уверяю тебя, если ты измажешь пальцы, то ничего страшного не произойдет.
Малышку Канну Йатех отыскал в два удара сердца. Та стояла, склонившись, у изголовья кровати, а темное платье ее сливалось со стеной, но было заметно, с каким вниманием она следит за движениями дворянина.
– Ах, вот и он. – Мужчина прервал рисование и взглянул в сторону двери. – Один из непобедимых пустынных мастеров меча. Немногие из твоих побратимов, воин, добираются сюда, под Кремневые горы.
Иссар проигнорировал его, глядя лишь на Канайонесс. Ни знака от нее насчет того, зачем она его сюда позвала.
