Десять роз

И я…

И я в нём не ошиблась: стоило только заглушить двигатель и погасить фары, как Максим перешёл в наступление, действуя очень смело и уверенно, так, как по моему разумению ведут себя только с той, с которой это уже не впервые. А может, мне просто раньше попадались только зажатые продукты совкового воспитания, а не мужики – не знаю. Было хорошо, мне всё нравилось, и его смелость чрезмерной не казалась. Да и не думала я в тот момент вообще, только таяла от прикосновений и поцелуев. И если какая мысль в голове и вертелась – так это только благодарность богам: ведь не ждала уже ничего такого от этой жизни, думала, пора о душе размышлять, так ведь нет, можно пока ещё и тело порадовать!..

Однако, радость была недолгой, ещё и не дошло ни до чего, – я и снять-то успела только куртку, когда у Максима зазвонил телефон. Он на миг замер, тихо чертыхнулся, отстранился и полез в карман.

– Вот почему я его не выключил, не знаешь? – устало вздохнув, спросил Максим и повернул свой мобильный дисплеем так, чтоб я видела, кто ему звонит. Конечно же, на экране я увидела фото красавицы Кристины рядом с той самой офигенной красной машиной. Имя контакта было записано до ужаса банально – «Любимая», ну и красненькое сердечко-смайлик к нему прилагалось.

– Ну… я не знаю… не бери трубку! Звук отключи и не бери, – посоветовала я неуверенно.

– Она ещё позвонит и будет звонить, пока не отвечу.

Эх, твою ж мать!..

И кто придумал эти телефоны?.. В такие моменты они прямо как напоминание о собственной нечистой совести. Понятное же дело, что эта Кристина там икру мечет – десять вечера почти, «любимого» весь день не было, тут кто угодно запереживал бы, куда человек пропал! Однако пока она не звонила, было спокойнее. А если б кто-то подумал наперёд и выключил хотя бы звук, так и оставалось бы… Но нечем там было думать и некому: по опыту знаю, что мужчина, который выпил, расслабился и уже настроился сходить налево, про такую мелочь как телефон вряд ли может помнить. Ну, вот теперь получите последствия во всей красе и думайте, что делать. И не надо на меня так мрачно смотреть, я не виновата! Я свой телефон всегда на беззвучке держу и отвечаю всем только тогда, когда сама к этому готова или от безделья.

Я вздохнула. Да виновата я, виновата… Кто ж ещё виноват, если не я? Не будь меня, в жизни Максима вообще не было бы этой ситуации.

Эх. Да не будь меня, была б другая… Но, блин, сколько можно уже трезвонить!

«Да выброси ты его в окно и иди сюда!» – хотелось крикнуть мне, но конечно же, так было нельзя, и я осторожно предложила:

– А если сказать, что телефон у нас дома забыл? Я б ей сейчас вместо тебя ответила и сказала это, а ты оставил бы мне его в самом деле. Я б тебе его завтра на работу завезла.

– Тогда придётся объяснять, где это я был без телефона и уже не у вас. К тому же, мне телефон по работе нужен буквально каждую секунду, мне с семи утра уже названивать начинают, а иногда и раньше, а иногда и ночью. Меня вообще на работу могут дёрнуть всегда, в любой момент! Так что, не могу я его нигде оставлять, никогда так не сделаю, хоть пьяный в хлам, хоть при смерти. И Кристина об этом прекрасно знает, – горько произнёс Максим.

Мне прямо жалко его стало: ну и жизнь у него, оказывается! Как он до сих пор от такого ещё не чокнулся, не пойму.

Мы замолчали: вариантов не было. А телефон всё звонил. Хорошо было хоть то, что на нём вместо набивших оскомину мелодий стоял простой и банальный звонок, он хотя бы не так сильно действует на нервы в такой ситуации. Правильное решение никак не посещало ни моего ненаглядного, ни саму меня, которой отчего-то дали право советовать. В итоге, Максим просто принял вызов.

Кристина была не просто недовольна, а буквально вне себя от злости: она ему слова сказать не давала, судя по тому, что я слышала. И хотя её слов разобрать я не могла и не пыталась, а в темноте выражения лица моего спутника не видела, не понять, что Максима дома ждёт поистине феерический разбор полётов, было невозможно. Уже раздумывая, может, выйти из машины и дать им возможность всласть поскандалить, я взялась за ручку двери. Но как раз в этот момент Максим завершил разговор.

– Скоро приеду, тогда и поговорим, – произнёс он бесстрастно и нажал на необходимую кнопку.

Я поразилась: вот это да! Я б так не смогла ни за что. Вот это спокойствие. Или так, игра на публику, то самое двойное дно, про которое говорил мой сын? Очень похоже, потому что телефон теперь, как я успела увидеть, действительно отключил, сунул в карман куртки, а саму куртку снял и зашвырнул на заднее сидение. И ко мне сразу потянулся, словно и не произошло ничего. Нет, оно понятно, что согрешить он уже решился, но не вот так же это делать, не сразу после скандала со своей половиной! Может, конечно, такое и нормально в нашем мире сейчас, но я понимать ситуацию отказываюсь!

– Стой! – резко произнесла я. – Чего там у тебя случилось?

– Да неважно, – произнёс Максим. А вот голос у него был такой, что я сразу поняла: да нет, это важно. А потом и почувствовала то же самое: он хоть и обнял меня снова, но отчуждение было теперь явным. Холодно мне от этого стало, вот просто холодно и всё. Захотелось завести машину и включить печку.

– Давай в другой раз, тебе ведь не до этого, – мягко произнесла я, а сердце моё сжалось. Словно внутренний голос произнёс: не будет никакого другого раза, ох, не будет… Но и сейчас продолжать – не вариант.

– Другой раз может быть очень нескоро, – подтверждая мои мысли, холодно проговорил Максим и отстранился. – У меня выходных раз, два – и обчёлся, я и сегодняшнего еле дождался. Да и приехать вот так без Кристины к тебе я вряд ли ещё смогу, это сегодня сложилось всё удачно.

– Могу я к тебе приехать, – уже почти без надежды предложила я.

– Куда? Домой прямо? Или на работу? Вот, где мне уж точно не до этого, – отрезал он. – А скоро, я чувствую, совсем ни до чего станет, – добавил он тихо и обречённо.

– Почему? – переспросила я. Странно, что это за пессимизм? Вот, чего стоит всё его напускное спокойствие!

– Потому что Кристина беременна и из-за этого прямо сейчас уже попросту невыносима, а что будет, когда родит, я даже не представляю. – Я молчала, опешив, а он продолжал: – Я же сегодня просто с ней поругался и ушёл. Но ведь звал её с собой, правда, звал, а она начала отмазываться какой-то ерундой, кричать, что ей нечего надеть, рыдать, припоминать всё, что было и не было – это невозможно было слушать!

– Надо было сделать то, о чём она просила да и всё… – попыталась запоздало посоветовать я.

– Сделать – что? Я этого так и не понял, – он в темноте покачал головой и развёл руками. А потом полез за сигаретами, закурил. – Всю жизнь я отца про себя осуждал за то, что он от матери ушёл, когда я только родился, а вот сейчас… сам бы так сделал, честное слово! Это же чокнуться можно, какой она стала! И дальше ведь только хуже будет…

Он ещё что-то говорил, и, наверное, для такого весьма немногословного человека, как Максим это много значило, нужно было внимательно слушать и очень ценить, но мне вдруг стало горько и обидно за девчонку. Женская солидарность, чтоб её, сработала там, где не ждали.

И вспомнился вечер, вот такой же, как сегодня, вечер начала зимы, ветреный и снежный. Съёмная однушка в городе. Постоянный беспросвет на фоне безденежья и недосыпа. Полуторагодовалая Дина, разбрасывающая по полу свои игрушки и иногда покрикивающая от обиды за моё невнимание и четырёхмесячный Никита у меня на руках. Сама я, отдалённо напоминающая человеческую особь, держу сына на одной руке, второй помешивая варящуюся манную кашу в алюминиевой кастрюльке на старенькой двухконфорочной плите. Внезапно что-то откуда-то шмякается, что-то, что находится вне поля моего зрения, и маленькая дочь начинает истошно орать. Я, позабыв про кашу, поудобнее перехватываю сына и бегу в комнату. К счастью, быстро обнаруживаю, что упала всего лишь картина – сорвалась со стены, что Динке это никак не повредило, она только испугалась, но всё равно, подхватываю и её свободной рукой и бегу обратно, туда, где варится каша. Однако не успеваю: каша сбегает как раз в тот момент, когда я возвращаюсь на кухню. И я просто с грустью смотрю, как на чистую, час назад отмытую плиту текут белые, но быстро обугливающиеся в газовом пламени потоки. Ничего сделать не успеваю: заняты обе руки. А потом в замке поворачивается ключ, и сердце моё замирает… Аккуратно уложив Никиту на кухонный диван и поставив Дину на пол, опрометью кидаюсь в прихожую:

– Валера!!! – радостно бросаюсь я к вошедшему мужу, висну на нём, пытаюсь целовать. А он вытягивается, словно проглотил аршин, старается увернуться, руки висят как плети – никто меня в ответ обнять и не пытается, не говоря ни о чём другом.

– Фу! От тебя детской отрыжкой разит, – отодвигая меня как некий не у дела поставленный предмет мебели, сообщает супруг. – Какой бардак ты развела! Кашу опять сожгла! Ты чего тут целыми днями делаешь?

Мне бы возразить, да напомнить, что самого-то его четыре дня дома не было, да не смею – сессия же, учёба. Про то, что от самого него исходит пивной душок, следует молчать, и я лишь лепечу:

– Сейчас всё уберу… И картошки пожарю, а то для взрослых ничего не готовила…

– Пожарь, потом убирать будешь, – милостиво соглашается супруг. – И с собой мне положи, я сейчас душ приму и уеду.

– Куда?! – практически взвизгиваю я. О, ужас! А я-то думала…

– Обратно в общагу, мне курсач писать надо… Ой, да ты что, опять реветь вздумала? Да не трогай ты меня, мне некогда, иди вон к детям лучше, орут же!

Да-а…

Я тогда неплохой скандал ему закатила, да что толку? Всё равно он уехал. И хотя не ушёл от меня, как не раз обещал, с детьми мне помочь так ни разу и не сподобился, и ни беременной мне, ни кормящей, ни уставшей от постоянного нахождения в одном помещении с крошечными погодками слова доброго никогда не сказал. Да и вообще, он и голову себе никогда не забивал ни на тему того, что обрюхатил меня совсем молодую – женился же! – ни тем, что это по его милости я оказалась снова в положении, когда дочке и четырёх месяцев не исполнилось. А жизнь он всегда прекрасную вёл, всё бегал к маме, ел там, отдыхал от семьи, а может, и водил к ней какую-нибудь свою очередную пассию. Вот так. И поэтому не жалко мне его сейчас ну совершенно за то, что теперь он у нас весь такой больной-шальной, и за намерение изменить с его собственным племянником ни капли не стыдно!

Эх… Только вот этот самый племянник, тот, что сидит рядом со мной в тёмном салоне моей машины и рассказывает, как тяжело ему, бедному, с беременной девушкой, сколько всего нужно, а теперь ещё и свадьба, и ипотека предстоит, хоть и молодец поработать – зарплата, у него, я думаю, такая, что мне и не снилось! – но по сути как мужчина – такой же как мой муж, хотя и моложе на два десятка лет. И все они такие, все одним мирром мазаны, словно их одна мама родила! Некоторые в силу своей совестливости может и могут делать вид, что им есть дело до беременной или недавно родившей жены, единицы по-настоящему любят своих женщин и поэтому поддерживают всячески, остальным – фиолетово, насколько женщине плохо с токсикозом, отёками, тяжёлым животом, а в последствии – с переполненной молоком грудью, расшатанными нервами, изуродованным родами телом, орущим день и ночь или постоянно болеющим младенцем и осознанием того, что этот кошмар в твоей жизни – навсегда!

Я вдруг ощутила какое-то странное спокойствие. Даже смешно стало: ты же обычный мужчина, Максим. Такой же, как большинство. Почему я этого не осознавала? Да уж… Горе у тебя, видишь ли: женится придётся и вкалывать всю жизнь, чтоб семью обеспечить, да вдобавок женские капризы терпеть! О чём же ты думал, дорогой, когда обещал чего-то девушке, – а ведь обещал же, иначе бы за каким она с тобой жить стала? Вот, чем оно кончается, вот, что бывает от регулярных постельный упражнений! А ты в двадцать шесть лет этого что, не знал? Так поздравляю: теперь знаешь! И вот, зачем тебе понадобилась взрослая замужняя тётка! Она тебе, во-первых, до смерти рада – ей бы на безрыбье любой, по твоему разумению, сгодился, не только такой молодой и свежий как ты, раз она с твоим, прямо сказать, никаким дядькой двадцать пять лет прожила. Во-вторых, она ничего у тебя не попросит, даже машину забесплатно или подешевле починить, ибо относится к людям твоего возраста как мамашка и в мыслях не имеет напрягать в своих целях детей, а наоборот сама их с удовольствием кормит, обогревает и подтирает им сопельки. А в-третьих, в подоле она не принесёт и свои права на тебя не заявит. Да и вообще, мотать тебе нервы не посмеет, зная, что тогда ты её бросишь – не велика важность, тебе, красивому и успешному, другую найти не проблема; это ей ничего больше не светит, а не тебе.

Вот как всё прекрасно устроилось бы у тебя с престарелой любовницей! Ты бы у неё душой и телом отдыхал, при чём, вообще без вложений, приезжал бы иногда отойти немного от мозговыноса со стороны беременной жены и сбросить напряжение, которое неизменно преследует руководителя этакой немаленькой организации. Самое глупое, что я бы с удовольствием предоставила тебе всё, чего бы ты ни захотел, если бы это оказалось в моих силах, любила бы тебя… Да вот только теперь дудки, дорогой, я в тебе разочарована, и обменом шила на мыло заниматься не намерена. Жаль, высказать тебе вот это всё нельзя, – никто я тебе, не имею на такое право, а своим намерением с тобой переспать и вовсе возможность таких высказываний для себя перечёркиваю.

Ладно. Всё. Забыли. Успокоились. Домой тебе пора, Максимка, там тебя столько всего интересного ожидает, и радуйся, что хоть совесть у тебя на сегодня чиста, не придётся врать. Чего тебе скрывать-то? Ну, выпил чуть больше, чем следовало, ну, задержался в гостях, ну и что? Не большие грехи, за такие не убивают, иди домой спокойно. И мне тоже, благодаря твоему телефону, бояться нечего… Только надо успеть доехать до дома, пока меня истерика не накрыла, потому что, рыдая, очень трудно вести машину по гололёду при почти нулевой из-за усиливающейся метели видимости, а в аварию попасть я не мечтаю.

– Максим, скажи, куда ехать, – выдохнув, проговорила я. Проговорила тихо, но твёрдо, одновременно снимая машину с первой передачи. Рука моя словно сама по себе повернула в зажигании ключ, включила фары, затем дворники… Придётся сейчас выйти, немного лобовое стекло обмести – вон, сколько насыпало снега, пока мы тут сидели.

Максим на миг умолк, а потом назвал адрес. Не так уж и далеко оказалось ехать и не трудно совсем, я справилась без советов. Хотя… у меня вариантов с этим тоже не было: молчание и отчуждение давили так, что хотелось уже быстрее доехать и… остаться одной. Горько мне было, ох, как горько. Но при этом я понимала: так лучше будет, правильнее. И ещё, правильно, что я промолчала… В шоке он сейчас от происходящего – так это на самом деле нормально. Ну, а раз хочет ещё и приключений – его дело. Только вот я в этом не участница.