Но что-то где-то пошло не так

– Значит вот как, тебе нравится Шукшин. А Есенин, тебе нравится Сергей Есенин? – Вера спросила его об этом таким тоном, что Фёдор понял, самой Вере Есенин нравится.

Но вот Фёдор Есенина не любил. И как быть, он не хотел прерывать только начавшиеся закладываться отношения. Но и обманывать Фёдор не хотел. Неправильно это. Будет как у всех. Вначале натянет на себя одеяло, – понравится, а потом придёт разочарование. Нет уж, пусть с самого начала будет как будет. И Фёдор вздохнул.

– Ну есть конечно стихотворения, что нравятся. Но в целом нет, не нравится. – Фёдор украдкой взглянул на Веру, как она восприняла такое признание.

– Но почему? У него есть просто прекрасные стихи. "Письмо матери", "Письмо к женщине", "Жизнь – обман с чарующей тоскою". Да у него много, очень много хороших стихотворений. Как можно их не любить, Феденька? – казалось Вера взволновалась, искренне не понимая.

– Мне кажется, Есенин очень себялюбив. Отсюда и восхваление кабацкого быта. Отсюда и тоска по потерянной любви к женщине. Исконно русские мотивы. Кто ещё тебя пожалеет, если не сам себя. Сначала напиться в хлам, подраться, побуянить, людям жизнь попортить, а потом жалеть самого себя. Жалеть себя, плакать над собой, тосковать. Особенно с похмелья, когда башка раскалывается от боли, когда рвет до желчи. Тогда ничего и не остается более, рассольчика выпил и жалей себя, да стихи кропай. А за всем этим унынием просто потеря Веры в Бога. Если Бога нет в душе, то вот такие стихи и пишутся. И водкой сверху заливаются.

– Ну как же,– не соглашалась Вера. – А любовь к Родине, к родной деревне, к маме, разве это не от Бога?

– От Бога конечно. Но вспомните, что мать пишет ему в ответном письме:

… Но ты детей

По свету растерял,

Свою жену

Легко отдал другому,

И без семьи, без дружбы,

Без причал

Ты с головой

Ушёл в кабацкий омут…

– Эх, да что там, пропил он все, и семью, и детей, и Родину, и мать с отцом. Всё пропил. – Фёдор категорично махнул рукой, и тут же расстроился.

Надо же, опять разболтался, таки навредил себе. Не хотел ведь начинать, и вот опять. Не удержался. Всё завалил. Фёдор обозлился сам на себя, на свою несдержанность. Мог бы и подыграть девчонке, нет, сунулся со своими видениями поэтической натуры.

Видать это отобразилось на его лице, потому как Верочка остановилась, и присев на корточки, взяла Фёдора за руку: – Не расстраивайся, не злись, всё будет хорошо, ну что же ты так близко к сердцу принимаешь. Есенин, он же поэт, а у них, у поэтов всё не как у людей. Не печалься. – Вера как могла старалась сгладить его же категоричное суждение.

А Фёдор смотрел в её чистые глаза, и ощущал, как в душу вливается безмятежное спокойствие, вытесняя только царившее здесь раздражение и презрение к поэту забулдыге, испортившему жизнь себе, своим любимым женщинам и детям, тысячам парней и девчонок. Внезапно вспыхнувший гнев уходил, уступая место льющемуся из Вериных глаз покою и тишине, а уже через мгновения Фёдор почувствовал, как к нему возвращается радость от присутствия здесь, рядом с ним этого Божественного создания. Она не обиделась, не ответила уколом на укол, не замкнулась в себе, она переживала за него, чтобы ему не было плохо, чтобы он не навредил сам себе.

И он, повинуясь накатившей неимоверной нежности, прижал её руку к своей щеке: – Все хорошо, Вера Петровна, простите меня. Пожалуйста. Простите меня грешного.

– Ну что ты, Фёдор. Не расстраивайся, ты молодец. Совсем не ожидала, что ты так хорошо разбираешься в поэзии. И знаешь, ты во многом прав, разве что, мне очень жалко его. Сергей Есенин был хорошим человеком, но вот водка.

Вера запнулась, словно вспомнив, что рука прижата к Фединой щеке, и осторожно подав её на себя выпростала руку из Фединого замка.

– Пойдем, кажется мы подходим, вот уже и Готвальда, где-то в конце будет и наших комиссаров.

Верочка перекинула сумочку на другое плечо и посмотрела на номерную табличку дома. – Ну да, нам направо. – Она в смятении бросила обезпокоенный взгляд на Фёдора.

В мозгу Феодора мелькнула мысль, что Верочка похоже неплохо и сама представляет куда и как идти, и прекрасно дошла бы и без него. Нет, понятно, что нужно сопровождение, но ведь как всё было обставлено, в лучших традициях русской простоты. Молодец девочка.

Не подавая вида о своей догадке, Фёдор напротив, выдвинулся вперед, оттесняя Веру и беря на себя ведущую роль, – И правда, вот уже и улица комиссаров, нам какой дом?…

Участок был огорожен по фронту двухметровым горбылем, набитым друг на друга. Странно, в Молдавии, при её то дефиците дров, это, наверное, роскошь. Или нет?

Ворота, тоже сбитые из досок, уже обрезной дюймовки, ни единой щелки, были спланированы по ширине под заезд автотехники. Слева от ворот калитка. Боковые стороны участка, также из горбыля, создавали впечатление некоего огороженного от врагов поселения, чем участка простого совхозника. Выглядело неухоженным, сделанным на тяп ляп. Но надёжно, мышка не проскочит.

Настучавшись от души в калитку и не получив ответа, спутники призадумались. Фёдор видел, что Вера расстроилась, ещё бы, столько пройти и всё зря. Но как быть? Постучав ещё с минуту, скорее для успокоения совести, Фёдор предложил: – А давайте я через верх залезу, и открою изнутри?

Вера поначалу ни в какую не соглашалась. Ещё бы, лазать по закрытым дворам, дело скорее для шпаны уличной, но никак не для учительницы начальных классов. Но перспективы были так себе, – постучать еще сколь смогут и ретироваться назад: Ласа, ласа, на каруцы, тай ла касэ.

И, скрепя сердце, с замиранием в душе, Вера Петровна согласилась.

Фёдор, сбросив ранец и передав его Вере, взглянул на забор. Высота два метра, стандартный обрез, толщина не видна, наверное, тоже стандарт, на два с половиной сантиметра. Эх, была не была. Он встал на цыпочки, схватился руками за край забора, уперся в него левой ногой, чуть подтянулся, перекинул правую через забор.

Сверху хорошо просматривался стоящий метрах в десяти от забора небольшой домик, накрытый шифером, в глубине какой-то ещё домик, немного меньше, времянка, наверное, крыша застелена уже камышом. Чуть дальше, сбоку, уборная, еще далее в глубине участка какие-то невпопад разбросанные небольшие сарайчики и пара навесов. Слева от ворот торчала разбитая ветхая телега без колеса, за ней остов старого, ржавого, грузового автомобиля, непонятно какой модели, полуторки что ли. Вдоль стен были расставлены или разбросаны лопаты, грабли, вилы, какие-то тяпки и мотыги. Сбоку, под одним из навесов, виднелась упряжь для лошади, за ней в углу скопом были навалены обрезки металла вкупе с казанами разных размеров, вплоть до огромного, литров на пятьдесят.

Всё это создавало ощущение рабочего безпорядка и казалось, что хозяин где-то рядом, вот -вот выйдет и обратится к ним с удивлением, а что они собственно здесь делают.

– Хозяин, хозяин, есть кто живой? – Фёдор тянул, спрыгивать вниз не хотелось, где-то в душе защемило не то, что чувство опасности, скорее неправильности происходящего.

– Федя, как ты там, всё хорошо? – забезпокоилась снизу Вера, – Может пойдём, да ну его.

Фёдор на секунду задумался. Уходить? Нет уж, пришли, так нужно доделывать. Не хотелось Емельян Вячеславовичу давать почву для сарказма, да и Верочка что подумает. И он решился и спрыгнул вниз. По привычке присел на плевое колено, оглянулся, вроде всё тихо, собаки тоже не видно, хотя именно это и странно. Ну вот должна быть в таком хозяйстве собака, не может не быть…

Похоже ветер стал меняться, – из глубины участка понесло запахом коровьего или конского навоза. Ага, лошадь или корову значить всё-таки держат, не зря упряжь валяется. Странно следов от копыт во дворе не видно…

Фёдор прошел вдоль забора к калитке. Простой засов, снизу ещё один, отодвинул верхний, потом, с некоторым трудом нижний, – Вера Петровна, заходите.

Закрыл калитку, задвинул засовы. Вдвоём они двинулись к дому, Верочка первая, Фёдор, постоянно оглядываясь, сзади. Что-то ему не нравилось, не мог понять, что именно. Ну да, вот оно, двор выглядел, словно хозяин только отошёл и вот-вот вернется. Но почему тогда не откликнулся, ведь стучали они долго, с десяток минут, услышал бы по любому. Странно.

Дверь в дом была не заперта, но никто на зов не откликнулся. Двинулись дальше, к времянке. И только дойдя до нее услышали сзади гнусавый старческий голос, – И какого хера вы тут шляетесь, а? Гавнюки недоделанные!

Фёдор резко обернулся, широко расставив ноги на них с Верой смотрел невысокий и очень худой мужчина, лет сорока. Взгляд был цепким и злым, ничего хорошего не обещающим. Коротко острижен, в майке, на руках до самых плеч татуировки.

– Ну чё сявки, влипли? Побакланить по лёгкому вздумали, а тут Тяпа нарисовался, да? – Худой резко, одним прыжком сократил дистанцию до Веры и схватив её за руку сильно дернул, развернул, прижал к себе. Зыркнул с ненавистью на Фёдора и впился губами в шею Веры, оторвался на секунду, не поворачиваясь захрипел – Ну ты давай фраерок, дергай отсюда, а мы с биксой карася окунем разок, другой и…

Дядька внезапно дёрнулся, ослаб, и начал медленно оседать вниз, выпучив глаза, и похоже потеряв сознание. Через секунду он упал на колени, как-то неестественно скрутился на левый бок и рухнул на землю, подняв облачко пыли. Сзади, из серьезной дырки за ухом стекала струйка крови.

– Федя, ты зачем это, а вдруг мы убили его, что делать будем? – С хрипотцой, на повышенных тонах, голос Веры звучал как не отсюда, словно прорывался из другой действительности. Фёдор взглянул на Веру, девушку было не узнать, растрепанная, со сбитой набок блузкой, верхняя пуговица отлетела, на шее розовый след от засоса, сбоку на скуле мелкая ссадина от руки худого дрыща. Жакет, сумочка, всё валяется на земле, в пыли. Но страха в глазах нет, разве что взволнована, ну это конечно да, такое не каждый день переживаешь, и не тренируют привычки к этому.

Фёдор прислонил к времянке широченную чирву, наклонился, пощупал пульс на запястье, бьётся. Да и не мог не биться, бил Федор сбоку, под ухо, не по темечку, лишь бы оглушить. Сам он слабенький, да еще удар пришелся вскользь, вон уже захрюкал, заворочался, скоро очнётся.

– Живой он, Вера Петровна. Что с ним сделается, лопатой это не монтировкой, да и бить неудобно. Вообще удивительно, что выключился сразу, слабый нынче уголовный мир, вот помню…

Федор пресёкся, поднял сумочку, жакет, отряхнул, протянул Верочке.

– А вот нам что делать, уходить будем, или всё же попробуем поговорить?

– Нет Федечка, пойдём лучше, от греха подальше. Емельян Вячеславовичу доложим, что не получилось, пусть сам едет, решает.

Верочка посмотрела на зашевелившегося уркагана, потом на Федора, – Как ты думаешь, нужно про это рассказывать?

– Не знаю, как решите Вера Петровна, но может всё-таки не стоит? – Федор нагнулся взял слабо шевелящегося мужика за руку, всмотрелся в партаки на пальцах, и брезгливо отбросил руку. – Блин, вот ведь.

– Ты что Феденька, что случилось?

– Пойдёмте Вера Петровна, – Федор постоял еще пару секунд, вглядываясь и запоминая лицо начавшего глубоко дышать дятла. – Пойдёмте.

Он повернулся, поднял валяющиеся в пыли вещи Веры.

– Спасибо. – Вера продолжала рассматривать валяющегося в пыли негодяя.

Фёдор поднял ранец, и, закинув его на плечо подался к выходу. Вера потянулась следом, оглядываясь на лежащего в безпамятстве мужчину. Нереальность произошедшего цепляла её, заставляя запоминать все тонкости и детальки окружающего их пространства, черты лица пострадавшего мужчины, всего окружающего быта. И она, обладая феноменально глубокой памятью запоминала всё.

Стоящие рядком у стены грабли, тяпки и лопаты, одна из них, та, что поставил Федор, съехала по стене и уперлась в стоящую рядом. Нависающую над двором, между летней кухней и сараем, широко раскинувшуюся Адину, сплошь усыпанную огромными переспелыми, уже падающими на траву абрикосами. Разморенного кота, лежащего в тенечке под старой разбитой телегой, ленивым взглядом непричастного и незаинтересованного зрителя окидывающего пространство двора. Разбитый уголок оконного стекла времянки, за которым стояла так нелюбимая ею герань. Все частички окружающего мира, до малейшей подробности отложились на её сетчатке глаза и ушли в мозг, где легли на хранение на свою полочку, до особой на то необходимости не тревожимые.

– Вера, – предупреждающий голос Фёдора вытянул её из созерцания окружающего, и Вера вздрогнула, Фёдор стоял на одном колене перед огромным лохматым псом и протягивал ему левую руку…

Фёдор, уж было дошедший до калитки остановился, как споткнувшись. Прямо перед ним сидел и смотрел огромный кудлатый пёс. Не из породистых, это явно, но очень огромный. В высоту головы он почти доставал Федору до плеча, и Федор удивился, откуда тут могла появиться такая громадина, породистых псин в сёлах в то время не водилось, значит и выродка от них не могло быть. Разве что с погранзаставы парень при увольнении взял подранка или списанного старичка. Но тут явно другой случай. Пёс между тем глядел не отрываясь, всем своим видом показывая нежелание кого бы то ни было выпускать со двора, и решимость стоять в этом до конца.

Фёдор поменял колено, – Ну да ладно, пропусти нас грешных, что уж там. Смотри, ничего с собой чужого не берем, видишь? Ты ведь понимаешь, нам с тобой не справиться, а выходить отсюда надо, вон и твой хозяин, или кто он тебе, шевелится, скоро очнется. Что нам его опять по голове бить? Неровен час – зашибём. Ну пропусти, будь другом.

Пёс, внимательно выслушав, смешно повел головой по часовой, потом обратно и отвернулся. Фёдор было обрадовался, но стоило встать и сделать шаг, как тот, не поворачивая головы слегка оскалил пасть и коротко, предупреждающе рыкнул.

– Вера, – Фёдор опять присел, и, протянув руку открытой ладонью кверху, окликнул учительницу, – Вера посмотрите сюда, не выпускает.

– Какой огромный и красивый пес, – Вера несколько заторможенно, словно полусонная подошла к ним, и тоже присела. – Хороший, хороший, ну скажи, в кого ты такой хороший?

Она протянула руку и не успел Фёдор предупредить, как стала гладить его по шее, плавно смещаясь вверх, под подбородок. Пёс казалось совсем не реагировал, лишь поглядывая на Веру, несколько снисходительно и удивлённо. Фёдор, однако видел, что собака совсем не расслабилась, продолжая оставаться на выполнении поставленной задачи. Интересный пёс, с людьми абсолютно доброжелателен, даже участлив до их слабостей, ну так сказать снисходителен до них. Но вот даст ли пройти?

Фёдор опять поднялся и сделал шаг, как в первый раз. И с собаки расслабленность махом сдуло, пёс тут же оскалил зубы, но рык его в этот раз был глубже и длиннее. Уже не предупреждение, но угроза. Короче, в следующий раз цапнет решил Фёдор.

– Вера Петровна, пойдёмте назад, через зады попробуем пройти. Думаю, он даст нам уйти, пройдём огородами до конца, а там немного по грунтовке и на кишиневскую трассу выйдем.

– Вера нехотя поднялась, и с грустью попрощалась с псиной: – Прощай собака, хорошая ты, добрая. – Помолчав немного добавила – Верная.

Пройдя мимо так и не пришедшего в себя дядьки, они углубились в глубину участка. Тот оказался неожиданно большим, метров сто в длину. Федор прикинул, метров сорок в ширину и сотню в длину, это что, сорок соток выходит? Ничё так живут колхозники – совхозники. А врали выходит демократы про то, что землю крестьянам Советы не давали. Если даже в Молдавии с её то перенаселением такие наделы в подсобном хозяйстве водились. Значит врали. Фёдор вздохнул.

Метров через двадцать забор из горбыля сменяла сетка рабица. Опять же вопрос, и дефицит, и денег немалых стоит, да еще трубы пятидесятые под стойки через каждые пять метров. Что-то с этим участком и его жителями нечисто. Фёдор оглянулся, сзади пробираясь за ним через заросли кукурузы шла Вера. Поймав его взгляд улыбнулась в ответ, – Собака за нами не идёт, даёт уйти. Умная…

Как перелазить через заборчик из сетки стало проблемой. Вначале Фёдор подумал выкрутить одно звено и разъединить сетку, но всё оказалось проще. В углу, за стеной кукурузы виднелась сбитая из хороших досок, калитка, метра полтора в высоту. Изнутри висел замочек. Не ахти какой, но сразу так не собьешь. Фёдор оглянулся, собака за ними так и не пошла. Ладно, будем штурмовать калитку.

– Давайте я первый, Вера Петровна?

Вера молча кивнула головой, и Фёдор без труда перемахнув через калитку, уже с той стороны подал голос: – Вера Петровна, давайте вещи.

Верочка передала ранец с сумочкой, и он приготовился встречать Веру. Но никто не перелазил, Фёдор забезпокоился, подтянулся.

– Вера Петровна, ну что Вы медлите, давайте?

Верочка сняла туфельки, передала Фёдору.

– Фёдор, извини пожалуйста, не мог бы ты отвернуться?

Фёдор чуть не стукнул себя по лбу, ну вот что ты будешь делать, девушке через препятствие лезть, юбку задирать, а он стоит, любуется. Фёдор отвернулся.

– Да, отвернулся.

Послышался звук прыжка, – Всё, готово.

Фёдор развернулся, Вера протягивала руку за туфлями, и он только и нашелся: – Ловко Вы, за секунды.

– Я раньше спортивной гимнастикой занималась. Опыт есть.

Выйдя к дороге повернули направо, и пошли по обочине кишиневской трассы к развилке, любуясь раскинувшимися по краям виноградникам. Любоваться было чем. Поля были засажены Фетяской, – белым винным виноградом, для еды не предназначенным, но используемым для получения соков, белых и шампанских вин. Лето      в этом году было виноградным, – теплым, в меру дождливым и урожай выдался отменным, кусты буквально ломились от гроздей винограда. Никто его не воровал, не кидался как дикий, не охранял с собаками. Мимо по трассе шли сотни машин, и никто не делал попыток набить себе багажник дармовым виноградиком. Красота.

– А ведь виноград уже вызрел, скоро школу снимут с занятий на помощь в совхоз, – задумчиво молвила Вера, – жаль, только с четвертого класса. Нам придется учиться в пустой школе.

– Главное, чтобы столовая работала, – ляпнул Фёдор, и тут же усмехнулся, – извините Вера Петровна, есть хочется. Почти постоянно. Сколько ни ем, всё мало. Расту, наверное.

– Да ладно, у меня тоже так было, я в первом классе, как стала гимнастикой заниматься, такой аппетит проявился, мама пугаться начала. Всё так же, сколько ни ем, всё мало.

– А Вы спортом занимались? Интересно, насколько серьезно?

– Да, с шести лет начала, до пятнадцати всё хорошо было, мастера спорта в четырнадцать выполнила, готовилась к чемпионату Союза, а тут травма. На велосипеде каталась, машина слегка задела. Первые фургоны тогда по трассам пошли, повезли помидоры да яблоки в столицы, одна и задела на повороте. Полетела кубарем с велика. Всё бы ладно, но летела с откоса, метров пять, и вроде ничего серьезного, но руку в кисти умудрилась сломать. Перелом оказался непростым, пока зажило год прошел. Так я и стала неперспективной. Ещё годик для себя позанималась и бросила.

Вера вздохнула: – Тебе Федя интересно?

– Да, Вера Петровна, мне интересно. Мне всё про Вас интересно…

Пройдя заправку повернули опять направо, и уже стоя на остановке Фёдор продолжил.

– Мне все про Вас интересно, и очень жаль с Вами расставаться, правда.

– И мне тоже не хочется, но мы ведь ненадолго и завтра увидимся…

Подходящий ПАЗик прервал их объяснения, словно бритвой разлучая тех, кто ещё до конца не осознал, насколько они нужны друг другу, оставив каждого в неизведанном доселе смятении чувств. Глаза их светились и сияние, изливаемое друг на друга, окружало их души невидимой дымкой защиты от всего мерзкого и гадкого, что им ещё надлежало пережить…

Вера села на заднее сиденье, и повернувшись назад долго смотрела на Федечку, стоящего на остановке и в свою очередь взглядом провожающего автобус. Кондуктор же просто стояла и ждала, наслаждаясь видом красивой девушки, словно сошедшей с картинки журнала. Создал же Господь такую красоту…

1973. Интерлюдия вторая. Верочка.

Когда Фёдор, стоящий на остановке и пристально глядящий вслед уходящему автобусу исчез, Вера повернулась на сиденье, кондуктор стояла рядом, терпеливо ожидая. Вера вынула из сумочки кошелёк, отобрала пятачок, протянула кондуктору.

– Братишка? – кивнув головой в сторону Федора, и протягивая Вере билет спросила кондуктор.

– Больше. Больше чем братишка. – покачала головой ответила Вера.

Кондуктор, скрывая удивление, отошла на пару шагов, и плюхнулась на своё сиденье, размышляя, кем же, если не братом, может быть этот мальчуган для столь красивой, словно светящейся изнутри девушки. Но уже на следующей остановке зашедших пассажиров нужно было обилечивать, и заботы сего дня вытеснили из нее размышления о странной парочке.