Лишенный сана

Михаил слушал молча, ни о чём не спрашивая. В общем-то всё и так ясно. Пока был жив муж Веры Степан, всё было вроде бы и нормально. Как говорила Вера, как у людей. Парень он был работящий, работал трактористом в лесхозе. Хотя иногда и выпивал крепко, но Веру не обижал, да и зарплату не пропивал. Как он говорил, если и выпил, то за магарыч: кому дрова поможет привезти, погрузить, разгрузить, одним словом, денег из семьи не тащил. Внезапно сам открылся нагруженный брёвнами прицеп, деревянные стойки не выдержали, а проволокой, как надо было, их не стягивали. Вот его брёвнами и задавило насмерть. Помощи от лесхоза только и было, что гроб дали бесплатно да машину на похороны. Вот так Вера и осталась одна. Родни у неё не было. Она была детдомовская, а Стёпины жили далеко, где-то аж в Пермской области.

Всё бы ничего, пока жили в квартире, да вот дом их приглянулся зятю мэра. Дом хоть и старой постройки, обветшалый весь до такой степени, что из восьми квартир только в четырёх ещё жили люди. Тем не менее стоял он в хорошем месте, почти в центре города. Говорили в исполкоме, что будут сносить его, да все прекрасно понимали: как только его освободят от жильцов, сделает в нём Вадик (так звали местного бизнесмена, зятя мэра) ремонт, и будет там либо магазин, либо что-нибудь ещё. Этим всё и закончится.

Три семьи расселили в квартиры, а Веру с дочкой определили в барак, который в исполкоме называли общежитием льнокомбината. Там Вера и работала. Говорили ещё, что, мол, временно, пока в городе появится жильё. В общем-то нехитрая история, да только все в городе знали, что получить квартиру по очереди в мэрии в ближайшие двадцать лет не светит никому. Строилось в городе жилья мало. Только сколько бы его не строилось, на очередь нуждающихся первоочередников это не влияло. Список очередников из года в год только увеличивался.

Мэрию Михаилу искать долго не пришлось. Дорогу ни у кого спрашивать не надо было. Путь к старому дому он запомнил, пока ехал в кузове наверху, а мэрия была совсем недалеко от него.

Секретарша мэра, дама лет сорока, изо всех сил пыталась показать на лице значимость своего положения раннему посетителю. В приёмной ещё никого не было. Голосом, не терпящем возражений, она объяснила Михаилу, что сегодня неприёмный день по личным вопросам, и его мэр не примет, так как у него, мэра, и других дел хватает, да и вообще, на приём необходимо записываться заранее, указывая цель визита, и только после этого ему могут назначить день и время приёма. – Ну что ж, – Михаил в этот момент олицетворял само спокойствие, – неприёмный, так неприёмный. Да вот вопрос у меня совсем пустяшный для такого большого человека, много времени не отнимет, так что я посижу в приёмной, глядишь, за весь день и найдётся у избранника народа пару минут для меня.

С тем Михаил развернулся и устроился на ближайшем к двери кабинета мэра стуле, поставив свой мешок в угол. Такого поворота событий секретарша никак не ожидала. По её округлённым глазам было видно, что она даже растерялась в какой-то степени. Всё это никак не укладывалось в размеренную жизнь Маргариты Иннокентьевны. Когда на неё, безраздельную хозяйку приёмной главы администрации, реагировали таким образом.

– Вы что, – придя в себя, вновь обратилась она к отцу Михаилу, – не понимаете, что ваше присутствие здесь абсолютно бессмысленно?

Она ещё что-то намеревалась сказать, но Михаил, с лица которого куда-то исчезла благожелательность, твёрдо, хотя и тихо, перебил её.

– Ты вот что, милая, не распыляйся. Я же говорил уже, что буду находиться здесь, пока меня не примет мэр, значит так оно и будет. Так что не теряй зря время и не гляди на меня аки аспид. Я, милая, терпеливый, подожду.

Маргарита Иннокентьевна так и застыла с полуоткрытым ртом. Спустя секунд тридцать она сорвалась с места и выскочила из приёмной.

Григорий Петрович, глава администрации, обязанностями вовремя приходить на работу вроде как себя не утруждал. К необходимости своего присутствия в мэрии он давно уже относился как к постылой, но непременной обязанности. Непременной только в связи с тем, что необходимо было поддерживать свой статус, положение, напоминать забывающим, кто в доме хозяин. Работу в мэрии, которую волей-неволей, в силу своего положения, приходилось выполнять, в основном тянули его заместители. Секретарша также была постоянно в курсе всех вопросов, многие из которых решала сама, докладывая при необходимости Григорию Петровичу.

Сегодня, в неприёмный день, он мог вообще не появиться в мэрии. Однако сегодня его присутствие было просто необходимо. Надо было позвонить из кабинета и поздравить главу областной администрации с рождением внучки. Эти вещи игнорировать нельзя, вот почему сегодня он как никогда рано появился на работе. Не спеша прошёл холл первого этажа и уже начал было подниматься по лестнице, как его чуть не сбила с ног спешащая секретарша. Выслушав Маргариту Иннокентьевну, он пошевелил толстыми губами, не издавая при этом ни звука, и, постояв минуту, обронил:

– Пустое всё это.

В свой кабинет он прошёл, не обращая внимания на сидящего на стуле священника, будто его там и не было. Маргарита Иннокентьевна с надменным выражением лица делала вид, что занимается какой-то работой за своим столом. С утра в приёмную никто так и не зашёл.

«Увы, – думал Михаил, – это явно не то место, где решают или, по крайней мере, помогают решать важные вопросы городской жизни». В других подобных местах ему приходилось видеть постоянное столпотворение людей, и не важно – приёмный то был день или нет.

Прошло минут сорок. Григорий Петрович, явно в хорошем настроении, вышел из кабинета. Ему удалось первому поздравить главу областной администрации, что, естественно, было вдвойне приятно.

– Ну что, – наконец обратил он внимание на священника, – так и будем сидеть? Вам же ясно объяснили, что сегодня неприёмный день. Запишетесь на приём, тогда и приходите, – обронил он, уже собираясь пройти дальше.

– Так дело у меня, уважаемый, отлагательства не терпит. Да и времени, я полагаю, много у вас не отниму. Однако, ежели вы так заняты, я приду завтра.

Григорий Петрович остановился, недовольно посмотрел на старика. «Ещё не хватало, – подумал он, – чтоб этот поп шастал каждый день по мэрии».

– Ну что там у вас? Только быстро, я спешу.

Михаил встал со стула.

– Я пришёл просить за Гореву Веру. Её с дочкой вчера выселили из её квартиры. Нехорошо это, не по-божески. Надо бы помочь вдове с хорошим жильём.

Григорий Петрович сразу сообразил, в чём дело.

– Вот что, – оборвал он Михаила, – не вам решать, что по закону или не по закону. Если выселили, значит в этом была необходимость, а жильё она получит, как то и положено. Всему своё время. Так что идите вы отсюда и не отвлекайте людей от работы. Мы сами разберёмся кому, где и как жить.

Отец Михаил видел перед собой жирное, с обвисшими щеками, лицо мэра, и взгляд, полный пренебрежения и брезгливости. Он знал это выражение лица – выражение человека, пресыщенного властью, положением, не знающего и не желающего знать жизни и проблем простых людей. Лицо человека, для которого люди как таковые, со своими проблемами, вовсе и не существовали. Всякое напоминание о своём существовании вызывало у него только раздражение.

– Ты на меня, уважаемый, не кричи, – спокойно отвечал Михаил, – а как должно быть по закону, я не хуже твоего знаю. Приходить я буду сюда каждый день, пока вопрос с Горевой и в самом деле не решится по закону.

– Что!? – переменился в лице мэр. Не говоря больше ничего, Григорий Петрович подошёл к столу секретарши и стал набирать номер телефона. – Станиславович, наряд ко мне, да быстро, да.

Положив трубку и повернувшись к Михаилу, он тихо процедил сквозь зубы, однако так, чтоб его слышала и секретарша, и Михаил:

– Я освежу твои знания о законе. У тебя будет время поразмыслить, поп хренов, что такое закон, – сказал он и вышел из приёмной.

Наряд ждать долго не пришлось. Двое милиционеров (один, как успел заметить Михаил, был как раз тот сержант, что дежурил вчера у машины, пока грузили Веркины вещи), быстро зайдя в приёмную, ничего не спрашивая, подхватили под руки отца Михаила и, не церемонясь, поволокли его к выходу. Затолкав Михаила в милицейский бобик, один вернулся в приёмную за мешком, после чего машина поехала. Спустя минут десять машина остановилась во внутреннем дворе здания милиции. Открыв заднюю дверку машины, сержант, схватив за рясу Михаила, вытащил его наружу. Не говоря ни слова, ударил резиновой дубинкой по спине, после чего, замахнувшись вновь, процедил сквозь зубы:

– Чего уставился, попяра? Ещё хочешь? Хватай свою торбу и двигай вперёд.

За происходящим во дворе здания со второго этажа наблюдал начальник уголовного розыска Егор Еремеевич. Ничего не говоря, он только покачал головой. Закурил очередную сигарету, хотя перед этим только что затушил в пепельнице окурок.

У Михаила никто ничего не спрашивал. Его просто втолкнули в изолированную комнату с железной дверью, после чего дверь тяжело захлопнулась за ним. В комнате он был один. Ни окна, ни скамьи или стула в ней не было, только тусклая лампочка у самого потолка.

Егор Еремеевич, докурив очередную сигарету, не затушил её, как предыдущую, в пепельнице, а швырнул прямо в открытое окно резким движением указательного пальца. После чего, посидев молча за столом минуту, закрыл окно кабинета и вышел в коридор. Заперев за собой дверь, он ушёл, даже не взглянув на дежурного. До обеда ещё было часа два, тем не менее он шёл домой, зная, что на службу он сегодня уже не придёт.

На службу Егор Еремеевич приходил всегда рано утром, раньше всех. Это уже вошло в привычку. Прийти рано утром, пробежать намеченный со вчерашнего дня план работы на день, внести при необходимости коррективы. Когда сотрудники его отдела только приходили на работу, он уже успевал сделать несколько дел. Увы, с течением времени, рутинной бумажной работы в милиции не убавилось, а, напротив, становилось всё больше и больше. Вот и сейчас, рано утром следующего дня, пройдя мимо дежурного, кивнув ему в ответ на приветствие, он прошёл к комнате проверки оружия и остановился, увидев сквозь железную решётчатую дверь комнаты для временно задержанных одетого в рясу старика. Развернувшись, он вернулся к дежурному.

– Что у вас на священника?

– Хулиганка, товарищ майор. Хулиганка в здании мэрии. Его САМ распорядился посадить в обезьянник и продержать двое суток без еды, не выпуская даже в туалет. Сказал: «Пусть ходит под себя. Потом чтоб вылизал всё с мылом, и вывезти его нахрен за город». Чего ещё с него можно взять, не с метлой же его по городу пустить, – осклабился дежурный.

– Ключи, – тихо сказал Егор.

– Так, товарищ майор, – запнулся было дежурный, но, поймав взгляд майора, ухмылку с лица как ветром сдуло. – Так… – пытался он что-то ещё сказать…

– Ключи, – также тихо повторил Егор.

Сержант заткнулся, достал из тумбочки ключи от обезьянника и протянул их майору. Он прекрасно знал, видя выражение лица Егора, что дальше с ним разговаривать не станут. В лучшем случае он получит по роже, да так, что за неделю синяки не пройдут. Так уже раньше случалось с теми, кто становился на пути у Егора Еремеевича, причём не важно, кто это мог быть, рядовой милиционер или сам начальник милиции. За это его и ненавидели все в городском отделении тихой ненавистью, не понимая, однако, почему майору всё сходило с рук. Создавалось впечатление, что он вообще никого не боится. У майора во всём отделении не было друзей. Он ни с кем не участвовал в общих праздниках, попойках. Спокойно и тихо делал свою работу. Это было загадкой. Это пугало и в то же время только усиливало неприязнь, которую все к нему питали.

Взяв у дежурного ключи, Егор отпёр дверь, только и сказав старику:

– Пошли.

Подведя Михаила к туалету на втором этаже, Егор сказал:

– Как закончишь, зайдёшь в четвёртый кабинет, – после чего оставил Михаила и ушёл к себе.

Чего греха таить, посетить туалет – это первое, что давно хотелось сделать. Отец Михаил даже поблагодарить забыл майора, поспешив справить нужду. Спустя некоторое время, зайдя в кабинет начальника уголовного розыска, он с благодарностью поклонился, только и сказав:

– Спасибо, добрый человек.

– Садись, – указал на кожаный стул Егор, – рассказывай, чего ты там в мэрии вчера натворил?

Михаил не сразу ответил, усаживаясь поудобнее на старом скрипучем стуле.

– Собственно, мил человек, ничего-то я и не творил. Я ходил просить за вдову с ребёнком, что незаконно выселили из квартиры. Поселили в барак, почти непригодный для жилья. Не по-божески это, мил человек, не по правде.

– Знаю я эту историю, – махнул рукой Егор. – Да к чёрту! За какой нахрен правдой ты пошёл в мэрию? – вдруг взорвался он. Чувствовалось, что внутри у него всё кипит и клокочет от долгого молчания, невысказанности. – Какую ты правду там пытался найти? – вновь обратился он с вопросом к отцу Михаилу. – Тебе сколько лет? Вон весь седой уже, а всё никак допереть что ли не можешь, где правда есть, а где её по жизни не было? – Егор выключил закипевший чайник, достал два стакана из книжного шкафа, насыпал по две ложки растворимого кофе. – На, пей, – протянул он стакан отцу Михаилу.

– Спасибо, добрый человек, а вот насчёт правды, так она всегда была. Была, есть и будет. И не так уж важно, сколь много людей над ней измывается. Господь всё видит, и каждому воздаст по делам его.

– Э-э, – махнул рукой Егор, немного успокоившись. Сел за свой стул. – Что-то он, сдаётся мне, не больно-то интересуется, что здесь творится. Эх, отец святой, что-то тут не так. Не раз я задумывался по этому поводу. Были на то веские причины. Коль создал ты этот мир со всем сущим на нём, что же ты от него отвернулся. Не могу я, знаешь, взять в толк, что, создав всё это, видя, что здесь творится беззаконие, чиновничий беспредел, кровь невинная, что каждый день льётся, ничего не делает он, чтоб прекратить всё это. Знаю, знаю, – опередил Егор пытавшегося что-то сказать отца Михаила, – скажешь: «Пути господни неисповедимы, и отвечать мы должны по грехам, что достались нам от предков наших». Да только не убедительно это. Не возьму я в толк, почему вчера родившееся дитя, чистое, только свет увидевшее, сегодня погибает от рук негодяев? Где же здесь глас божий? А ты говоришь: «Правда была, есть и будет». Нет, брат, что-то здесь не так, – закончил в сердцах Егор.

Он глядел куда-то в окно пустыми глазами. Было видно, как воспоминания нахлынули на него тяжёлой свинцовой волной. По выражению его угрюмого, окаменелого лица можно было прочесть, что мыслями он где-то далеко, и воспоминания эти давались ему очень тяжело.

– Каждому в этом мире Господь даёт крест, какой по силам его, – нарушил долгую паузу Михаил. – Не больше и не меньше. Каждый ответит по делам своим – в этом правда.

– Хочешь, я расскажу тебе правду? – отпил остывший уже кофе Егор. Он никогда и ни с кем не говорил об этом, даже с женой – тихой, любящей, никогда не задававшей ему вопросов о том, почему спустя столько лет они вдруг оказались в этой дыре? Почему он, кадровый офицер КГБ, дослужившись до майора, оказался вдруг здесь, никому не нужный, на должности начальника уголовного розыска? А ведь были времена, когда он и трёх дней в месяц дома не бывал – всё по командировкам. Когда в доме никогда не было недостатка в деньгах, когда, даже переезжая в другой город, они сразу получали прекрасную квартиру и не испытывали ни в чём нужды. Сейчас он спокойно говорил о том, о чём молчал долгие годы, абсолютно не боясь говорить это священнику, которого впервые видел.