– Крепкие бои тут шли. Видимо, майор держал оборону до последнего… Надеюсь, моих ребят он не погубил.
Перешагнув ячейку, я подошёл к порыжевшему и покрытому ржавчиной от времени танку. Это был БТ-7. Он когда-то горел, но взрыва боекомплекта не было, видимо, расстрелял всё во время боя. Наклонившись на один бок, расстелив одну гусеницу по земле, он с развернутой в сторону атаковавшего его когда-то противника башней стоял у капонира, застыв навсегда грозным памятником погибшим танкистам.
– А я тебя помню. Особенно этот шрам, – коснулся я вмятины на борту танка. – Ты из части майора Филатова… Сколько же прошло с того времени? Полгода? Год? Поёжившись – холод стал пробирать до костей, видимо, эйфория после нового рождения схлынула, – я потоптался на месте и, припомнив, где у нас был ручей, откуда повара и ординарцы брали воду, последовал в ту сторону. На опушке я остановился у окопа, где находилась раздавленная сорокапятка, также тронутая на сколах пятнами ржавчины, и, вздохнув, направился дальше. Костей видно не было, видимо, победители похоронили всех. Нужно будет чуть позже, прежде чем выбираться к людям, поискать их братскую могилу и проститься. Что ни говори, а воевали здесь мои боевые товарищи.
Беглый осмотр показал, что трофейщики на славу тут поработали, бросили только то, что не могли восстановить и отремонтировать. Остальное, видимо, планировали сдать на металл, но что-то не срослось, вот и осталось на месте боя тяжёлое повреждённое вооружение. Если мелочь какая и была, то её утащили местные. Искать что-либо полезное не было смысла, так что я сразу направился к ручью.
Ручей я обнаружил метрах в трёхстах от уничтоженного полевого стана и бывшей боевой позиции. Надо будет у местных уточнить, кроме всего прочего, что тут происходило.
Скинув все вещи, я, рыча, залез в воду по колено и, чувствуя, как от ледяной воды сводит ноги, стал быстро мыться, сдерживаясь от поскуливаний. Изредка только прорывалось рычание.
Отмыл, особенно то, что было на голове, не волосы, а колтун слипшихся в один ком волос. Бросил в воду галифе и плащ-палатку, чтобы они отмокали. Вниз по ручью сразу же пошла серо-коричневая муть. Я стал бегать у берега, махая руками и подпрыгивая, чтобы согреться. Чуть дальше я обнаружил сугроб снега, который ещё не растаял.
Через десять минут я закончил с отогревом и, почесывая левую ногу – поцарапал её о кустарник, – вернулся к ручью. Снова требовалось лезть в воду и заниматься уже стиркой. С этим я закончил за пятнадцать минут. Конечно, особо чистыми вещи не стали, но хоть одеваться можно без особого омерзения. Выжав и повесив их сушиться на ветки деревьев, я достал из кобуры пистолет и стал отмывать его от грязи, после чего принялся за сапоги. Требовалось отмыть всё. Жаль, сухой тряпочки не было, оружие надо было держать в чистоте, а не как у меня – комок грязи, но чистить было нечем. Даже бывшие портянки на это не годились, я их сразу выбросил.
Закончив с помывкой, я ещё несколько минут позанимался, махая руками и бегая, чтобы согреться, после чего натянул прямо на голое тело сперва галифе, потом сапоги и, наконец, накинул сверху плащ-палатку. Застегнув ремень с кобурой, я побежал в сторону ближайшей деревушки. Идти я уже не мог, просто замёрзну, а бегом шанс был, к тому же была надежда, что не только согреюсь, но и теплом своего тела подсушу одежду.
Время было вечернее, поэтому я заторопился, решив достичь деревушки до наступления темноты. Я, конечно, не знал, какое сейчас время, но если всё ещё идёт война и эти территории оккупированы немцами, я мог с ними встретиться, ну или с полицаями-приспешниками. Мне этого пока было не надо.
К моему облегчению деревушка оказалась на месте. Пара домов, что я помнил, пропали. Только закопченные печи показывали, что они тут были, но другие вполне целы, дымили трубами и помаргивали огнём свечей из окошек. Или лучин, мне было плохо видно.
Жаль, от рощи шли сплошные поля и укрыться в овраге или низине было нельзя. Ползти по полю на брюхе было глупо, всё равно заметят, если есть наблюдатель, поэтому, проанализировав ситуацию, я спокойно, по дороге направился к деревне, стараясь не скользить в грязи. После дождя не просохло и было скользко. Через километр у меня на сапоги налипла грязь, так что пока я добрёл до деревни по абсолютно пустой дороге, три раза счищал её веткой. Однако ничего, дошёл.
Раздался лай, когда я ступил на улицу, и из ближайшего двора выбежала собачонка. Приближаться она не стала, а издалека принялась опасливо и настороженно нюхать воздух. Посвистев, я подозвал собачонку. Та, подумав, подбежала, приветливо махая пышным хвостом, и с опаской встала рядом, готовая рвануть с места в спасительный двор. Присев, я погладил её и пробормотал:
– Хороший пёс, умница.
– Здравствуйте, – поздоровался кто-то со мной.
Повернув голову, я посмотрел в сторону дома, откуда выбежала собака. На крыльце стояла хозяйка и настороженно разглядывала меня. Это была женщина лет пятидесяти на вид, довольно плотного телосложения.
– Добрый вечер, – кивнул я, вставая и поплотнее запахиваясь в плащ. Ветер стал дуть сильнее, и меня подморозило. – Извините, не подскажете, где можно встать на постой?
– Из лагеря бежал?
– Можно и так сказать, – слегка кивнул я настороженно.
Новая информация порадовала меня. Хоть что-то. Значит, оккупация.
– Проходи, только быстро. Вечереет, на улице никого, но в крайнем доме полицай живёт, там же ночуют его подручные, – сказала пожилая хозяйка, посторонившись, когда я проскользнул мимо неё в сени, а потом и в саму хату. – Двое их, не местные. Недавно застрелили командира. Лётчика. Всей деревней его на кладбище хоронили, а те только посмеивались. На улице сейчас народу почему нет, именины у Федора, одного из полицаев, а он как напьется, так палить начинает. Чуть бабку Зую не убил насмерть, вот все и прячутся. Повезло тебе, что сегодня к нам зашёл.
– А когда они не пьют? – спросил я, проходя к столу. Хозяйка убрала кусок материи, открывая тарелки и плошки с едой.
– Кушай, вижу, что голодный, – велела она. – А гуляют они почти всегда, редко когда спокойно, да и то когда они уезжают к старосте в Народичи.
Всё это я слушал, пока сердобольная женщина, видя, во что я одет, стала ворошить сундуки. При этом наблюдая, как я быстро ем крупную варёную картошку, не забывая посыпать её солью, вприкуску с хлебом и тонкими ломтиками сала, она только горестно качала головой.
– У нас тут санчасть стояла в прошлом годе, когда бои шли, много что осталось, немцы не стали забирать. Обычной одежды не осталось, но вот солдатская есть.
– Пойдёт, – кивнул я, после чего, быстро прожевав, добавил: – Мне бы командирскую форму. Командир я.
– Это есть, у меня раненые лежали, немцы их потом увезли, когда в плен взяли. Форма-то их осталась.
– А документы, имена-фамилии помните?! – быстро спросил я, вставая из-за стола. Хозяйка жила одна и, судя по количеству выложенной на стол еды, готовила только для себя, поэтому я не стал сметать всё, а оставил и хозяйке повечерять, как тут говорили.
– А чего не помнить. Помогала ухаживать, письма с их слов писала родным, – ответила хозяйка, доставая из сундука несколько комплектов аккуратно сложенной формы. – Некоторые вот не успела отослать.
– Повезло мне с вами, сразу форма нашлась, – вздохнул я, проверяя френчи.
– Да она во всех домах есть. Везде раненые лежали. Только три хаты спалили, когда бои тут были. Я в погребе пряталась, страху натерпелась… Вот, посмотри.
– Это капитанская, а я старший лейтенант. Иголка с ниткой есть? Я петлицы перешью, по размеру мне этот френч… А шинели есть?
– Солдатские есть, три штуки. Было четыре, так я одну для себя перекроила. Хорошая вещь, но дождя боится и сушится долго.
– Это да, – согласился я.
Стянув влажные сапоги, я поставил их за печку, чтобы они сушились, после чего, подобрав материю для портянок, натянул на себя солдатское белье, поданное хозяйкой. Наконец я почувствовал себя сытым и в тепле.
– Ирина Васильевна, у вас бритва и ножницы есть? – спросил я, тронув куцую бородку и волосы на голове. Нужно было постричься и побриться. Наверное, и голову тоже побрею.
– Бритва есть, но тупая, править надо, а ножницы я сейчас принесу… Ты в баньку хочешь сходить?
– А она есть?
– У Фёдоровны, через дом от нас. Она сегодня топила.
– А полицаи?
– Не любит она их, ох как не любит. Свинью у неё забрали и бычка. Ночью они по деревне не ходят, напьются и спят.
– Понятно. Тогда можно насчёт баньки поговорить.
Хозяйка ушла к соседке договариваться насчёт бани, а я сел у обломка зеркала и, поправив на ремне бритву, стал мылить лицо, поглядывая на своё отражение. Ничего там не изменилось, такой же молодой паренёк, только давно не бритый и не стриженный.
У хозяйки насчёт местных боёв и времени, когда они шли, то есть какая сейчас дата, не спрашивал. Время ещё есть, спрошу. Не хотел своим незнанием и странными вопросами наводить на подозрения. И так удивительно, что она вышла и позвала меня в дом.
Я как раз только закончил подравнивать волосы по бокам – побриться я уже успел, посадив два пореза – как дверь внезапно распахнулась и в комнату ввалились трое мужиков. Один был в чёрной гражданской одежде с белой повязкой на рукаве, двое других в красноармейской форме со споротыми нашивками. Я же сидел в солдатском белье, и кроме ножниц, в руках у меня ничего не было, поэтому покосившись на них, укоризненно посмотрел на хозяйку и покачал головой.
– Вот, сынок, ещё один, – сказала та здоровому бугаю в чёрном, что насмешливо смотрел на меня. Двое его дружков держали меня на прицеле винтовок, а у этого карабин висел на плече. Кроме того, на животе полицая была кобура. С «наганом» – как профессионально определил я. – Сказал, что командир, старший лейтенант. За него много дадут?
– Двадцать марок в комендатуре дадут, поделюсь, – кивнул старший полицай.
Аккуратно положив ножницы на столешницу, я повернулся на табурете, глядя на них.
– Что же вы так, Ирина Васильевна? Раз – и продали? – спросил я.
– Жить как-то надо, – пожала та плечами. – Да и сыночку своему средненькому вот помогаю. Он у меня уже старший полицейский. Уважением у старосты и немцев пользуется. Сам герр майор его хвалил.
