Марианна захотела вернуться в дом, собраться с мыслями и решить, что делать и как врать, но Крисницкий, смеющийся над шуткой Тони, предсказуемо повернул голову в сторону аллеи и застыл с зажатым в руке яблоком. Кажется, за всю свою жизнь он не был более поражен. Как будто Марианна, неприкаянно находившаяся в нескольких шагах, явилась в их идеализированный, лишенный любого налета горя или подозрения мир не теплокровным существом, а разъяренным эльфом, требующим отмщения. Крисницкий чувствовал вину перед бывшей возлюбленной, и это омрачало даже счастливейшие дни его пульсирующего повествования. Омрачало, когда он позволял себе задуматься над этим.
Раньше он испытывал вспышки наслаждения, ведущие к счастью, но они были быстротечны. Сегодняшнее же чувство восхищения всем, небывалого вдохновения, деятельности и желания охватить целый мир, изведать то, что раньше находилось за стеклом ограничений и возможностей, все понять и всех полюбить, не улетучивалось под действием времени или необходимости возвращаться к реальности, не испарялось, снова и снова обогащаясь. Это он сумел перенять у Тони. Действительность оказалась не абстрактной, а успокаивающе настоящей, засыпающей радом с ним и греющей простыни… Воистину, пьянящее, потрясающее открытие! Если бы только знать, что Марианна не сердится и тоже идет по верному пути. Он надеялся, что это так. А, впрочем, у него было достаточно дел и без этих раздумий.
– Марианна Анатольевна! – с неподдельной радостью воскликнула Тоня, подавая мужу знак, чтобы он снял ее с лестницы.
Скованный Крисницкий последовал ее указанию. Вместе они направились к Марианне, по-прежнему не двигающейся с места.
– Вот, – опомнилась Марианна, принимая шутливый тон, который не намерена была бросать до конца визита, – приехала навестить вас и сообщить кое-что о себе.
– Ох, это чудно! – едва не захлопала в ладоши Тоня, широко расставляя уголки рта в долгой откровенной улыбке. – Пойду, распоряжусь об обеде. А ты, Миша, займи гостью.
Крисницкий неловко кивнул, глядя, как жена, забавно подскакивая, бежит по направлению к дому. На полпути мимо летящих навстречу листьев ее юбка зацепилась за куст смородины. Тоню отбросило назад, она едва удержалась на ногах, засмеялась, посмотрела на оставшихся, безмолвно ища поддержки, отцепила порванную ткань и продолжила бежать дальше.
– Ты заделался нянькой девицы с затянувшимся детством? – слова Марианны звучали неоправданно зло.
Она сама не могла объяснить, что нашло на нее, но последующий обмен фразами в ее устах казался насмешкой и не снисходительной попыткой составить мнение о совместной жизни Крисницкого и Тони. И в то же время она будто посмеивалась и над собой. Временами, когда Михаил не мог видеть этого, в глазах ее мелькало жалостливое выражение.
– Маша, – укоризненно начал Крисницкий, надеясь, что она не хотела обидеть его, а еще менее Тоню.
– Да, ты прав, – ответила она скорее его тону, чем ему самому, – я сегодня несносна. Не знаю, что случилось. Возможно, реальность нас меняет больше, чем можно думать. Но…
– Что? – выдохнул Крисницкий, с опаской покосившись на Марианну, выпрямлено шагающую рядом. Она старалась умерить шаг, чтобы позже добраться до людей, навсегда разлучивших ее с Михаилом.
– У тебя даже не хватило смелости открыто сказать, что у вас все наладилось, – бесцветно произнесла Марианна, благополучно ломая линию беседы. – Ты мог бы написать. Иначе получается, что я навязываюсь тебе.
И, осознав, как ранена ее гордость, Марианна испытала раздражение, оказавшееся сильнее боли. Он не стал возражать, поскольку прекрасно знал, что правда не на его стороне. Михаилу досадно стало, что она настолько хорошо понимает его.
– А что я мог сказать? Что занят с Тоней? Она просила побыть с ней, и…
– Что ты влюбился в собственную жену. Не оправдывайся, Мишель. Это выглядит заученно. Комедия и трагедия – выверты, характеризующие жизнь однобоко.
Поняв, что в самом деле испытывает что-то вроде стыда за вспыхнувшую страсть к Тоне, Крисницкий снова нахмурился. Ведь Марианна была до нее, и имеет на это чувство большее право.
Видя, как его неукротимую мужественность мыслящего и страдающего от этой способности человека исказила гримаса боли, Марианна раскаялась. Она так восхищалась его морщинками возле глаз, внимательным, словно пронизывающим насквозь взглядом, родинками на шее. И все это придется теперь уступить.
– Я лишь… – оборонил он с растерянностью человека, которому нечего добавить и который чувствует себя в связи с этим глупо.
– Пользуешься тем, что и так тебе принадлежит. Не удивительно, что Тоня поддалась твоему шарму. Сложно быть твоей женой и не польститься… Да и не только женой.
– Маша… – укоризненно протянул Крисницкий, слегка улыбаясь и наклоняя голову. Ему и льстили ее слова, и одновременно вызывали тягостное чувство.
– Ты, конечно, эгоист, как все неглупые люди, но не до такой степени, чтобы причинить ей боль, – неожиданно резко бросила Веденина, поправляя вуаль, задранную на головной убор еще до выхода в сад. – Так что придется тебе молчать. Хотя ты, верно, и не слишком терзаешься угрызениями совести… Нет, я не ревную больше, Мишель, уверяю тебя. Искренне поздравляю. Наша связь все равно только тянула из нас жилы. Мне жаль только, что я вот так узнаю обо всем.
– Прости, Маша. Только ты знаешь, как я тебя любил.
– Но все проходит, да? – весело подытожила Марианна, пытаясь спрятать шатающиеся из стороны в сторону глаза.
Взгляд остановился на Тоне, отдавшей распоряжения и ждущей теперь обоих у крыльца. Марианна еще сильнее замедлила шаг, чтобы успеть сказать все, что жгло душу.
– Она как сама земля. Ни капли искусственности, порожденной социализацией. Ведет себя как ребенок. Может, это и привлекло тебя? В твоем возрасте пора становиться отцом. И ты нянчишься с этой девицей, застрявшей в детстве и словно не желающей смотреть в реальность. Я буквально вижу, как она в упоении бежит по лугу и, ничего не видя, упивается солнечными лучами.
Крисницкий, собиравшийся уже резко ответить, опешил, ведь Марианна сказала именно то, чем он был заинтригован в жене. Слова застряли в горле.
– Миша, ведь я тоже была такой. Сейчас я, наверное, представляю жалкое зрелище, утратив способность так же невинно смеяться. Или просто вела себя неестественно, подавляя незапачканные позывы сердца… И не подумай, что я хищно раздражаюсь, видя такую наивность. Нет, она меня, так же как тебя, восхищает. Я просто жалею эту девочку, жалею ее будущность, поскольку наверняка знаю, чем обернется для нее это всеобъемлющее счастье – полнейшим разочарованием. Да, я в семнадцать лет тоже умела жить, правда, не выражала восторга столь явно. Я боялась, что кто-то признает меня глупой. Если выражать чувства слишком открыто, не остерегаясь, жди беды.
– Напротив, – возразил Крисницкий, а во взоре его появились новые оттенки, которые раньше не знала Марианна. Это снова укололо ее. – Это говорит лишь о незамутненности сознания условностями. И это, скорее, похвально. Но нам, детям света, не понять этого. А оттого мы и восхищаемся ее незатейливыми радостями. Не каждый способен извлечь счастье из воздуха.
– Ах, вот как ты теперь заговорил, – усмехнулась Марианна.
– Не понимаю, к чему эти рассуждения, – поежился Крисницкий. – Ты надолго к нам?
– О, нет, – голос Марианны прозвучал насмешливо и отчего-то горько. – Я приехала лишь лично пригласить вас на свадьбу.
– На свадьбу? – поразился Михаил, внимательно и испуганно вглядываясь в дорогое лицо. Дорогое уже по-иному.
– Да. Ты слышал о том, что я выхожу замуж?
Его замешательство и тоскливый, болезненный взгляд в тот момент, когда он хотел казаться всего лишь удивленным, доставили ей некоторое облегчение.
– И… кто же удостоился этой чести?
Марианна открыла рот, но он опередил поток объяснений, нетерпеливо сжимая кулак.
– Не иначе Лиговской? – произнес он с досадой.
– Именно он.
Крисницкий выдохнул, злобно улыбнувшись, как будто этой улыбкой пытался скрыть бессилие, но именно ей и обнажая его.
– Черт бы побрал тебя! – не сдержался он, о чем потом долго жалел.
– Что ж, мой милый, – Марианна выглядела поразительно спокойной, добившись должного возмездия. – Теперь ты, возможно, поймешь хоть толику того, что испытала я, узнав о твоей помолвке. И не будешь впредь так жесток.
– Я не хотел быть жестоким.
– Хотим мы чего-то или нет, это все равно происходит.
Оба замолчали, потом Марианна продолжила:
– Теперь мы оба получили то, что хотели. Думаю, это достойное окончание беспокойного, изводящего романа. Хотя тебе он, конечно, казался манной небесной… Но не будем об этом, – насмешливо добавила она и подняла тонкую руку, облаченную в черную перчатку, видя, как Крисницкий пытается возразить. – Так что жду вас, Михаил Семенович, вместе с супругой.
Крисницкий засмеялся отрывисто, громко, совсем неподобающе женатому барину.
– Я недооценил тебя, Маша. За что так?
– Право, не понимаю тебя.
– Мало того, что отдаешь себя человеку, которого не любишь, так еще зовешь бывшего любовника на торжество? Воистину, с твоей склонностью мучить всех, в том числе и себя, надо писать драмы!
