Город любви

– Отец один, или у него гости?

– Сегодня утром прибыл сенатор Клавдий, господин.

– Из Рима?

– Да, господин.

Юлий коснулся рукой подбородка.

– Так-так… – проговорил он. – Либо моему родителю снова взбрело в голову отправить меня обучаться юриспруденции, либо он хочет внести в мою жизнь разнообразие посредством приобщения к политике. В любом случае подтверждается пословица: «Все дороги ведут в Рим». Что ж, сенатор Клавдий станет свидетелем забавного зрелища – противостояния между отцовским претенциозным aut Caesar, aut nihil34 и моим неизменным cuique suum35. Ступай, мальчик, – обратился он к посыльному. – Скажи своему хозяину, что через три четверти часа я буду у него.

Спустя ровно сорок пять минут Юлий, одетый в светлую тогу дорогого плотного сукна и длинный двойной плащ, вышел из носилок перед домом эдила Помпей – самым роскошным зданием на улице Фортуны. Патриция встретил пожилой темнокожий номенклатор и через огромный атрий проводил в триклиний для пиров.

Юлий часто бывал здесь, в новом доме отца, и его уже не могли поразить ни резные, тонкой работы столы, ни ворсистые персидские ковры на широких ложах, ни восхитительная роспись на стенах, ни посуда, инкрустированная драгоценными камнями, ни изысканные яства на золотых подносах. И все же он замер, лишь переступив порог триклиния, замер, пораженный… Он не слышал приветствий отца, не помнил, какие фразы слетали с его губ в ответ на любезности престарелого сенатора. Перед ним предстала Венера.

Не успев очнуться, Юлий уже оказался возлежащим рядом с нею, и лицо его горело от смущения так же, как душа пылала от восторга. Он никогда прежде не видел таких чудесных волос: они были чернее ночи, чернее воронова крыла, но лишь неосторожный луч, пробившийся сквозь толщу облаков, коснулся их мягких волн, как эта тяжелая густая масса заискрилась темной медью, засверкала цветом солнца. А глаза! Что за чудо были ее глаза! Два светлых, словно прозрачных, миндалевидных синих озера, они делали ее тонкое лицо с ало-розовыми нежными губами трогательно-очаровательным в своей сияющей молодости.

Глядя на ослепительную красоту этого италийского цветка, Юлий почувствовал странный трепет в душе и какую-то нервическую слабость. «Кажется, я влюбился», – подумал он и отправил себе в рот аппетитный кусочек жареного ягненка. И чем больше он ел, тем быстрее проходили и слабость, и трепет, а под конец ужина Юлий понял, что был просто голоден.

К тому времени он узнал, что сенатор Клавдий вышел в отставку и на склоне лет решил устроить судьбу своей единственной дочери Арсинои.

– Этой зимой мы решили отдохнуть в милой теплой Кампании, – говорил сенатор. – В Риме сейчас холодно и неуютно.

– А почему вы выбрали именно Помпеи? – поинтересовался Юлий, пожирая глазами Арсиною.

– По совету Петрония, – ответила девушка, скромно потупив взор. – Он ежегодно посещает ваш город и говорит, что лучшего места для отдыха не сыскать.

– Он считает, – добавил сенатор, – что опасность, исходящая от постоянно готового взорваться Везувия, щекочет нервы и обостряет чувства. «Жизнь становится более насыщенной, когда осознаёшь, что в любой момент она может закончиться», – так говорил мне Арбитр несколько дней назад.

– Это на него похоже, – пробормотал Юлий. – Надеюсь, вы задержитесь у нас?

Сенатор бросил на патриция многозначительный взгляд.

– А это целиком зависит от тебя, Публий Юлий Сабин. – И перемигнулся с эдилом.

Юлий понял. Теперь он иначе посмотрел на Арсиною. Красавица, ни дать ни взять Венера! В чем же дело? Неужели в Риме ей не нашлось подходящего жениха?

Но с другой стороны, почему бы и нет? Жениться на богатой и знатной красотке – не это ли мечта всех его приятелей? Люди давно уже забыли, что такое amor infinitus36, идол золота и власти захватил умы и сердца нынешнего поколения. Нужно смириться с этим, рассуждал Юлий. К тому же ему представляется отличная возможность испытать новые ощущения: стать женихом, а затем мужем. Как говорил Петроний, «получать даром то, что прежде имел за деньги». Получать это от Арсинои само по себе казалось счастьем, и он уже начал мечтать, как вместе они будут познавать все таинства страсти…

Согласие родителей не заставило себя долго ждать, и через две недели вся улица Стабий, все Помпеи праздновали свадьбу Юлия и Арсинои. Много юных помпеянок разочарованно вздыхали, утратив последнюю надежду заманить в свои обольстительные сети сына эдила; множество молодых патрициев удовлетворенно потирали руки, глядя, как их возлюбленные теряют предмет обожания и постепенно устремляют свои пламенные взоры в их сторону.

А что же молодые? Юлий был весел и пьян, Арсиноя, напротив, оставалась молчаливой, робко поглядывала по сторонам и казалась до крайности смущенной. Все это восхищало и умиляло жениха; глядя на застенчивую невесту в длинной, сверкающей золотым шитьем цикле37, увитую гирляндами из цветов, Юлий был в восторге от своей прелестной избранницы. В тот день он снова ощутил прилив поэтического вдохновения и обрел уверенность в том, что теперь-то, окрыленный любовью, наверняка сможет развить свой дремлющий талант…

О, как скоро развеялся обман! Как скоро справедливая Дике38 расставила все по своим местам! Необыкновенный оттенок волос Арсинои достигался при помощи краски и парикмахерского искусства; нежный цвет лица создавался толстым слоем масел и белил; румянец, который казался Юлию поцелуем солнца, был всего-навсего искусным мазком кисти. Дочь отставного сенатора оказалась вовсе не трогательно-прелестной Еленой39, какой видел ее очарованный жених. В первые месяцы после свадьбы они почти не разлучались, проводя время за пирушками и беседами, и он ужасался речам, в которых недвусмысленно проявлялись ее взгляды на мир:

– Смысл жизни заключается в том, чтобы попытаться сорвать все яблоки Гесперид40 и суметь воспользоваться преимуществами, какие дает нам наше положение. Деньги и власть – вот боги богов!

– Ты рассуждаешь как негоциант, – отвечал ей Юлий. – Почему бы тебе не довольствоваться тихим семейным счастьем?

– Ну уж нет! – презрительно улыбалась Арсиноя. – Я не из тех перезревших весталок41, которые, сцапав мужчину, держатся за него как за единственное сокровище.

О каком семейном счастье ты толкуешь? Разве ты любил меня в тот день, когда просил стать твоей женой? Или, быть может, любишь теперь? Молчишь, то-то же!.. Словом «любовь», дорогой мой Юлий, люди красиво называют то, что мужчина и женщина совершают под покровом ночи… Однако наш союз удачен: я получила в лице мужа надежное прикрытие своим маленьким порокам, ты – красивую жену и неплохое приданое. Признаюсь, я не устояла перед твоим обаянием в нашу первую встречу, но позже поняла, что ты страшный зануда и пустозвон, хотя в общем меня устраиваешь. Не будем друг другу мешать, ладно? Sint ut sunt,42 муж мой.

Что мог Юлий на это ответить? Да и хотелось ли ему отвечать? Так, в разногласиях и непонимании, протекали дни, а по ночам Арсиноя чаще всего уходила куда-то, спрятавшись от любопытных взоров под широким черным плащом. Ее не интересовали стихи, которые ровными звучными строчками ложились на навощенные дощечки Юлия; ее не восхищала серебристая луна, томящаяся в одиночестве на темном небе; ей не хотелось, обнявшись, погулять у берегов прозрачного Сарна43, чтобы там, вдали от людей, свободно дышать, мечтать и любить, любить…

Нет, Арсиноя не была такой. Что и говорить – она ведь римлянка! Если юная девушка, исполненная верноподданнических чувств, слышит об оргиях, которые устраивает император, а быть может, и сама в них участвует, то разве будет ей известно, что такое любовь, верность, честь? Разве жизнь не превращается для нее в цепь сиюминутных радостей, запас которых иссякает в самом расцвете сил, и тогда уже не остается ничего другого, как призвать дух Танатоса44?

Если бы Арсиноя была глупой избалованной гусыней, каких много, Юлий оставался бы по крайней мере спокоен. Но вращаясь среди римской знати, общаясь с образованными и остроумными людьми, она впитывала в себя знания и суждения, как губка. Она любила литературу; она восхищалась театром; она вела светские беседы не хуже Аспазии45. Арсиноя обладала сложившимся взглядом на жизнь, принципиальным и независимым, и не намеревалась считаться с мнением Юлия. Это казалось ему самым ужасным, этого он не мог ей простить. Он готов был смириться с ее пренебрежением к его творчеству, с ее чисто римским прагматизмом, с ее преклонением перед другими поэтами, но с независимостью – никогда. Никогда.

Однако внешне все выглядело замечательно. Счастливые отцы не могли нарадоваться, глядя на своих детей, и считали, что им недостает только внука. Но ни Юлий, ни Арсиноя и слышать об этом не хотели. Они хорошо сознавали, что их брак – просто выгодная сделка чужих друг другу людей…

Адель никогда не ела столько вкусных блюд сразу. Слушая рассказы Юлия о положении дел в современной поэзии и его критические замечания по поводу классических произведений греческих трагиков, Адель скромно попробовала всего понемножку и решила, что по правилам этикета этого, вероятно, хватит; но глядя, как Юлий естественно, без церемоний наслаждается пищей, она тоже отбросила стеснение. Отсутствие привычных вилок и ложек ее уже не смущало, и Адель по достоинству оценила десерт с финиками и изюмом.

– Милая Адель, вовсе не обязательно так торопиться, – мягко улыбнувшись, сказал Юлий. – Трапезы длятся два-три часа, ты успеешь насытиться. Если же позднее тебе снова захочется подкрепиться, просто скажи об этом Колону, и тебе приготовят не менее изысканный стол.

Юлий смотрел на нее снисходительно, ожидая стыдливо опущенных глаз и застенчивого румянца. Ничуть не бывало! Адель удостоила его тираду лишь кивком головы, метнув заинтересованный взгляд на стоявшего неподалеку номенклатора.

– Может, ты хочешь чего-нибудь еще? – едва сдерживая смех, спросил патриций.

– Нет, спа… – начала было Адель, но, заметив улыбку Юлия, решила ему подыграть. – Да, пожалуйста, один антрекот, картофель фри с бифштексом, коктейль «Манхэттен»… Или лучше мартини с водкой и двумя оливками, «взболтать, а не смешивать»46. Да побольше мороженого!

Улыбка медленно сползла с его лица. На несколько секунд над столом повисла пауза, а потом Юлий неожиданно рассмеялся.

– Ну, дочь Венеры, ты не перестаешь меня удивлять! Чем теперь желаешь заняться?

– Расскажи мне о себе, – заглянув в его ярко-голубые глаза, попросила Адель.

– Это неинтересно.

– Пожалуйста, Юлий… – И она положила свою руку с тонким колечком на его унизанные перстнями пальцы.

Он посмотрел на нее, слегка прищурившись, настороженно и испытующе – и отстранился.

– Уже поздно. Пора спать. Колон, проводи госпожу в кубикул для гостей. Доброй ночи, Адель.

Юлий поднялся и неторопливыми шагами направился прочь по узкому темному коридору, оставив гостью на попечение услужливого грека. Проводив патриция взглядом, Адель с любопытством уставилась на номенклатора.

– У тебя потрясающе выразительное лицо настоящего эллина! – то ли восхищенно, то ли насмешливо произнесла она. – Тебя зовут Колон, я правильно расслышала?

Грек почтительно поклонился.

– Да, domina47.

– Скажи-ка мне, Колон, – по-турецки усаживаясь на низком ложе, промурлыкала, как это у нее превосходно получалось, Адель, – а где находится кубикул твоего хозяина?

Молодой раб, не ожидавший подобного вопроса, недоуменно смотрел на странную гостью, соображая, вправе ли он сообщать такие сведения. А Адель, видя его замешательство, продолжала все тем же сладким, как пастила, голосом:

– Ты не думай ничего плохого, Колон! Я просто хочу пожелать Юлию Сабину спокойной ночи и сказать ему кое-что очень важное.

– Господин не любит, когда его беспокоят после отхода ко сну.

– А что, такое часто случается?

– Бывает, domina.

– И ты не хочешь меня к нему провести?

– Нельзя, domina.

Адель почувствовала, что даже этот застенчивый красавец начинает ее раздражать, как всякий неприветливый и упрямый мужчина. Она порывисто поднялась и, решительно засунув руки в задние карманы узких джинсов, прошипела:

– Ладно, Цербер, веди меня в мои покои.

Колон облегченно вздохнул и быстро зашагал вперед.

Спальня для гостей представляла собой маленькую квадратную комнату с застекленными окнами (хотя это редко встречалось в Помпеях) и широким резным ложем. Помещение было обставлено до крайности просто: на черно-белом полу, рядом с кроватью, – низкий металлический столик с зажженным светильником, в углу – небольшая статуя Фортуны. «Похоже на келью, а не на спальню в доме богатого патриция», – подумала Адель и натянуто улыбнулась Колону.

– Доброй ночи, domina, – поклонившись, проговорил он и поспешно исчез за тонким жестким ковром, которым занавешивался вход.

«Хотела бы я иметь такого раба! – мысленно усмехнулась Адель и уселась на кровать. – Почему-то на Родосе мне не встретился никто, хотя бы отдаленно похожий на этого. Видно, вымерли все, как мамонты. Когда вернусь домой, обязательно выясню, где сейчас живут потомки настоящих эллинов».

Домой? Впервые за сегодняшний вечер она задумалась об этом. Домой? Адель подошла к окну и не без труда открыла его. Домой?

Месяц ярко блестел на ясном помпейском небе, холодными лучами лаская ее задумчивое лицо. Как она попала на страницы собственного романа? По чьей воле развивается сюжет? Когда Адель написала первые строки, она весьма смутно представляла себе, что будет дальше: составлять планы своих будущих произведений она не любила и никогда так не делала. А ведь если бы делала, то знала бы, что произойдет потом! Но с другой стороны, так ли уж ей хочется это знать?

Адель решила, подобно Скарлетт О’Хара, подумать об этом завтра, тем более что была почти уверена, что проснется утром в своем арлингтонском доме и с улыбкой сожаления вспомнит прекрасный сон о прекрасном патриции…

Устроившись на неудобной кровати, Адель закрыла глаза, но уснуть так и не смогла. Она думала о Юлии и вспоминала каждый его жест, взгляд, каждое слово, сказанное ей, его ухоженные руки с длинными тонкими пальцами, легкую улыбку – то нежную, то ироничную, – его невысокую поджарую фигуру, сдержанную величавость жестов… Адель вспоминала его голос: приятный тембр заставлял ее сердце трепетать и замирать, особенно когда он произносил слова медленно и чуть протяжно, будто декламировал, – и она, словно завороженная, ощущала себя готовой покориться этому необычайно красивому молодому мужчине…

Не привыкшая терзаться сомнениями Адель решила покориться немедленно. Поспать можно и дома, а сейчас нужно действовать! Она поднялась с кровати, оделась, отодвинула тяжелую занавесь и, сладко улыбаясь в предвкушении встречи, вышла из спальни, осторожно ступая по каменному полу.

Длинный коридор был пуст и темен, только в конце тускло мерцал огонь лампады, горевшей в атрии. Ускорив шаг, Адель устремилась туда. Стараясь ступать как можно тише, в чем ей помогали кроссовки на мягкой подошве, она подошла к имплювию и огляделась. С противоположной стороны тоже был коридор с нишами, совершенно темный, а слева, в направлении сада, подрагивал свет. Адель решила направиться туда и медленно двинулась вперед. Обнаружив еще одну горящую лампаду, она огляделась и поняла, что находится в том самом таблинии, то есть кабинете, куда ее хотел повести Юлий, – небольшой квадратной комнате без дверей. Стены здесь были расписаны сценами из Еврипида и Софокла, и лица мифических героев, тщательно выведенные умелой рукой художника и хорошо освещенные подрагивающим пламенем, словно смеялись над ней, ищущей выход, как Тесей из лабиринта.

Но очертания стройных кипарисов на фоне белоснежных лепных колонн подсказали Адель, куда идти дальше. Оказавшись в портике перистиля, она пересекла сад и вошла в просторное помещение, где тоже горело несколько маленьких светильников. Адель смогла рассмотреть длинный низкий стол с ножками в виде атлантов и фигурками Вакха по углам, который окружали широкие ложа с высокими подушками, расшитыми золотыми нитями. Вся эта комната (вероятно, триклиний для пиров) была похожа на цветущий сад: такой яркой была роспись, такой искусной – мозаика, такой тонкой – лепка. Посреди стола, озаренная светом луны, красовалась статуэтка обнаженной Венеры, сделанная, по всей видимости, из чистого золота. Адель не удержалась от соблазна потрогать ее.

«Интересно, на сколько тысяч долларов потянет эта красотка?» – подумала она и стукнула по Венере ногтем. Статуэтка пошатнулась на тонком основании и чуть не упала. «Полая», – разочарованно подумала Адель и решила оставить прекрасную богиню в покое. Она уже поняла, что забрела не туда и Юлия здесь определенно нет, но не смогла справиться с желанием вдохнуть пьянящий воздух ночного Средиземноморья, окунуться в приятную прохладу восхитительного сада, разбитого во дворе, и побродить по нему под серебристыми лучами полной луны… Мысли Адель постепенно становились путанными; глаза, глядящие в мерцающую темноту, начали слипаться; веки отяжелели, руки опустились – и мягкая шелковистая трава окутала ее уставшее тело…

Она очнулась от странного толчка, после которого взлетела вверх и ощутила легкое головокружение. С трудом открыв глаза, Адель прямо перед собой увидела лицо Юлия и его губы рядом со своей щекой.

– Проснулась, юная блудница? – держа ее на руках, с улыбкой спросил патриций. – Что ты делаешь в перистиле?

Эти слова мигом ее отрезвили, и она быстро осознала, какими преимуществами обладает. Не теряя ни секунды, Адель крепко обвила руками шею Юлия, прижалась к нему всем телом и прошептала:

– Я ждала тебя!

Его мягкий взгляд вдруг стал острым; он поставил Адель на землю, посмотрел на нее в упор и смотрел, не отрываясь, пока на ее щеках не вспыхнул румянец.

– Зачем ты вышла из своего кубикула? – спросил Юлий так строго, что она оробела.

– Мне не спалось, и я решила побродить по саду, – обиженно надув губки, ответила Адель. – Разве это преступление?

Юлий посмотрел на нее холодным взглядом, в котором сквозило презрение – не лично к ней, а ко всему ее полу.

– Ты лжешь.

Она глубоко вздохнула, но промолчала, и его слова повисли в воздухе. Видя перед собой это бледное, в ярком свете луны почти бескровное лицо, Адель почувствовала, как по телу пробежала дрожь, словно на нее повеяло могильным холодом. Она вся сжалась, собирая в кулак остатки самообладания, но мысли не подчинялись ей, мечась в мозгу, точно птицы в клетке.

– Идем в дом, – все тем же ледяным тоном произнес патриций. – До рассвета уже недолго.

– Нет, пожалуйста! – с такой болью воскликнула Адель, что Юлий, собравшийся было уходить, замер на месте.

– Я не хочу в дом, – чуть не плача, проговорила она. – Я шла к тебе, это правда, я искала тебя, я хотела сказать, что ты мне нужен… – Адель овладело такое волнение, что ее бросило в дрожь. – Может, я всю жизнь мечтала о нашей встрече! Точнее, я даже мечтать о ней не могла! Если не сейчас, то никогда, понимаешь?.. Это очень странно, я знаю, но все может закончиться в любой момент, и я хочу успеть… хочу успеть… – она запнулась и умолкла.

Взгляд Юлия смягчился; не сговариваясь, они в один миг шагнули друг к другу и слились в долгом, страстном, глубоком поцелуе. Адель казалось, что она вот-вот задохнется, но не могла оторваться от Юлия, словно боялась, что если ее губы перестанут его касаться, то он растает, как дымка, как сон, как несбывшаяся мечта.

В конце концов он взял ее за запястья и слегка отстранился.

– Не нужно торопить события, прелестная femina. Сейчас ты напугана и растеряна, и нужен тебе не я, а крепкий сон. Ведя себя таким образом, ты рискуешь совершить непоправимые ошибки. Не надо огорчаться и огорчать… Иди спать, а утром мы встретимся в этом саду и по-дружески побеседуем.

– Как же так?..

В ней мгновенно вскипела ярость: он попросту – спокойно и равнодушно – ее отверг! Адель казалось, что она сейчас лопнет от обиды и возмущения.

Одним резким рывком сбросив его руку, она сделала шаг назад.

– Я не знаю, что ты имел в виду, говоря все это мне, – холодно произнесла она, хотя глаза ее сверкали и метали молнии. – Я вовсе не собираюсь вешаться тебе на шею, как ты, вероятно, подумал…

– Зачем же собираться? – усмехнувшись, перебил ее Юлий. – Несколько минут назад ты уже висела на ней.

Это было слишком. Иронический взгляд, соблазнительные губы, тронутые холодной улыбкой, ласкающий слух голос, произносящий издевки, предательский лунный свет, делающий Юлия неестественно красивым, точно мраморная статуя, – все это настолько подействовало на Адель, что от злости и страсти она не в состоянии была вымолвить ни слова.

А Юлий смотрел на нее внимательно и настороженно, пытаясь угадать, что на самом деле чувствует эта девушка, откуда этот полыхающий огонь в ее глазах, это отчаяние в голосе, эта напускная холодность и такие трогательные дрожащие на ресницах слезы…

– Тебе нужно выспаться, Адель, – мягко проговорил он. – После утренней трапезы ты должна будешь уйти.

– Но мне некуда идти!

– Тогда что ты делаешь в Помпеях?

– Не знаю…

– Я не могу оставить тебя здесь.

Она нервно засмеялась.

– Куда уж! Разве я достойна!..

Юлий нетерпеливым жестом заставил ее замолчать.

– Я женат, Адель, – спокойно произнес он. – И завтра моя жена приезжает из Рима.

От неожиданности она потеряла дар речи и только смотрела на Юлия широко раскрытыми глазами. Женат?.. Черт возьми! Почему она раньше не догадалась спросить об этом? Обескураженная внезапной встречей с помпейским патрицием, Адель так поверила в чудо, что… Значит, она ошиблась? Значит, это герой не ее романа? А в ее романе вообще есть герой?..

Адель глубоко вздохнула, расправила плечи и заставила себя улыбнуться.

– Теперь мне понятно. Прошу прощения за причиненные неудобства.

Она в последний раз посмотрела на бесстрастное лицо, будто вырезанное из слоновой кости, отвела печальный и усталый взгляд и медленно направилась к воротам.

Она не смотрела на дорогу. Она ни разу не оглянулась. Ноги сами вынесли ее на широкую улицу, и Адель, ступая медленно и прямо, как во сне, двинулась на восток, в темную, пугающую неизвестность…

Трудно сказать, какое время Юлий стоял, не шелохнувшись, в перистиле, невидящим взглядом смотря прямо перед собой, где недавно была Адель. Когда он очнулся, небесный свод уже подернулся дымкой рассвета, розовоперстая Аврора, улыбаясь, предвещала земле появление золотой колесницы Гелиоса. Прохлада и свежесть раннего утра вывели Юлия из оцепенения; оглядевшись вокруг, он торопливым шагом направился в дом. В атрии, у самого входа, его встретил Колон.

– Доброе утро, господин. Да будет милостива к тебе юная Эос!48

– Не знаю как Эос, а вот Диана меня этой ночью разочаровала, – устало ответил патриций.

– Прикажешь разбудить рабов?

– Нет, Колон, не нужно. Боги еще во власти Морфея, поэтому людям не следует начинать никаких дел до полного восхода солнца – таков обычай.

– Господин… – Раб замялся, не зная, как повежливее спросить о том, что его интересовало.

– Да?

– Та странная госпожа, которую ты вчера привел, не беспокоила тебя ночью?

Юлий насторожился.

– Что-то случилось, Колон?

– Поздним вечером, когда я провожал ее в кубикул, она спрашивала, где твоя опочивальня.

– И что ты ответил?

Колон выпрямился.

– Благодаря недремлющему оку бдительной Минервы я не поддался на ее уговоры!

Юлий усмехнулся и похлопал его по плечу.

– Правильно сделал. Я всегда знал, что тебе можно доверять. И еще, Колон… – Он посмотрел на небо. – Через два часа разбуди меня и вели подавать завтрак.

– Госпожа будет с тобой?

Юлий только вздохнул и, ничего не ответив, быстро вышел из атрия, направившись к той маленькой спальне, в которой должна была ночевать Адель. Он осторожно отодвинул ковер и тихо вошел, словно боясь кого-то потревожить, прикрыл распахнутое окно и провел рукой по тонкому, слегка смятому покрывалу, которое тут же разгладилось от его прикосновения.

«На этом ложе никогда не спала такая необыкновенная женщина», – подумал он, и в его памяти всплыли слова Колона: «странная госпожа».

«Еще какая странная!» – невесело усмехнулся Юлий, вспоминая встречу с Адель, беседу за ужином и разговор в перистиле. Кто эта удивительная чужестранка? Что она делает в Помпеях? Откуда в ней столь несвойственная женщинам Рима решительность, граничащая с дерзостью, это удивительное сочетание напористости и беззащитности? Он был готов сравнить Адель с безбрежным морем – то спокойным и ласковым, то бурлящим и беспощадным, – которое разливается все шире и шире, накрывая своими прозрачными волнами мужские сердца, заставляя оживать даже совсем остывшие, казалось бы, чувства…