– Какая чушь! Разве колдунов хоронили на кладбищах? Их хоронили за оградой. И что это за девочка, которая сумела дорыться до костей голыми руками? Метр в глубину, как минимум. Не девочка, а экскаватор. А семейная пара колдунов – это, вообще, прикол! Гретта и Ганзель наоборот.
– За что купила, за то и продаю! – обиделась Диана. – Между прочим, раньше граница кладбища проходила за вторым оврагом, и бугор с дубом в нее не попадали. И еще… некоторые девочки умеют копать очень глубоко.
Последние слова Диана произнесла с особой интонацией, как будто намекала на нечто известное им обеим про девочку из истории. Лена удивилась, но по дороге уже пылил старый зилок, вызванный на подмогу. На том они и расстались.
Лена села в машину. Какая чушь! Никаких чирей не было, и она не умерла. Ни старика, ни стеклянного глаза, ни могилы колдунов – все это придумали дети. На самом деле, все было гораздо прозаичнее. Ближнюю часть кладбища они знали вдоль и поперёк, потому что ходили через него к речке. Огонек был виден из окна их палаты, и они вдвоем с подругой ходили его искать ночью на кладбище. После чего, подруга зареклась участвовать в подобных мероприятиях, а у Лены возникла идея – вскарабкаться по корням дуба, чтобы огонек не успел погаснуть.
На следующую ночь, когда она добралась до самого верха, началось самое интересное. Во-первых, она увидела тонкую полоску света, идущую из-под валуна и переливающуюся всеми цветами радуги. Во-вторых, сам валун тоже светился и был похож на прилегшего отдохнуть сказочного медведя, в глубине которого блуждали разноцветные огоньки. И, наконец, когда Лена обернулась к лагерю, она увидела на холме вместо корпусов дом с колоннами. В доме играла музыка, дамы танцевали с кавалерами и объяснялись друг другу в любви, и Лена даже слышала, о чем они говорят.
Утром она рассказала ребятам про валун, но ее подняли на смех. Мальчик, который вызвался посветить снизу, пока она карабкалась по корням дуба, позорно бежал, как только его окликнули с территории лагеря, и теперь ее слова подтвердить было некому. Директор лагеря объявила, что Лена заболела, а все ее видения следствие высокой температуры.
Отдых был испорчен, но основные неприятности начались после возвращения домой. Лену водили к невропатологу и к детскому психологу, были бурные объяснения с бабушкой, расспросы о дяде Мите и его рассказах. Закончилось все полным запретом на поездки в лагерь, а также решением, чтобы ноги этого сумасшедшего фантазера в их доме больше не будет.
5. МИТРИЧ
Дмитрий Дмитриевич, бывший друг семьи, был колоритный мужчиной. В свои восемьдесят два он оставался крепким боровичком, невысоким, широкоплечим – практически, квадратным, с ручищами, способными в молодости завязать в узел кочергу или разорвать надвое телефонный справочник толщиной в руку.
Митрич усадил Лену за стол и вскипятил чайник. За чаем они повспоминали бабушку, маму, прожитые годы, и, чем больше они вспоминали, тем больше удивлялся Митрич.
– Ну, Зинаида! Ну, фантазерка! Да, я по сравнению с ней архивист засушенный! Не спасал Василий никакого пашу. В первую мировую он служил на границе с Турцией, а в Питере у его отца была скобяная лавка. Предложение Зинаиде я делал шестьдесят лет назад, когда твоей матери и в помине не было, и тебе я ничего не рассказывал, ни про князя, ни про колдунью, и зря она меня в этом обвиняла…
Вдруг, он прервал свою речь и спросил с опаской:
– А ты чего приехала?
– Ты хотел что-то обсудить, разве нет? – удивилась Лена.
– Уже и обсудили, я тебе ничего не рассказывал.
– И чего ты мне не рассказывал?
– А-а, – махнул рукой Митрич, – всякие местные россказни. Зинаида испугалась, что у тебя крыша поехала, как у вашей княжны. Когда тебя рядом с валуном нашли.
– Дядь Мить, меня рядом с валуном не находили, – обиделась Лена, – я, просто, под ним свет видела, и ничего больше.
– Во-во, я про то же. Кто свет видит, кто князя в рубахе, кто костер и колдунью, а потом выяснятся, что человек спятил.
Лена была поражена. Похоже, Диана знала больше ее про эти места.
– Первый раз слышу!
– Вот и хорошо, что не слышала, а то напридумываешь себе проклятий, и жизнь не сложится. У вас в роду по материнской линии – одни девочки, внучки живут с бабушками, если те живы, матери отдельно, браки недолгие, как будто лишь для того, чтобы родить девочку и закончить с этим делом. Деньги есть, мужчины есть, а любовь, как ушла однажды, так и не возвращалась. Я предлагал Зинаиде восстановить равновесие. Я ее любил, я хотел на ней жениться, а она… меня выгнала и вышла замуж за твоего деда.
Лена не считала, что у нее в роду всё так плохо, но во многом Митрич был прав.
– И что это за проклятье?
– Я обещал не рассказывать.
– Бабушка умерла, все ее тайны теперь мои.
– Возможно… но, ладно… Ты знаешь, кто ты? Твой предок по материнской линии был князем. В том месте, где лагерь, стоял господский дом. Проклятье наложила колдунья, дочку которой князь отправил в Константинополь, вместе с ларцом паши. Это все, других тайн нет.
– Ничего себе, все! Сплошные вопросы!
– Надо было раньше разрешать и не брать с меня клятв! Я не считаю, что есть проклятье, но слишком много повторений в судьбах. Записалось что-то неправильно на генетическом уровне и повторяется, повторяется, повторяется. Я хотел предупредить, но мне не дали.
Митрич обиженно засопел, но было видно, что его так и подмывает рассказать историю целиком. И он не удержался, и хоть сам Митрич был похож на пожарного старшину, раздавшегося вширь из-за обильного сна в ожидании огненной опасности, голос его звучал так нежно, как будто он рассказывал детскую сказку.
6. КНЯЖНА И АЛЕКСАНДР
Лет двести назад в доме на холме жил старый граф. Жена у него умерла, но осталась дочь, молодая, красивая, с волосами цвета спелой пшеницы, глазами чистыми и звонкими, как лесной ручеек, и звали ее, как и тебя – Еленой.
Больше всего на свете Елена любила скакать на лошади по лугам, по лесам, под зеленым кружевом листвы и бескрайним простором неба. Солнце спешило ей навстречу, улыбаясь золотыми лучами, роса рассыпалась радугой, птичьи голоса встречали и провожали, и не было никого на свете счастливее, чем она. И так продолжалось до тех пор, пока не встретила она молодого графа, а как повстречала, так стала еще счастливее. Но ненадолго.
Было это так. Возвращалась она с прогулки, выезжает на поляну и видит, стоит вороной жеребец красоты неописуемой с белой звездой во лбу, нервный, на месте не стоит – танцует да похрапывает. А на жеребце – всадник в синем мундире с золотыми пуговицами, на плечах эполеты, волосы черные, как смоль, а глаза синие и строгие.
Как увидала Елена того всадника, так вокруг что-то случилось. Птицы петь перестали, и словно ночь опустилась темная, ни звезд, ни луны. Скачет она сквозь эту ночь, а впереди всадник на черном коне в синем мундире с золотыми эполетами. Скачут они, а по сторонам по шесть в ряд выстроились богатыри да такие огромные, что Елена не больше ихнего мизинца будет, и когда проезжает она мимо, каждый богатырь говорит: Бом-м-м-м, и голос у него, как звон колокола низкий, протяжный плывет и не смолкает, а в самом богатыре что-то щелкает и перескакивает, словно стрелка в часах. Доскакали они до последнего богатыря, всадник проскочить успел, а перед княжной богатырь копье опустил, и как летела она, так о копье и ударилась, упала с коня и полетела обратно. И тут ночь сгинула, запели птицы, а молодой граф, приехавший из Петербурга в соседнее имение, улыбнулся Елене, и она ему тоже улыбнулась.
Молодого графа звали Александром, глаза у него были синими, как у маленького ребенка, лицо чистое, словно из мрамора изваянное, нос прямой, тонкий, и весь он – вылитый римский патриций, бюст которого у отца в кабинете стоял. Влюбилась Елена в графа без памяти, день и ночь о нем думала, и нисколько это ее не мучило, потому что была она счастлива – Александр ее тоже любил. Они катались верхом, гуляли, взявшись за руки, читали стихи и даже танцевали просто так, без музыки.
Любовь молодого графа казалась княжне слишком возвышенной – он целовал руку, а ей хотелось большего. Холодна была эта любовь, словно парил граф в ночном небе или смотрел из глубины замерзшего пруда. Елене даже страшно становилось – не замерз ли он там совсем, в этом пруду, жив ли еще.
И вот однажды, возвращались они с утренней прогулки, ехали рядом, рука об руку. Глядь, а навстречу им девушка идет, дочка старухи ворожеи, повивальной бабки. Бабку эту в деревне не любили – чистая баб-яга, седая, сгорбленная, волосы клочьями в стороны торчат, нос крючком. Но кровь старуха останавливать умела, грыжу заговаривала, а когда принимала роды, детки рождались здоровыми и веселыми.
Бабкину дочку звали Диной, и лет ей было ровно столько, сколько и молодой княжне. Обе они любили всякую живность, но к Елене звери сами тянулись, в щечку норовили лизнуть или бочком потереться, а дочку ворожеи слушались, становились покорным, не брыкались, но и корма из рук не брали. Елене это казалось странным, но старухина дочка была рыжей, как огонек, а звери огня боятся.
Дина и лошадей ковать помогала, и коров лечила и коз, и кур, но боялись ее деревенские ничуть не меньше, чем саму бабку – сглазить могла, заколдовать. Боялись, но заглядывались. Бегали парни к Дине, дрались из-за нее, некоторые просто с ума сходили, но ненадолго. Уговор был с ее матерью, если что плохое из-за Дины случиться, не жить им в этой деревне, а может и вообще не жить.
Так вот, едут княжна и граф, а навстречу им дочка ворожеи. Остановилась, ждет, когда проедут, а сама на графа смотрит, и взгляд у нее, словно воск свечи тает, и как полуденное небо, раскаленное жаром дышит. Подъехали, лошадь Елены голову опустила, а жеребец графа как взбрыкнет! Копытом ударил, чуть Дину не задел. Она так и села в траву. А граф и бровью не повел, мол, так и надо, нечего под ноги лезть. Елена оглянулась и видит: смотрит им вслед Дина, а из глаз у нее слезы льются, рукой заслонилась и по дороге побежала.
Никогда такого раньше не случалось, чтобы лошадь на Дину фыркнула, или сама она заплакала. Другие рыдали, а она и слезинки не уронит. Случай тот княжне запомнился, но бабкина дочка им больше не встречалась и на княжеский двор наведываться перестала.
В ту пору жила в доме князя еще одна девушка – дочка управляющего, с именем нежным, как цветок, Лилией ее звали. Лицом Лиля была светла и кругла, как полная луна в черном небе, с черными волосами и глазами такими темными, что не разобрать, карие они или черные.
Отец Лилии управлял поместьем князя. Жены у него, как и у хозяина, не было, и это их когда-то сблизило. Лилия помогала отцу вести дела, занималась подсчетами, знала иностранные языки, и кое-чему сумела научить и молодую княжну. Не по годам рассудительной девушке порой приходилось выступать в роли мудрого судьи, чем она снискала всеобщее уважение, как во владениях князя, так и за его пределами. Даже старый граф, отец Александра, когда приезжал в свое имение, не раз беседовал с Лилей и всякий раз оставался доволен, а оставшись доволен, советовал князю выгнать управляющего и все дела передать смышленой девушке. На что князь отвечал, что расставшись с отцом, придется расстаться и с дочерью.
Но князь отвечал так вовсе не из-за Лилии и не из-за ее отца – высокого, худого как щепка, старика, в круглых очках, с водянистым взглядом и скрипучим голосом. Дело было в самом князе. Советы и просьбы графа он на дух не переносил. Когда-то они были дружны, но между ними встала женщина – то ли принцесса, то ли графиня, которую князь отбил у турок, а граф погубил. Принцесса умерла, князь с графом помирились, но обида осталась.
И вот прошло лето. Вдоволь нагулявшись и натанцевавшись с молодой княжной, Александр укатил обратно к отцу в Петербург.
Настала осень, падали листья, Елена скакала по голым полям, но сердце ее рвалось к любимому. Надеялась она, что молодой граф испросит у отца разрешения жениться на ней и в следующий приезд сделает предложение.
Пришла зима, за ней весна, а за ней и лето, и в отцовское имение снова приехал молодой граф. Был он так же приветлив, но отношение его к Елене переменилось. Словно узнал он о ней что-то нехорошее и, хоть, не поверил, стал больше приглядываться и прислушиваться, стал осторожничать, как будто, его о чем-то предупредили, а может, так оно и было.
И вот в один прекрасный день, который сразу перестал быть прекрасным, Елена узнала, что через три дня Александр уезжает, и руки ее просить не будет. Отец молодого графа против этого брака. Не хочет он родниться с князем, а причина – в ларце, который хранится у князя и предназначен в приданое княжне. Так Лилии сказал сам Александр.
Ларец, о котором шла речь, достался князю вместе с другими трофеями в одну из русско-турецких компаний. Пылился он в шкафу, но князь строго-настрого запретил его открывать до замужества Елены и рождения наследника. Раньше никак нельзя – дурное может случиться с княжной и ее детьми.
