Ген Атлантиды
– Знаешь?
– Знаю. Ты собираешься мне поведать, что огромное большинство террористических угроз, которые мы отслеживаем, включая и операции в развитых странах, которые мы пока не понимаем, – не работа дюжины отдельных террористических и фундаменталистских группировок, как мы подозревали.
Джош не отозвался ни словом, и Дэвид продолжал:
– Ты собираешься сообщить мне, что сейчас «Часовая башня» полагает, что эти группировки – просто разные фасады одной глобальной супергруппировки, организации, своими масштабами превосходящей самые безумные прогнозы.
– Тебе уже сказали?
– Да. Но не только что. Я начал складывать фрагменты мозаики еще до того, как вступил в «Часовую башню». Официально же мне было это сказано, когда меня сделали начальником отделения.
Джош отвел взгляд в сторону. Это не совсем предательство, но мысль, что нечто столь значительное замалчивали от него, главы отдела анализа, – все равно что кулак под дых. И в то же время он ломал голову, не должен ли был сам все сопоставить, не разочарован ли в нем Дэвид, что он не догадался об этом самостоятельно.
Дэвид ощутил его досаду.
– Как бы то ни было, я хотел сказать тебе уже давненько, но приходилось руководствоваться принципом служебной необходимости. И тебе нужно знать кое-что еще. Из примерно двухсот сорока участников конференции аналитиков сто сорок два по домам не вернулись.
– Что? Не понимаю. Они…
– Они не выдержали испытания.
– Испытания…
– Конференция была испытанием. С той минуты, как ты прибыл, и пока не вышел, ты находился под видео- и аудионаблюдением. Как и у подозреваемых, которых мы тут допрашиваем, организаторы конференции анализировали стрессовые напряжения голоса, расширение зрачков, движения глаз и дюжину прочих маркеров. Короче говоря, наблюдали за реакциями аналитиков на протяжении всей конференции.
– Чтобы проверить, не замалчиваем ли мы информацию?
– До, но куда важнее было посмотреть, кто уже знает о том, что излагают; в частности, кто из аналитиков уже знал о существовании закулисной супертеррористической группировки. Конференция была охотой на «кротов» в масштабах всей «Часовой башни».
В этот момент стеклянные стены вокруг Джоша словно растворились. Он слышал слова Дэвида, но звучавшие где-то на заднем плане, фоном к его собственным раздумьям. Конференция – идеальное прикрытие для западни. Все агенты «Часовой башни», даже аналитики, обучены стандартным методам контрразведки. Обман детектора лжи входит в стандартную программу обучения. Но выдать ложь за правду куда легче, чем сфальсифицировать эмоциональный отклик на нечто удивительное и поддерживать эту реакцию с достоверными показателями организма на протяжении трех дней; такое попросту невозможно. Однако проверять каждого главного аналитика?.. Напрашивается вывод…
– Джош, ты меня слышишь?
Джош вскинул голову:
– Нет, извини, как-то разом все навалилось… «Часовая башня» подрыта.
– Да, и сейчас мне нужно, чтобы ты сосредоточился. Все разыгрывается очень быстро, и мне нужна твоя помощь. Проверка аналитиков была первым этапом «Протокола Файрволл» «Часовой башни». Прямо сейчас по всему миру главные аналитики, вернувшиеся с конференции, встречаются со своими начальниками отделений в тихих комнатах, точь-в-точь как эта, пытаясь вычислить, насколько надежны их ячейки.
– Думаешь, Джакартское отделение скомпрометировано?
– Я был бы шокирован, если нет. Более того. Чистка аналитиков запустила целую вереницу событий. План, «Протокол Файрволл», призван был отфильтровать «кротов» среди аналитиков, а оставшиеся главные аналитики и начальники отделений должны вместе выявить всех, кто может быть двойным агентом.
– Разумно.
– Было бы, но мы недооценили масштабы прорыва. Мне нужно рассказать тебе немного о том, как организована «Часовая башня». Тебе известно, сколько в ней ячеек – в заданный момент времени от двухсот до двухсот пятидесяти. Тебе следует знать, что мы уже разоблачили некоторых главных аналитиков как «кротов» – человек шестьдесят. Они на конференцию даже не попали.
– Тогда кто же…
– Актеры. По большей части полевые агенты, раньше успевшие поработать аналитиками, это кто угодно может разыграть. Нам пришлось. Некоторые из аналитиков уже знали приблизительное число ячеек «Часовой башни», а актеры обеспечили еще и оперативное преимущество – обеспечивали трехдневное детектирование лжи, задавая целенаправленные вопросы, вытягивая ответы, провоцируя реакции.
– Невероятно… Как же под нас смогли подкопаться настолько глубоко?
– Это один из вопросов, на которые мы должны дать ответы. Есть и другие. Не все ячейки подобны Джакартскому отделению. Огромное большинство представляют собой немногим больше, чем посты перехвата информации; распоряжаются небольшими группами оперативных сотрудников резидентуры и отправляют Централи собранные АР и РИЭС. Проваленный пост перехвата – дело скверное, это означает, что глобальный враг, кем бы он там ни был, мог использовать эти ячейки для сбора разведданных, а может, и для вброса нам дезы.
– Мы могли быть, по сути, совершенно слепы, – вставил Джош.
– Это верно. Наш оптимистический сценарий сводится к тому, что этот враг заимствовал собранные нами данные в подготовке массированной атаки. Сейчас нам известно, что это лишь половина дела. Несколько ведущих ячеек тоже скомпрометированы. То есть ячеек, аналогичных Джакартскому отделению, располагающих ресурсами для сбора информации и ведения серьезных тайных операций. Мы – одна из двадцати ведущих ячеек. Эти ячейки – последняя линия обороны, тонкая красная черта, отделяющая мир от того, что замышляет этот враг.
– Сколько ячеек скомпрометировано?
– Мы не знаем. Но три ведущие ячейки уже пали – Карачи, Кейптаун и Мар-дель-Плата рапортовали, что их же собственные спецсилы прошлись по их штаб-квартирам, убив большинство аналитиков и начальников отделений. Вести от них не поступали уже много часов. Спутники наблюдения над Аргентиной подтверждают уничтожение Мар-дель-Платской штаб-квартиры. Кейптаунским инсургентам помогали внешние силы. В это самое время, пока мы разговариваем, в Сеуле, Дели, Дакке и Лахоре идут перестрелки. Эти отделения могут выстоять, но нам следует исходить из предположения, что они тоже будут утрачены. Наши собственные силы спецназначения могут прямо сейчас готовиться захватить Джакартское отделение; может, захват уже происходит сию секунду за стенами этой комнаты, хотя сомневаюсь.
– Почему?
– Полагаю, они дождутся твоего возвращения. Учитывая все, что тебе известно, ты для них помеха. Когда бы они ни атаковали, ты непременно окажешься в первых строках списка мишеней. Идеальным моментом для удара был бы утренний брифинг; наверное, его-то они и ждут.
Джош почувствовал, что во рту пересохло.
– Так вот почему ты выдернул меня из лифта. – Он немного поразмыслил. – И что теперь, хочешь, чтобы я выявил угрозы среди штата до брифинга? Предпримем упреждающий удар?
– Нет, – покачал Дэвид головой. – Таков был первоначальный план, но теперь уже не до него. Исходим из того, что Джакартское отделение падет. Если мы скомпрометированы столь же сильно, как и прочие ведущие ячейки, это лишь вопрос времени. Надо взглянуть на более обширную картину и постараться предугадать конечную цель нашего противника. Следует предположить, что одна или более ячеек уцелеет и что им удастся воспользоваться тем, к чему мы придем. Если нет – может, это пригодится одному из национальных агентств. Но один вопрос, причем чрезвычайно важный, ты еще не задал.
Джош на секунду задумался.
– Почему сейчас? И почему начали с аналитиков? Почему не убрать сперва полевых сотрудников?
– Очень хорошо, – Дэвид распахнул папку. – Двенадцать дней назад со мной связался анонимный источник, сообщивший две вещи. Первое, что надвигается террористическая атака – в невиданных прежде масштабах. И второе, что «Часовая башня» скомпрометирована. – Дэвид разложил несколько страничек. – Приложил список шестидесяти аналитиков, по его утверждениям, перевербованных. Мы последили за ними несколько дней и убедились, что они делают закладки и осуществляют несанкционированные контакты. Все сходилось. Источник сообщал, что таких может быть и больше. Остальное тебе известно: мы с остальными начальниками отделений организовали конференцию аналитиков. Мы допросили и подвергли скомпрометированных аналитиков изоляции, заменив их на конференции актерами. Кем бы ни был этот источник, он либо не знал о полевых агентах, либо не стал их разоблачать по собственным соображениям. От встречи источник отказался, и никаких других сообщений я от него не получал. Мы провели конференцию, а потом… чистку. Источник хранил радиомолчание. Затем, вчера поздно ночью, связался со мной снова. Сказал, что хочет доставить вторую половину обещанных сведений – подробности массированной атаки под кодовым обозначением «Протокол Тоба». Предполагалось, что мы встретимся сегодня утром на вокзале Манггараи, но он не объявился. Зато объявился субъект с бомбой. Но мне кажется, он хотел прийти. Сразу же после теракта парнишка дал мне газету с этим сообщением. – Дэвид подвинул через стол листок.
Протокол Тоба существует.
12+4+47 = 4/5; Джонс
22+7+47 = 3/8; Андерсон
4+10+47 = 5/4; Эймс
– Какой-то шифр, – заметил Джош.
– Да, что странно. Остальные сообщения были без затей. Но теперь это обрело смысл.
– Не понимаю.
– Каким бы ни был шифр, это настоящее сообщение – то, ради чего все затевается. Источник ждал чистки рядов аналитиков, чтобы прислать свое зашифрованное сообщение в подходящий момент, чтобы быть в полной уверенности, что человек, который займется расшифровкой – а именно ты, – не двойной агент. Он хотел, чтобы мы сосредоточились на чистке рядов аналитиков и отложили фейерверки до поры, пока он не сможет послать это сообщение. Знай мы, насколько глубоко погрязли, мы бы сначала устроили карантин оперативникам и полную заморозку деятельности «Часовой башни». И наша с тобой беседа не состоялась бы.
– Ага, но к чему утруждаться с шифром? Почему не послать сообщение открытым текстом, как предыдущие?
– Хороший вопрос. Должно быть, он тоже под наблюдением. Должно быть, передача этой информации открытым текстом чревата последствиями – возможно, повлекла бы его гибель или подстегнула эту террористическую атаку. Так что тот, кто за ним наблюдает, полагает, что содержание послания нам пока неизвестно. Может, как раз поэтому они и не уничтожают остальные ячейки – все еще думают, что могут сдержать «Часовую башню».
– Логично.
– Да, но один вопрос продолжает меня донимать: почему я?
Джош пораскинул умом.
– Верно, почему не директор «Часовой башни», не другие начальники отделений; наконец, почему бы просто не известить все разведывательные агентства мира? У них куда более обширные возможности по предотвращению атаки. Может, наводка для них ускорила бы атаку – как и отправка сообщения открытым текстом. Или… возможно, ты занимаешь уникальное положение, которое позволит предотвратить нападение… – Джош поднял глаза. – Или тебе что-то известно.
– Очень хорошо. Раньше я упоминал, что напал на след этой супертеррористической группировки еще до вступления в «Часовую башню». – Встав, Дэвид подошел к картотечному шкафу, чтобы достать еще две папки. – Я покажу тебе то, над чем работал более десяти лет, то, чего не показывал больше никому, даже в «Башне».
Глава 13
Комната для допросов «C»
Следственный изолятор полиции Западной Джакарты
Джакарта, Индонезия
Откинувшись на спинку стула, балансирующего на задних ножках, Кейт мысленно перебирала имеющиеся варианты. Придется сказать следователю, с чего начались исследования. Даже если он и не поверит, надо, чтобы это было записано в документах на случай, если ее решат судить.
– Стойте, – сказала она.
Тот помедлил у порога.
Опустив ножки стула на пол, Кейт положила ладони на стол.
– Есть очень веская причина того, почему мое учреждение приняло опеку над этими детьми. Вам следует кое-что понять. Приехав в Джакарту, я думала, что буду вести исследования точно так же, как любые другие в Америке. Это была моя первая ошибка. Мы потерпели провал… и мы… изменили подход.
Вернувшись от двери, маломерок сел и принялся внимательно слушать рассказ Кейт о том, как она потратила не одну неделю на подготовку вербовки пациентов.
Для проведения исследования организация Кейт наняла контрактную исследовательскую организацию (КИО) – в точности, как сделала бы в США. В Штатах фармацевтические компании фокусируются на разработке нового лекарства или терапии, и когда намечается нечто многообещающее, они часто передают проведение клинических испытаний на аутсорсинг сторонним КИО. Те находят медицинские клиники с врачами, заинтересованными в проведении испытаний. Далее клиники – или пункты – записывают пациентов, желающих принять участие в испытаниях, проводят лечение, а затем периодически осматривают их для выявления проблем со здоровьем – побочных явлений. КИО внимательно следит за каждым пунктом, докладывая о результатах спонсорской/исследовательской организации, а та в свою очередь отчитывается перед Управлением по контролю за пищевыми продуктами и лекарственными средствами или его аналогами в других странах. Конечной целью испытаний является получение желаемого терапевтического эффекта без негативных побочных эффектов. Путь неблизкий, и до аптечных полок доходит менее одного процента лекарственных средств, разработанных лабораториями.
Вот тут и всплыла проблема: ни в Джакарте, ни в Индонезии в целом нет ни одной клиники для аутистов, нарушениями развития занимается лишь горстка специализированных учреждений. Но эти клиники в проведении клинических исследований не искушены – ситуация для пациентов опасная. Фармацевтическая индустрия в Индонезии пребывает на зачаточном уровне – прежде всего потому, что рынок очень мал (Индонезия импортирует по большей части непатентованные медикаменты), так что по поводу клинических испытаний обращались к крайне немногим врачам.
КИО выступила с новаторской идеей: связаться с родителями напрямую, а для проведения терапии организовать клинику. Кейт и руководитель исследований – доктор Джон Хелмс – наконец встретились с КИО в попытках отыскать какие-либо альтернативы. Не нашли ни одной. Кейт убеждала доктора Хелмса поддержать план, и в конечном счете он согласился.
Они составили список семей в радиусе сотни миль от Джакарты, где есть дети с проявлениями аутизма. Кейт сняла аудиторию в одном из лучших отелей города и пригласила семьи на презентацию.
Буклет, посвященный испытаниям, она писала и переписывала не один день. В конце концов Бен, ворвавшись к ней в кабинет, заявил, что уволится с испытаний, если она не угомонится. Кейт уступила, и буклет отправился в комитет по этике, затем в типографию, и они приготовились к презентации.
И когда этот день пришел, Кейт стояла у двери, чтобы лично поприветствовать каждую пришедшую семью. Она отчаянно хотела, чтобы ладони перестали потеть, то и дело вытирая их о брюки. Первые впечатления решают все. Уверенность, доверие, компетентность.
Она ждала. Хватит ли буклетов? На руках всего тысяча экземпляров, и хотя они разослали лишь шестьсот приглашений, прийти могут оба родителя. Могут явиться и другие семьи – надежной базы данных или реестра семей аутистов в Индонезии нет. Что они будут делать? Кейт велела Бену приготовиться на всякий случай воспользоваться копиром отеля; пока она будет выступать, он сможет размножить тезисы.
Миновало пятнадцать минут сверх назначенного часа. Явились первые две матери. Кейт снова вытерла ладони, прежде чем обменяться с ними рукопожатием, и говорила чуточку громче, чем следовало бы.
– Замечательно, что вы здесь… спасибо, что пришли… нет, как раз по адресу… садитесь, мы вот-вот начнем…
Миновало тридцать минут.
Час.
Она кружила среди шести матерей, стараясь поддерживать непринужденную беседу.
– Не знаю, что случилось… какого числа вам доставили приглашение?.. Нет, мы приглашали и других… По-моему, это какие-то проблемы с почтой…
Наконец Кейт провела пришедших в небольшой конференц-зал отеля, чтобы всем было не так неуютно, как в большом зале. Провела коротенькую презентацию, а матери тем временем одна за другой удалялись под разными предлогами – дескать, надо забрать детей, вернуться на работу и тому подобное.
Тем временем доктор Хелмс в баре отеля напился пьян, как фортепьян. Когда Кейт присоединилась к нему, седовласый ученый наклонился к ней поближе и проговорил:
– Я же говорил, что это не сработает. Нам никого не набрать в этом городе, Кейт. Почему… эге-гей, бармен, ага, сюда, еще один, угу, то же самое, молодца… чего я там говорил? Ах да, нужно сворачиваться, и по-быстрому. Мне поступило предложение из Оксфорда. Боже, как же я скучаю по Оксфорду, тут так безбожно сыро, все время будто в парной. И должен признаться, лучшие свои работы я сделал там. А говоря о… – Он склонился еще ближе. – Не хочу сглазить, говоря слова Но. Бе. Лев. Ская. Но… я слыхал, что меня номинировали… это мог бы быть мой год, Кейт. Не могу дождаться, когда забуду об этом фиаско. И когда я поумнею? Наверное, как только доходит до благих дел, мое нежное сердце дает себя знать…
Кейт хотела указать, что у его нежного сердца очень жесткие запросы – зарплата втрое больше, чем у нее, и его имя идет первым на всех публикациях и патентах, несмотря на то, что все исследования построены на ее же постдокторских исследованиях, – но прикусила язык и допила остатки своего шардоне.
В тот же вечер она позвонила Мартину.
– Я не могу…
– Не продолжай, Кейт. Ты можешь все, на что настроишься. Ты всегда могла. В Индонезии двести миллионов человек и почти семь миллиардов человек на этой маленькой планетке. И целых полпроцента из них имеют те или иные проявления аутизма, а это тридцать пять миллионов человек – население Техаса. Ты отправила письма шестистам семьям. Не сдавайся. Я тебе не позволю. Завтра же утром позвоню финдиректору «Иммари Рисеч»; они продолжат тебя финансировать – будет этот халявщик Джон Хелмс участвовать в исследованиях или нет.
Этот звонок напомнил Кейт вечер, когда она позвонила ему из Сан-Франциско, и Мартин заверил ее, что Джакарта будет прекрасным местом, чтобы начать с чистого листа, продолжив исследования. Может, он все-таки окажется прав.
Назавтра утром, едва переступив порог лаборатории, Кейт велела Бену заказать намного больше буклетов об исследовании. И найти переводчиков. Они пойдут по деревням. Будут раскидывать более широкую сеть – и не станут дожидаться, когда семьи к ним придут. КИО она выставила за дверь, пропустив протесты доктора Хелмса мимо ушей.
Две недели спустя они усадили в три фургона четверых исследователей, восьмерых переводчиков и погрузили ящик за ящиком проспекты исследований, напечатанные на пяти языках – индонезийском (малайском), яванском, сунданском, мадурском и бетави. Даже выбор языков дался Кейт нелегкой ценой – по всей Индонезии говорят на более чем семистах различных языках и диалектах, но в конечном счете она выбрала пять наиболее распространенных в Джакарте и на острове Ява. Шутки шутками, а позволить проблемам коммуникации сорвать ее клинические исследования лечения аутизма Кейт не могла.
Как и в отеле в центре Джакарты, вся ее старательная подготовка оказалась напрасной тратой сил. В первой же деревне Кейт и ее команду ждал сюрприз: там не оказалось детей с аутизмом. Буклеты крестьян не интересовали. Переводчики сообщили ей, что здесь никто ни разу не видел детей с подобными проблемами.
Бессмыслица какая-то. В каждой деревне должны обнаружиться хотя бы два-три потенциальных участника программы, а то и более.
В следующей деревне Кейт заметила, что один из переводчиков – пожилой мужчина – стоит, прислонившись к фургону, пока команда с остальными переводчиками ходит от двери к двери.
– Эй, а вы почему не работаете? – осведомилась Кейт.
– Потому что это все равно ничего не даст, – пожал тот плечами.
– Черта лысого не даст! Ну-ка, лучше…
Тот вскинул руки в успокоительном жесте.
– Не обижайтесь, мэм, я только хотел сказать, что вы задаете не те вопросы. Вы спрашиваете не тех людей.
Кейт взглянула на него более пристальным взором.
– Ладно. Кого бы вы спрашивали? И о чем?
Оттолкнувшись от фургона, тот жестом пригласил Кейт следовать за ним и зашагал дальше в деревню, даже не задерживаясь возле хороших домов. На окраине он постучался в первую же дверь, и как только ее открыла низкорослая женщина, быстро заговорил с резкими интонациями, время от времени указывая на Кейт. Почувствовав от этой сцены неловкость, она невольно принялась комкать одной рукой на груди лацканы своего белого халата. Над одеждой она тоже немало ломала голову, в конце концов решив, что повестка дня требует производить впечатление строгости и уверенности в своих силах. Теперь же ей оставалось лишь гадать, как она выглядит в глазах сельчан, по большей части облаченных в лохмотья, сшитые из лоскутков, унесенных из потогонных швейных цехов или переделанных из старого рванья с чужого плеча.
Сообразив, что женщина скрылась, Кейт шагнула было вперед, чтобы расспросить переводчика, но тот остановил ее, подняв руку, потому что женщина вернулась к двери, подталкивая перед собой троих детей, жавшихся к ее ногам. Уставившись в землю, они встали неподвижно, как статуи. Переходя от ребенка к ребенку, переводчик озирал их с головы до пят. Кейт переминалась с ноги на ногу, прикидывая, как быть. Дети явно здоровы; ни один не выказывает ни малейших признаков аутизма. Возле последнего ребенка мужчина наклонился и снова закричал. Мать торопливо что-то проговорила, но он снова на нее строго прикрикнул, и женщина прикусила язык. Ребенок нервно произнес три слова. Переводчик что-то сказал, и ребенок повторил его слова. Кейт гадала, не имена ли это. А может, места?
Встав, переводчик начал снова указывать, покрикивая на женщину. Она яростно затрясла головой, повторяя одну и ту же фразу снова и снова. Но после нескольких минут попреков переводчика потупилась, заговорив чуть слышно, и указала на другую хижину. Тут голос переводчика впервые смягчился, и женщина, вроде бы испытав облегчение от его слов, поспешно загнала детей обратно в дом, в спешке едва не прихлопнув последнего дверью.
Сцена возле второй лачуги разыгрывалась практически по тому же сценарию, что и первая: переводчик стращал и указывал, Кейт неуклюже переминалась с ноги на ногу, а оробевшая крестьянка представила своих четырех детей и замерла в ожидании с затаенной в глазах тревогой. На сей раз, когда переводчик задал одному из детей свои вопросы, ребенок произнес пять слов – имена, как заключила Кейт. Мать запротестовала, но переводчик, не обращая на нее внимания, продолжал давить на ребенка. Когда тот ответил, мужчина подскочил на ноги, отпихнул мать с детьми в сторону и ворвался в дверь. Кейт это застало совершенно врасплох, но, когда мать и дети увязались за переводчиком, она последовала их примеру.
В хибаре, поделенной на три комнаты, было тесно. Пробираясь по ней, Кейт обо что-то споткнулась и едва не упала. В глубине дома она застала переводчика и женщину, споривших с пеной у рта. У ее ног маленькое костлявое дитя было привязано к деревянному подкосу, поддерживающему крышу. Во рту у него был кляп, но Кейт слышала ритмичное причитание, раздающееся изо рта ребенка, который раскачивался вперед-назад, ударяясь головой о подкос.
– Что это?! – схватила Кейт переводчика за руку. – Извольте объяснить, что здесь происходит.
Тот переводил взгляд с Кейт на мать и обратно, оказавшись между своей госпожой и крестьянкой, с каждой секундой тараторившей все громче и истеричнее, как между молотом и наковальней. Изо всех сил стиснув его руку, Кейт рывком поставила его перед собой, и мужчина перешел к объяснениям:
– Она говорит, что она не виновата. Он непослушный ребенок. Не ест свою еду. Не делает, как она говорит. Не играет с детьми. Она говорит, что он даже не отзывается на собственное имя.
Классические симптомы аутизма, все до единого, причем в тяжелой форме. Кейт поглядела на ребенка.
– Она настаивает, что это не ее вина, – добавил переводчик. – Говорит, что держит его дольше, чем другие, но она не может…
– Какие другие?
Поговорив с женщиной нормальным тоном, переводчик снова повернулся к Кейт:
– За деревней. Там есть место, куда они отводят детей, которые не уважают родителей, которые никогда не слушаются, которые не хотят быть частью семьи.
– Отведите меня туда.
Вытянув из женщины еще какие-то сведения, переводчик указал на дверь – дескать, пора уходить. Женщина его окликнула. Он повернулся к Кейт:
– Она хочет знать, заберем ли мы его.
– Скажите ей, что да, и что пусть отвяжет его, и что мы вернемся.