Анонимный трактат (приписываемый Джону Хэлесу), озаглавленный «Рассуждение на тему общественного благосостояния Английского Королевства», написанное в 1549 году, выразил раннее недоверие относительно эффективности законодательного контроля в деле создания благоприятных условий для повышения благосостояния общества. Анализируя разнообразные проблемы, возникавшие как результат движения по огораживанию, автор доказывал, что рыночные силы являются более эффективными распределителями ресурсов, чем государственные указы. Мотив получения прибыли играл выдающуюся роль в этом раннем анализе. Указывая на глупость и тщетность государственного регулирования ограждений, автор обращал внимание читателей на трудность претворения в жизнь таких законов по той причине, что неизбежно возникнет сильная заинтересованность в том, чтобы бросить им вызов; более того, даже если такой закон принимают, те, кто ищет способы получения прибылей, непременно найдут те или иные пути обойти его. Вмешательство в рыночный процесс часто оказывается безрезультатным из-за естественного отклика на него цен и доходов, как это было наглядно доказано существованием «чёрных рынков» в каждом из случаев (как из прошлого, так и из настоящего) установления государством ценового контроля. Эгоистическое стремление к самообогащению, которое было для Хэлеса естественным законом, – вот движущая сила экономической активности. Действительно, автор отмечает, что каждый человек естественным образом направляется туда, где он видит наибольшую прибыль.
Анонимный писатель 1549 года был только одним из многих, кто высказывал эти либеральные взгляды в меркантильный период. Настойчивые просьбы о свободной внутренней торговле становились всё более громкими по мере того, как меркантильная система изживала себя, особенно в трудах Джона Локка, Сэра Дадли Норта, Чарльза Давенанта и Бернара де Мадевилля. Хотя эти либеральные убеждения, относящиеся к внутренней торговле, сильно контрастируют с меркантильными мнениями по поводу ограничений во внешней торговле, они, тем не менее, представляют собой ход мысли, достигшей своей кульминации в «Богатстве народов» Смита, который, что любопытно, характеризовал меркантилизм как систему механизмов экономического контроля. Однако, современное исследование этой темы убедительно продемонстрировало, что «то, что начиналось как оппортунистические и спорадические протесты, направленные против средств контроля коммерции, впоследствии, почти два века спустя, приняло форму систематизированной философии экономического индивидуализма, которая провозглашала полезность законов природы.
Рабочая сила и «полезность нищеты». Интересы зажиточного меркантильного класса и аристократии совпадали в том, что касалось внутренней политики в отношении рабочей силы и заработной платы. Удерживание низкого уровня заработной платы и увеличение населения были идеями, которые отчётливо просматриваются в меркантилистской литературе, что было следствием желания поддерживать ассиметричное распределение доходов, а также из веры меркантилистов в обратнонаправленную кривую предложения рабочей силы. Как бы то ни было, основа меркантильной политики «низких заработных плат» совершенно аморальна и состоит в том, что Эдгар Фернис назвал «полезностью нищеты» в своей классической работе «Положение рабочего в системе национализма». Довод, состоящий в том, что рабочую силу следует держать на грани выживания, можно обнаружить в литературе на протяжении всей меркантильной эры. В своей крайней форме он держался на вере в то, что «страдание облагораживает» и что, если только представить ему для этого малейшую возможность, «лакей» станет ленивым и неряшливым. Из-за общего низкого уровня морали низших слоёв общества, высокие заработки приведут к невоздержанности во всех её проявлениях, в частности, к пьянству и дебоширству. Другими словами, если бы заработки превышали прожиточный минимум, поиски физического удовлетворения вели бы только к пороку и моральной деградации. Нищета (высокая стоимость проживания и/или низкие заработки), с другой стороны, делали работников трудолюбивыми, и это означало, что они «жили лучше». Безработица, с меркантильной точки зрения, была просто результатом нерадивости.
Взгляд на эту проблему Бернара де Мадевилля (который в других контекстах был «либералом»), был даже ещё более экстремальным. Он доказывал, что детям бедняков и сиротам не следует давать образования за счёт общества, но их нужно трудоустраивать в раннем возрасте. Образование разрушает «стоящего бедняка», иначе говоря, «чтение, письмо и арифметика необходимы тем, чьё дело требует этих качеств, но там, где добывание средств к существованию не зависит от этих искусств, они весьма пагубны для бедных… Посещение школы по сравнению с работой – это праздность, и чем больше времени юноши проводят в такой лёгкой жизни, тем более непригодными будут они… для простого труда, как в том, что касается их силы, так и в том, что касается желания работать» («Басня о пчёлах»).
Выдвигались всевозможные предложения по ограничению невоздержанности и относительно того, как сделать бедных трудолюбивыми. В 1701 году Джон Ло предложил ввести налог на потребление с тем, чтобы сделать богатых бережливыми, а бедных трудолюбивыми. Дэвид Хьюм, внесший свою лепту в либеральное движение по другим вопросам, выступал в поддержку «умеренных» налогов для стимулирования производства, но полагал, что чрезмерно высокие налоги разрушают инициативу и порождают отчаяние. Эти писатели, по-видимому, ставили своей целью установление реальной заработной платы, которая поддерживала бы «оптимальный уровень фрустрации», достаточно высокий, чтобы обеспечить стремление к «предметам роскоши», но, при этом, достаточно низкий, чтобы их никогда не смогли получить. Согласно наблюдениям Фернисса, крайне важно для писателей-меркантилистов было, чтобы низшие слои рабочего класса сохранялись во всей своей многочисленности, посколько именно на челенов этой группы населения Англия полагалась в том, что касалось экономического могущества, которое должно было обеспечить ей мировое превосходство.
Предложение рабочей силы. Вера в полезность нищеты и в низкую мораль рабочих поддерживала широко известная меркантилистская теория обратно-направленной функции предложения труда. Эту теорию исчерпывающим образом можно изложить в терминах элементарного графического анализа. Если предположить, что показатель выпуска продукции для внутренней и международной торговли является функцией затрат труда и (для упрощения) постоянного капитала, то, по мысли большинства писателей-меркантилистов, затраты труда являются фактором решающей важности для экономики. Но больше всего меркантилисты боялись, что после того, как заработки достигнут определённой точки, трудящиеся предпочтут дополнительный досуг дополнительному доходу, как показано на Рис. 3–1 (эффект дохода перевесит эффект замещения). Увеличившемуся благосостоянию, как показано на Рис. 3–1, если оно состояло в увеличении заработной платы вмасштабах всей экономики, – скажем, с W
до W
, – следовало воспрепятствовать, поскольку количество затрачиваемого труда должно было, как следствие этого, снизиться с N
до N
. Производительность труда должна была снизиться, равно как и способность накапливать специи посредством торговли.
РИСУНОК 3–1
По мере того, как заработные платы увеличиваются с w
до w
, происходит уменьшение предложения труда с N
до N
.
Однако, с макроэкономической точки зрения это рассуждение ущербно. Если описанный процесс не ведёт к перераспределению дохода рабочих, уменьшение реальной производительности труда приведёт, в конечном счёте, к уменьшению реальной заработной платы. Но эти последствия так и не были исследованы, и, в том виде, в каком она существует, идея кажется неполной и парадоксальной. Трудно сказать, основывался ли этот довод на эмпирической оценке того, что кривая совокупного предложения труда (или любого из его отдельных компонентов), и в самом деле, была обратно-направленной, или же это был просто апологетический довод в пользу определённого типа общественного и экономического распределения материальных ресурсов, при том многие свидетельства поддерживают эту последнюю позицию. В любом случае, эта мысль снова и снова появляется в посвящённой экономике постмеркантильной литературе.
Некоторые исторические оценки меркантилизма
Меркантилизму, как системе идей, было дано множество оценок, начиная с гиперкритичной оценки Адама Смита, с последовавшими за ней неоклассическими аргументами, выдержанными в том же духе. Тем не менее, не все оценки были столь критичными.
Оправдание теории с точки зрения понятия ликвидности. Многие писатели, включая членов британской и немецкой исторических школ, выделили некоторые рациональные элементы в меркантилизме. Они видят меркантильные политические меры как вполне приемлемые для своего времени; т. е., политические меры, направленные на создание благоприятных условий для сильного государства-нации было оправдано после хаоса и разброда периода падения феодальной системы. Следующее, гораздо более важное, утверждение заключается в том, что кривая предложения специй обладала очень низкой эластичностью во время, когда деловые требования, предъявляемые к коммерции и торговле, росли как грибы после дождя. Если рассматривать данный предмет в рамках теории денег, скорость (или количество раз) оборота денег за год не бесконечна. Проверка уравнения MV=Py показывает, что растущее количество сделок (+у) при постоянном количестве денег (М), создаёт давление, приводящее к росту скорости оборота денег; т. е., фирмы и потребители могут сэкономить очень немного на запасах наличных денег (банкноты и прочие документы были изобретены для этой цели). Тем не менее, погоня меркантилистов за специями как за средством, облегчающим заключение сделок, могла иметь смысл, возможно, они были разменной монетой, которую стоило иметь, конечно, только в тех случаях, когда есть гарантия, что они обеспечены деньгами (монетизированы). Однако, даже если предположить, что игра в специи была, до некоторой степени, игрой с нулевой суммой, особенно, в краткосрочных ситуациях, писателей-меркантилистов можно критиковать за непонимание механизма, относящего деньги к ценам и за то, что они не направили своё внимание на факторы, существующие помимо данного запаса золота, которые должны были повышать ликвидность.
Защита Кейнса. Возможно, одной из самых знаменитых из всех защит меркантилизма была защита Дж. М. Кейнса. В своей «Общей теории занятости, процентов и денег», Кейнс хвалил «практическую мудрость» этой школы, и он установил, что есть «элемент научной истины» в этой доктрине, применимой к отдельным странам, но не ко всему миру в целом. В ныне известных кейнсианских терминах, совокупный спрос поднимается благодаря увеличению чистых иностранных инвестиций плюс увеличению внутренних инвестиций, вызванного понижением процентной ставки. Кейнс полагал, что благодаря эффекту «множителя», действие увеличенного спроса оказывает подобное увеличительному стеклу действие на доход и на совокупную занятость. По мысли Кейнса, критической точкой является та, где увеличение денежных доходов за счёт снижения процентной ставки ведёт к увеличению совокупного спроса и занятости.
Но несколько упрощённый подход Кейнса входит в противоречие с некоторыми «проклятыми» вопросами. Первое, Кейнс основывал свои доводы на произвольно выбранных выдержках из литературы меркантилистов, в которых обнаруживается подразумеваемое понимание отношения между деньгами и процентной ставкой, влияния увеличения чистых иностранных инвестиций на занятость. Не вполне понятно, являются или нет эти утверждения, даже в самой свободной интерпретации, просто удачными замечаниями отдельных меркантилистов, каковыми являлись некоторые принадлежащие ранее упоминавшимся в этой главе писателям.
Второе, если за меркантилистами признать «практическую мудрость», то тогда приходится только удивляться природе безработицы в Испании и Англии шестнадцатого и семнадцатого веков. Будет ли безработица в неинтегрированном, полуфеодальном, аграрном обществе отвечать на увеличение совокупного спроса или, в этом контексте, безработица будет структурно-технологического типа? Определённые движения огромной общественной значимости, такие как те, что трансформировали феодальное децентрализованное общество в современное государство, длятся века, прежде чем завершиться. В этих обстоятельствах нужно ожидать частичной и структурной безработицы. Политические меры, нацеленные на уменьшение безработицы в развивающихся странах, которые полагались в первую очередь на увеличение денежной массы, чаще всего преуспевали только в создании инфляции. Все эти резоны ослабляют кейнесианскую оценку меркантилизма, несмотря на тот факт, что, на первый беглый взгляд, факты, казалось бы, так славно подходят к его теоретическим построениям. В споре о том, что политические меры меркантилистов были спланированы для улучшения общей ликвидности, Кейнс был на более твёрдой почве. В прочих отношениях, оценка Кейеса выглядит чрезмерно щедрой.
Меркантилизм как система идей. Основным теоретическим дефектом меркантилистской литературы (разумеется, всегда есть исключения из общего правила) была неспособность уразуметь циклическую природу баланса внешней торговли и связи между денежной массой внутри страны и ценами. Меркантилистам не удалось, если быть краткими, интегрировать механизм [цены] – [приток специй] Локка-Хьюма (или количественную теорию денег) в свой анализ, и в этом есть ирония, если принять во внимание то, с какой тщательностью они занимались сопоставлением статистических данных и то, с какой систематичностью вели учёт.
В самом деле, эта склонность собирать и хранить статистику количеств реального мира вполне может оказаться самым важным наследием меркантилистов, которое они оставили современной экономической науке. Аналитические озарения периода меркантилизма, такие, какими они были, являлись результатом аккуратного эмпиризма. Меркантилисты были в числе первых писателей-экономистов, которых интересовал действительный опыт, а не метафизические спекуляции. Они выставили экономические вопросы на всеобщее обозрение, и, поступив таким образом, подготовили площадку для достижений, сделанных в следующий период развития экономической мысли.
Тем временем экономический процесс внутри меркантильных экономик (в особенности, Англии), вызывал институциональные изменения, дающие, в совокупности своей, объяснение исторического подъёма и упадка меркантилизма. Чтобы получить это объяснение, не нужно уделять много внимания тому, что говорили меркантилисты, но вместо этого важно сконцентрироваться на том, что и почему они делали.
Меркантилизм как экономический процесс
Политический, или процессуальный, взгляд на меркантилизм – это попытка объяснить, почему и как возник в своё время меркантилизм, и почему он, в конце концов, уступил дорогу решительно отличающейся от него экономической системе. Доктринальный подход подразумевает представление о том, что только меркантилистские цели были приемлемы для политики меркантилистов. В рамках процессуального подхода рассматриваются экономические мотивации отдельных людей или групп людей внутри национальной экономики. Он сосредоточен на выгодах экономических агентов от использования государства для получения прибылей. Такие прибыли, на жаргоне современных экономистов, называют рентами (например, доходы от монополий). Таким образом, в рамках процессуального подхода меркантилизм представлен как форма поиска ренты. Этот процессуальный взгляд на историю полнее доктринального с точки зрения способности объяснить эту историческую перемену.
Несколько фундаментальных концепций современной теории законодательного регулирования
Краткий обзор некоторых современных идей из теории экономического регулирования и политики будет полезным для изучения политического взгляда на меркантилизм. Термин «охотники за рентой» – это одна из простых концепций, подразумевающая своекорыстное поведение кого-либо или всех участвующих в распределении дохода. Если соотнести её с современным анализом законодательного экономического регулирования, идея будет состоять в том, что, преследуя свои собственные интересы, политики (члены парламента, конгресса, представители любой другой законодательной власти в государстве, члены муниципалитета и проч.) будут обеспечивать предложение привилегий и законных статусов государственных монополий для отдельных бизнесменов и торговцев или для любой из групп, чей эгоистический интерес приводит к возникновению спроса на государственное законодательное регулирование экономики. Эта направленная на самообогащение деятельность не означает (с необходимостью), что политики будут принимать прямые денежные выплаты, хотя мы увидим, что последнее было совсем не редким явлением в меркантильный период. В современном мире всё гораздо изощрённей. Поскольку большая часть политиков является членами юридических фирм, покровительство в форме предварительных гонораров является лёгким способом получения «побочных заработков» равно как и обещание высокооплачиваемого места после того, как политик покинет свой кабинет. Предпринимается попытка объяснить, используя современный анализ, с точки зрения издержек и выгод для вовлечённых лиц, наличие или отсутствие монопольных привилегий в некоторых производствах и видах экономической деятельности.
Здесь нам нет нужды заниматься формальной спецификацией издержек и выгод, но пара примеров помогла бы нам понять то, как работает процессуальный подход в качестве объяснения. Рассмотрим «представителей промышленности», или лоббистов, как потенциальных покупателей законодательства. Их спрос на монопольные привилегии от правительства (как то входной контроль и субсидии), очевидно, будут иметь отношение к тому, сколько прибыли они могут ожидать от этих привилегий. Например, всё, что увеличивает неопределённость в том, что касается длительности монопольной привилегии, будет уменьшать ценность определённой монопольной привилегии для определённой промышленности. Так же будет обстоять дело с любыми расходами, налагаемыми на такую регулируемую фирму (как то налоги и периодические проверки) в качестве quid pro quo за привилегию. Теперь рассмотрим регулирование со стороны обеспечения предложения. Современная экономическая перспектива говорит о том, что политики будут максимизировать свой интерес (повторные выборы и побочные заработки), предлагая регулирующее законодательство в обмен на деньги и голоса. В основном, проблемой этих групп является преодоление затрат на организацию эффективной лоббирующей силы. Большие группы, такие как группа розничных торговцев, зачастую бывают неспособными преодолеть высокие затраты на объединение для организации эффективного лобби, в то время, как менее многочисленные группы могут находиться в более выгодной позиции для организации лоббистской деятельности. Сколько законодательного регулирования будут стремиться предложить политики зависит от издержек и выгод от такого рода деятельности вместе с коалиционными и организационными затратами, необходимыми, чтобы действительно предлагать законодательное регулирование. Как правило, чем больше группа, требующаяся, чтобы был принят обслуживающий отдельные интересы закон, тем выше коалиционные издержки.
Таким образом, законодательное регулирование можно рассматривать как товар, на который существует спрос и предложение, как на прочие товары. Подобным образом, увеличение затрат на подлежащее продаже законодательство – как в ситуации, когда способность предлагать государственное регулирование переходит от одного лица (монарха или диктатора) к группе лиц (Парламенту или городскому совету) – означает, что нужно ожидать снижения предложения государственного регулирования и того, что станет меньше равновесный спрос на него. В меркантилистскую эру мотивация меркантилиста искать государственного экономического регулирования обеспечивалась перспективой получения монопольной привилегии, т. е., защиты со стороны государства. В этом случае, экономическая логика меркантилизма та же, что лежит в основе большей части современной политико-экономической деятельности. Некоторые группы (скажем, бывшие ремесленники, нынешние менялы) обладают изначально в них заложенным организационным преимуществом в лоббировании государственной законодательно регулируемой защиты от конкуренции (например, в прошлом Статут Ремесленников, ныне Комиссия по Межгосударственной Коммерции) по сравнению с другими группами, такими как группа потребителей в целом. Обычно в таких случаях прибыли успешных заинтересованных групп представляют собой трансферты материальных ценностей от потребителей, приобретающих подлежащую законодательному регулированию продукцию.
Термин «картель» также часто используется в теории законодательного регулирования и в её приложении к меркантилизму. Картель – самым известным из них является картель ОПЕК – это всего лишь формальное объединение фирм, действующих как единый монополист, обладающее неким подобием централизованного контроля. Цены и/или доли готовой продукции, как правило, находятся в ведении членов картеля, поведение которых некоторым образом отслеживается и держится в струне. Условия входа ограничены. Картели могут быть организованы в частном порядке и публично. Существует сильная мотивация обмануть соглашения по ценам или по выпуску продукции, если нет законных санкций за предрасположенность к этому, потому что каждая фирма может много выиграть от снижения своих цен или от продажи своей продукции вне закреплённого за нею рынка. Большая часть негласно организованных картелей нестабильны по этой причине; они имеют тенденцию со временем распадаться. Покупка законодательного регулирования является, поэтому, обычным (и недорогим) средством для какой-либо из отраслей промышленности превратиться в картель, поскольку законодательное регулирование гарантирует последовательное принуждение к соблюдению правил. С помощью законодательного регулирования поддерживаемого законными санкциями против «обманщиков», государство может попытаться установить контроль над условиями входа на определённые рынки, ценами или прибылями.
В таком случае, как в старом, так и в новом меркантилизме, экономическое регулирование можно рассматривать как итог конкурентного процесса, при котором заинтересованные группы ищут государственной защиты от конкуренции. В том положении, которое занимал меркантилизм во времени и пространстве, значимыми организованными группами в нём были отчасти группы местных администраторов, торговцев и городских рабочих и отчасти монопольные организованные группы, совлечённые в национальные и международные производство и торговлю.
Внутриэкономическое законодательное регулирование английского меркантилизма
Экономическое регулирование на местном, национальном и международном уровнях приняло, в основном, ту же самую форму в английском меркантилизме, что и в современных ему обществах. Деятельность фирм подлежала лицензированию и, таким образом, конкуренция между поставщиками ограничивалась. Тем не менее, важно понять некоторые главные различия между поведением институтов, охватывающим местное, в противовес национальному, законодательное регулирование и монополию. Местное законодательное регулирование предприятий, цен и уровней заработных плат берёт своё начало в средневековой системе гильдий. Усиление этого исходящего из гильдий регулирования в период правления Тюдоров, вплоть до Елизаветы I, было ответственностью бюрократии гильдии, сотрудничавшей с административной машиной города или графства. Елизавета попыталась кодифицировать и усилить эти детальные правила в Статуте Ремесленников. В этом законе были прописаны особые обязанности по наблюдению за исполнением закона местных правоохранительных органов, знати и местных администраторов. Представителям правоохранительных органов и других административных надзорных инстанций по исполнению местных законов платили очень мало или вообще ничего не платили за их службу, это обстоятельство обусловило специфику расстановки экономических интересов на местном уровне. Именно эти интересы, в конечном итоге, сделали предоставление монопольных прав на местном уровне не эффективным.
С другой стороны, на национальном уровне промышленное законодательное регулирование создавалось тремя способами: (1) парламентскими статутами, (2) декларациями и патентными письмами королевской особы, (3) декретами Тайного Совета королевского двора. Следует отметить, что торговцы, как и монархи, живо откликались на возможности получения ренты. Слияние частных интересов монарха и монополиста прочно вошли в английскую практику уже в четырнадцатом веке, а возможно ещё раньше.
Стало быть, мотивы экономической деятельности, как правило, узнаваемы и не изменились по прошествии столетий. Но, хотя, в основе своей, меркантилизм тогда и сейчас одинаков, есть важные отличия двух сред для поиска ренты. Самое важное для целей настоящего обсуждения различие касается рынка со стороны предложения регулирующего законодательства. Национальный меркантилизм обеспечивался монархией, а монархия представляет собою уникально низкозатратную среду для поиска ренты, особенно по сравнению с современными демократическими установлениями, где власть предоставлять регулирующее законодательство распределена между различными ветвями государственной власти. Концентрация меркантильной власти в руках меркантильного монарха является логичным объяснением широкомасштабной погони за рентой и экономического регулирования в течение этого периода истории Англии. В ходе нашей дискуссии мы увидим, как рост и, в конечном счёте, перевес власти Парламента обеспечивать законодательное регулирование драматическим образом изменили затраты и выгоды для покупателей и продавцов монопольных прав так, что это привело к упадку меркантилистского регулирования. Но сначала мы должны рассмотреть структуру и судьбу местного регулирования.
Исполнение местного законодательного регулирования
Законные рамки для претворения в жизнь меркантилистского экономического регулирования на местном уровне были установлены елизаветинским Статутом Ремесленников. Этот статут был попыткой кодификации более старых правил для регулирования промышленности трудовых ресурсов и благосостояния, с той важной разницей, что эти правила должны были быть национального, а не местного масштаба. Некоторые писатели указывали на колоссальное увеличение уровня заработных плат после Чёрной Смерти как на импульс для экономического регулирования на национальном уровне. Непосредственной экономической причиной тому, скорее всего была неспособность городов ужесточить меры по пресечению мошенничества, связанного с соглашениями местных картелей. Города пытались купить у короля единообразую национальную систему законодательного регулирования, и эти монопольные права должны были быть защищёнными от посягательств, особенно «иностранцев». Было много попыток, предпринятых преследующими свои корыстные интересы торговцами и городскими администраторами, регулировать экономическую активность и пресекать посягательства «незваных гостей» на местные привилегии. Эти стремления нашли своё отражение в многочисленных документах эпохи Тюдоров. Город Лондон сильнее других желал отгородиться от чужаков и иностранных технологий, которые сдерживали рост городских доходов. Решение, которое предлагалось чаще всего, состояло в том, чтобы выслать из города всех деревенских чужаков или тех рабочих, которые не имели «законных» квалификаций для занятия различными ремёслами.
Единообразная система местных монополий в национальном масштабе должна была претворяться в жизнь мировыми судьями. Первичной чертой данной системы было то, что служба её сотрудников не оплачивалась. Отсутствие оплаты труда мировых судей, по мнению некоторых историков, вела к «непрофессионализму» и «лени» с их стороны в деятельности по надзору за соблюдением законов. Но более вероятным является то, что низкая оплата труда или отсутствие её создавала условия для должностных преступлений и вела к тому, что наблюдение за исполнением закона приобретало своекорыстный характер, предполагавший наличие тайной деятельности и избирательное насаждение картелей в отдельных областях промышленности, как это было выгодно мировым судьям. Есть свидетельства, подразумевающие, что законодательное регулирование претворялось в жизнь таким образом, что чистая стоимость принадлежащих мировым судьям вкладов в подлежащих государственному контролю и надзору предприятиях увеличивалась. Этого, как правило, можно было достичь либо предпочтением кого-либо, – фирме, в которой мировые судьи имели свой интерес, разрешалось обманывать картель, тогда как прочие этого делать не могли, – либо дачей взяток прочему персоналу этого института власти. Королевский Совет постановил, что деятельность самих мировых судей должна была отслеживаться констеблями, которые, обладая по закону меньшими полномочиями, чем мировые судьи, часто выступали в роли получателей взяток. Ко времени правления Джеймса I ни для кого не было секретом, что мировых судей можно легко «купить». Мировые судьи всегда готовы были предоставить лицензию на право владения, например, гостиницей при условии, что они получили взамен услугу или деньги.
Для любого исторического периода трудно найти точные отчёты о нелегальных сделках, потому что всегда отсутствует мотивация для их регистрации, но в случае с меркантилизмом свидетельства наблюдателей-современников, похоже, подтверждают мнение о том, что те, кто осуществлял надзор за претворением в жизнь меркантильных законов, регулирующих внутреннее экономическое регулирование, были сторонами, преследующими свои эгоистические интересы. Таким образом, утверждение о том, что они были безразличными и беспечными, выглядит наивным. Современная теория показывает нам, что следует ожидать должностных преступлений как предсказуемого ответа на низкую заработную плату за работу, в которой доминирующим является элемент «доверия». Всё потому, что возможные издержки для должностного преступника, заключающиеся в том, что его поймают и уволят, ничтожные. С точки зрения преследования эгоистических интересов, поведение мировых судей в эру меркантилизма было весьма эффективным и предсказуемым в условиях тех ограничений, которые были наложены на него Статутом Ремесленников.
Местное законодательное регулирование и мобильность ресурсов. Другой трудностью в претворении в жизнь елизаветинской системы законодательного регулирования на местах была возможность для той категории населения, деятельность которой подлежала регулированию, избежать юридической ответственности, покинув пределы города. Несмотря на попытки ограничить перемещения, есть свидетельства вопиющего пренебрежения этими законами. Фактически, движение ремесленников в деревню винили в упадке, обнищании и разрушении городов. Со своей стороны, мировые судьи, опять-таки, «наблюдали за претворением в жизнь» статута способом, очень далёким от намерений короны.
В результате, покупатели и продавцы могли мигрировать в нерегулируемый сектор, в городские предместья или в деревню, и существование этого не подлежащего контролю сектора экономики создавало мощные мотивации разрушать местные картельные соглашения в городах. Всё-таки, во Франции внутреннее законодательное регулирование было другим. В Англии множество важных экономических секторов было освобождено от действия статута, тогда как во Франции ничего не осталось неподконтрольным. Не похоже на то, чтобы английская деревня была «освобождена» сознательным, преднамеренным политическим актом. Скорее, экономические ресурсы отвечали на стимулы, создаваемые моделью претворения в жизнь местного законодательного регулирования, что было ответственностью мировых судей. Движение из города было всего лишь способом для некоторых ремесленников и торговцев снизить затраты на выполнение своей работы.
Миграция для ухода от местного картельного регулирования не должна была быть сопряжена с преодолением больших расстояний. Городские окраины были полны ремесленников, которые либо не могли попасть в городские гильдии, либо хотели избежать их контроля. Разнообразные усилия по установлению контроля над этими «жуликами» оказались тщетными, потому что сущность деятельности, которая велась, была сродни широко распространённому блошиному рынку. Адам Смит славно прокомментировал этот факт: «Если вы можете сносно делать свою работу, то тогда её нужно делать в пригороде, где рабочие, не имея эксклюзивных привилегий, не зависят ни от чего, кроме своего характера, и вы, затем, должны переправить её в город контрабандой настолько удачно, насколько можете» («Богатство народов»). Таким образом, обман местных картелей стал экономическим порядком того времени, и неуспех государства в решении этих проблем является достаточным доказательством неэффективной сущности елизаветинского картельного механизма.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
