Холли Блэк
Холодный город
Посвящается Стиву Берману, вдохновившему меня на историю, благодаря которой и появился этот роман
Holly Black
The Coldest Girl in Coldtown
Печатается с разрешения автора и литературных агентств
Baror International, Inc. и Nova Littera SIA
Глава 1
Умереть в свой срок тоже прекрасно.
Уолт УитменТана проснулась в ванне – ноги закинуты на бортик, холодный металлический кран упирается в щеку. Размеренно падающие капли воды пропитали ткань на плече, намочили волосы. Все остальное, включая одежду, было совершенно сухим, как с облегчением обнаружила Тана. Шея затекла, плечи болели. Она рассеянно посмотрела на потолок, покрытый пятнами плесени, похожими на тест Роршаха[1]. Целое мгновение Тана не могла сообразить, где она, затем встала на колени и отодвинула занавеску.
Раковина была завалена пластиковыми стаканчиками, пивными бутылками и грязными полотенцами. Теплый яркий свет летнего солнца вливался в ванную через небольшое окошко над унитазом. Висящая перед окном гирлянда чеснока отбрасывала тень на стену.
Вечеринка. Да, точно. Она была на послезакатной вечеринке.
– Фу, гадость, – сказала Тана, хватаясь за занавеску, чтобы удержаться на ногах. Три колечка оборвались под ее весом. В висках застучало.
Она вспомнила, как собиралась, как надевала бренчащие браслеты, которые и сейчас тихо позванивали, стоило шевельнуться, и чуть ли не час шнуровала бордовые ботинки со стальными носками, которые теперь куда-то исчезли. Тана вспомнила, как подводила свои серо-голубые глаза черным карандашом с блестками и как поцеловала зеркало на счастье. Все остальное было как в тумане.
Тана добралась до крана и плеснула водой в лицо. Косметика размазалась, помада оказалась на щеке, тушь расплылась грязными пятнами. Рукав белого кружевного платья, которое она стащила у матери из шкафа, порван. Черные волосы спутались так, что расчесать их пальцами не удавалось. Она напоминала себе клоуна, которого выгнали из цирка.
Судя по всему, она вырубилась в ванной, пытаясь избежать встречи с Эйданом и его новой девушкой. А перед этим они играли в алкогольную игру «Дама или Тигр». Правила очень простые: подбрасываешь монетку и угадываешь – орел или решка, Дама или Тигр. Не угадал – выпиваешь рюмку. Потом были танцы и опять виски. Эйдан пытался уговорить Тану уединиться с ними. С ним и его новой девушкой – мрачной, с красными волосами и собачьим ошейником на шее. Он сказал, это будет как затмение луны и солнца, как слияние тьмы и света.
Тана попыталась его отшить: «Это в штанах у тебя затмение», но он продолжал приставать. Виски пел в ее крови, подталкивая к знакомому желанию потерять голову. Трудно отказать Эйдану с его лицом падшего ангела. А еще хуже, что он об этом знал.
Тана со вздохом толкнула дверь ванной. Та даже не была заперта, так что ночью сюда мог войти кто угодно! А она была тут, прямо за шторкой – ужасно унизительно. Она вышла в холл. Запах разлитого пива стоял в воздухе, смешиваясь с другим – металлическим и гнилостно-сладким. В соседней комнате работал телевизор, Тана слышала голос диктора, шел выпуск новостей.
Родители Лэнса не возражали против вечеринок на старой ферме, так что он устраивал их каждую неделю, запирая двери на закате и не открывая их до рассвета. Тана не в первый раз была на такой вечеринке и знала, что обычно утро после нее наполнено криками, очередями в душ и к кофеварке, а также попытками соорудить завтрак из пары яиц и кусочка тоста.
В две маленькие ванные стоят длинные очереди, и если ты надолго задерживаешься, в дверь начинают стучать. Всем нужно в туалет, принять душ и переодеться. Если она все это проспала и остальные уже в столовой, над ней будут смеяться. Шутить над тем, как она в отключке лежала в ванне, пока они делали все, что они там делали. Еще наверняка будут фотографии и прочие глупости, которые ей придется выслушивать, когда начнется учебный год. Хорошо еще, что ей усы не подрисовали.
Если бы здесь была Полина, ничего бы не случилось. Каждый раз, чувствуя, что вот-вот отрубятся, они забирались под стол в гостиной, свернувшись, как котята в корзинке, и ни одному парню на свете, даже Эйдану, не хватало смелости поссориться с Полиной – с ее-то острым языком. Но Полина уехала в свою театральную школу, а Тане было скучно, и она решила пойти на вечеринку одна.
Кухня была пуста. На столе в лужах разлитой выпивки и апельсиновой газировки размокали просыпанные чипсы. Тана взялась за кофейник, когда на черно-белом линолеуме сразу за дверным проемом, ведущим в гостиную, заметила руку – раскрытую как во сне ладонь. Она расслабилась. Все в порядке, просто остальные еще спят. Наверное, она встала первой. Но солнце за окном поднялось уже достаточно высоко.
Чем дольше Тана смотрела на руку, тем четче видела, что кожа на ней какая-то бледная, а ногти отливают синевой. Сердце Таны громко застучало: тело реагировало быстрее, чем сознание. Она медленно поставила кофейник на стол и – один осторожный шаг за другим – подошла к порогу гостиной.
Она заставила себя не кричать.
Бежевый ковер потемнел и затвердел от высохшей крови, разбрызганной, как краска на картине Джексона Поллока. Стены тоже были покрыты кровью, на их неровной бежевой поверхности виднелись отпечатки ладоней. И тела. Десятки тел. Люди, которых она видела каждый день, начиная с детского сада. Люди, с которыми она играла в пятнашки, из-за которых плакала, с которыми целовалась – они лежали в неестественных позах, бледные и холодные, с остекленевшими, как у кукол, глазами.
Рука, которую увидела Тана, принадлежала Имоджин, симпатичной пухленькой девушке с розовыми волосами, собиравшейся в следующем году поступать в художественное училище. Ее рот был полуоткрыт, темно-синяя складчатая юбка с рисунком в виде якорей задралась до самых бедер. Видимо, ее схватили, когда она пыталась отползти – одна рука была вытянута в сторону кухни, другая сжимала ковер. Тана отшатнулась, но тут же собралась с силами и шагнула в комнату.
Тела Отты, Илэйны и Джона лежали рядом. Они недавно вернулись из летнего лагеря чирлидеров и в начале вечеринки крутили сальто на заднем дворе. В теплом предзакатном воздухе пищали комары. Теперь их одежда и волосы были все в запекшейся крови, похожей на ржавчину, а лица покрыты кровавыми брызгами – как веснушками. Глаза распахнуты, зрачки помутнели.
Лэнса она обнаружила на диване, между девушкой и парнем, он обнимал их за плечи. У всех троих была прокушена шея. Рядом стояли пустые бутылки из-под пива, как будто вечеринка продолжалась. Как будто их бледно-синие губы могли в любой момент произнести ее имя.
Тану замутило, комната завертелась. Она опустилась на пропитанный кровью ковер, чувствуя, как в висках стучит все сильнее. На экране телевизора кто-то отмывал кухонный стол оранжевой жидкостью, улыбающийся ребенок слизывал варенье с куска хлеба.
Одно окно было открыто, заметила Тана, занавеска колыхалась на ветру. Вероятно, в маленьком домике стало слишком жарко, все взмокли, захотелось прохладного воздуха. А когда окно уже открыто, так легко забыть его закрыть. В конце концов, есть же чеснок, и оконные рамы вымыты святой водой. Такое могло случиться в Европе, например в Бельгии, где улицы кишели вампирами и магазины закрывались после наступления темноты. Но только не здесь. Не в этом городке, где уже пять лет не было ни одного нападения.
Но все-таки это случилось. Кто-то оставил окно открытым, и вампир пробрался внутрь.
Нужно найти телефон и позвонить – хоть кому-нибудь. Не отцу, он тут точно ничем не поможет. Может быть, в полицию. Или охотникам на вампиров, вроде Хемлока из телевизора – огромного бывшего рестлера с бритой головой и в коже с ног до головы. Он должен знать, что делать. Ее младшая сестра наклеила постер с Хемлоком на дверцу своего шкафчика в школе, рядом с фотографиями золотоволосого Люсьена – самого популярного вампира из Холодного города. Перл была бы в восторге, если бы Тана вызвала Хемлока – она бы наконец получила его автограф.
Тана фыркнула от смеха и тут же спохватилась. Она зажала рот рукой, чтобы заглушить звук. Нехорошо смеяться рядом с мертвыми; это все равно что смеяться на похоронах.
Немигающие глаза друзей смотрели на Тану.
По телевизору шел прогноз погоды: дожди на всю ближайшую неделю. Индекс НАСДАК упал.
Тана снова вспомнила, что Полины не было на вечеринке, и так обрадовалась, что не смогла заставить себя стыдиться этого. Все остальные мертвы, но Полина жива!
Вдалеке, в комнате, где лежали куртки, зазвонил чей-то телефон. Рингтон «Tainted Love» через некоторое время смолк. Но тут же зазвонили еще два телефона, намного ближе, звонки перекрывали друг друга.
Новости закончились, начался сериал про трех парней, которые живут в одной квартире с веселым черепом. Каждый раз, когда череп открывал рот, за кадром раздавался смех. Тана не могла понять, на самом деле она видит происходящее на экране, или ей все это мерещится. Время шло.
Тана стала себя уговаривать: нужно встать, пойти в гостевую спальню, где на кровати свалены куртки, найти свою сумочку, ботинки и ключи от машины. Мобильный телефон тоже там. Он понадобится, если она собирается кому-то звонить.
И сделать это надо прямо сейчас. Хватит сидеть.
Неожиданно Тана подумала, что телефоны есть и ближе. В кармане одного из трупов или между холодной мертвой кожей и кружевом бюстгальтера. Но сама идея обыскивать трупы казалась невыносимой.
«Ну, вставай», – велела она себе.
Она начала пробираться к выходу, стараясь не обращать внимания на чавкающий под ногами ковер и не думать об усиливающемся запахе разложения. Она вспомнила, как в прошлом году в колледже им рассказывали о знаменитом погроме в Корпус-Кристи. Техас решил избавиться от своего Холодного города и ввел туда танки. Днем. Солдаты убили всех людей, которые могли быть заражены, даже дочь мэра. Многих спящих вампиров тоже истребили: вытащили из укрытий и обезглавили или выставили на солнце. Когда стемнело, уцелевшие вампиры перебили охрану и сбежали, оставив за собой десятки обескровленных и зараженных людей. Вампиры из Корпус-Кристи до сих пор были любимой дичью для охотников, которых показывали по телевизору.
Тана и ее одноклассники занимались проектами, посвященными Корпус-Кристи. Она сделала диораму из обувной коробки: внутрь вставила вырезанную из газеты статью о трех вампирах, бежавших из Корпус-Кристи. Они вломились в чей-то дом, убили всех, кто был внутри, и до темноты спали среди трупов. На эту диораму у Таны ушло много красной краски. Теперь, вспоминая тот урок, она вдруг подумала, а что, если где-то в доме прячется вампир? Тот, который убил всех, но как-то упустил ее. Который слишком увлекся кровью и резней, чтобы заглядывать во все кладовки или ванные, и не догадался отодвинуть шторку в ду́ше. А теперь он убьет ее. Если услышит, что в доме кто-то ходит.
Сердце бешено забилось у нее в груди. «Глупая, – говорило сердце, словно стуча в ребра кулаком. – Глупая, глупая, глупая».
Ей хотелось выскочить наружу, перебежать лужайку перед домом и стучать в дверь к соседям, пока они не впустят ее. Но если там никого не окажется дома, то без ботинок, телефона и ключей у нее будут проблемы. Ферма Лэнса далеко от города, а сразу за ней начинается заповедник. Здесь почти никто не живет. И Тана знала, что стоит выйти из дома, и никакая сила не заставит ее вернуться обратно.
Она разрывалась между желанием убежать – или свернуться калачиком, зажмуриться, закрыть голову руками и думать, что если она не видит чудовищ, то и они ее не увидят. Но это ее не спасет. Нужно думать дальше.
Солнце, проникая сквозь кроны деревьев, заливало гостиную. Да, оно уже не в зените, но все равно это солнце. Тана ухватилась за эту мысль. Даже если в подвале сидит целый выводок вампиров, они не поднимутся наверх до темноты. Ей нужно следовать первому плану: пойти в гостевую спальню, найти свою обувь, телефон и ключи от машины. А потом, снаружи, можно бояться сколько угодно. Далеко отсюда, в машине с поднятыми окнами и запертыми дверями, можно будет и закричать, и упасть в обморок.
Она осторожно сняла блестящие металлические браслеты, чтобы они не выдали ее звоном. На этот раз, идя через комнату, она старалась не наступить на скрипучую половицу, не выдать себя слишком громким дыханием. Ей казалось, что в темноте распахнуты клыкастые пасти, холодные руки тянутся сквозь линолеум, когти вот-вот вонзятся в нее и утащат вниз, в темноту. Почти вечность ушла на то, чтобы добраться до двери гостевой комнаты и повернуть ручку.
Тут Тана все-таки не смогла удержаться и вскрикнула.
На кровати лежал Эйдан. Его запястья и щиколотки были привязаны к столбикам кровати эластичными шнурами, рот заклеен серебристым скотчем, но он был жив. Несколько секунд Тана просто смотрела на него.
Чтобы закрыть доступ солнцу, кто-то заклеил окна пластиковыми пакетами для мусора. А рядом с кроватью, среди сброшенных на пол курток, сидел еще один парень, в наручниках и с кляпом во рту. Он откинул с лица черные, словно чернила, волосы и посмотрел на Тану. Глаза у него были яркие и алые, как рубины.
Глава 2
Мы стараемся изо всех сил, чтобы не выздороветь, ведь полное выздоровление есть смерть.
Сэр Томас БраунКогда Тане было шесть лет, вампиров считали персонажами книг или злодеями из мультфильмов, в черных плащах с красной подкладкой. Дети наряжались вампирами на Хэллоуин, надевали слишком большие пластмассовые клыки и мазали лица вишневым сиропом, чтобы было похоже на струйки крови.
Все изменилось с появлением Каспара Моралеса. За последнее столетие появилось слишком много книг и фильмов, романтизирующих вампиров. Ясно было, что рано или поздно вампиры сами начнут романтизировать себя. Сумасшедший Каспар решил, что, в отличие от вампиров предшествующих поколений, он убивать не станет. Он будет соблазнять, выпивать немного крови и продолжать свой путь из города в город. К тому времени, когда старые вампиры поймали его и растерзали, он успел заразить сотни человек. А те, не имея ни малейшего понятия о том, как остановить эпидемию, заразили тысячи.
Первая вспышка эпидемии произошла на родине Каспара – в Массачусетсе, в небольшом городке Спрингфилд. Тане тогда исполнилось семь. От Спрингфилда всего пятьдесят миль до ее города, так что в местных новостях о том, что там произошло, рассказали раньше, чем в центральных. Сначала все решили, что это журналистская утка. Но потом была еще одна вспышка в Чикаго, а потом в Сан-Франциско и в Лас-Вегасе. Девушка, которая пыталась укусить своего партнера по покеру, вспыхнула как факел, когда полицейские вывели ее из казино, чтобы посадить в свою машину. Одного бизнесмена нашли в его пентхаусе в окружении изгрызенных трупов. Маленькая девочка бродила туманной ночью по Рыбацкой верфи[2]; она тянула ручонки к каждому взрослому, который обещал ей найти родителей, а потом впивалась в горло. Одна стриптизерша решила устроить кровавое шоу и потребовала, чтобы зрители сначала подписали отказ от претензий, потому что после представления они уйдут голодными, ведь это представление, а не банкет.
Районы, где происходило нечто подобное, армия окружила баррикадами. Так возник первый Холодный город.
«Вампиры – это чисто американская проблема», – заявило Би-би-си.
Но следующая вспышка случилась в Гонконге, потом в Йокогаме, Марселе, Бресте, Ливерпуле. В Европе эпидемия распространилась, как лесной пожар.
Тане было десять лет. Она смотрела, как ее мать, сидя за туалетным столиком, собирается на вечеринку. Богатый меценат собирался пожертвовать для ее галереи кое-что из своей коллекции. Мама надела юбку-карандаш и шелковую изумрудно-зеленую блузку без рукавов; тщательно уложила короткие черные волосы. А теперь надевала жемчужные серьги.
– Ты не боишься вампиров? – спросила Тана, прижимаясь к матери. Колготки слегка царапали щеку, пахло духами. Мама рассмеялась, но вернулась с вечеринки уже больной.
Это называли Холод. На первый взгляд ничего страшного – как будто ты просто замерз и простудился. Но это была не простуда. Температура падала, чувства обострялись, жажда крови занимала все мысли. Если инфицированный выпивал человеческой крови, вирус начинал мутировать. Человек умирал, а потом оживал снова. Но становился холоднее, чем раньше. Гораздо холоднее.
Если верить Центру контроля за заболеваниями, лечение существовало только одно: не давать больному доступа к человеческой крови, пока инфекция не покинет организм. На это требовалось восемьдесят восемь дней. Ни в одной больнице не могли обеспечить условия для такого карантина. Поначалу зараженных Холодом накачивали снотворным, но одна женщина неожиданно вышла из искусственной комы и набросилась на врача. Некоторые подавляли жажду алкоголем или наркотиками, другим ничего не помогало. Если полицейские узнавали об очередном заболевшем, его тут же изолировали и отправляли в Холодный город. Мать Таны была в ужасе. Спустя два дня, когда ее уже постоянно трясло и голод стал нестерпимым, она согласилась, чтобы ее заперли в единственной части дома, откуда она не могла бы вырваться.
Тана помнила крики, которые через неделю начали раздаваться из подвала. Это продолжалось весь день, пока отец был на работе, и вечером тоже. Отец включал телевизор погромче и напивался, чтобы заснуть беспробудным сном. Когда Тана возвращалась из школы, мать кричала и звала ее, умоляла выпустить. Обещала, что будет вести себя хорошо, уверяла, что ей уже лучше, что она выздоровела.
– Тана, пожалуйста! Моя дорогая девочка, ты же знаешь, я не сделаю тебе ничего плохого. Я люблю тебя больше всего на свете. Папа не понимает, что мне уже лучше. Он мне не верит, и я его боюсь! Тана, он хочет, чтобы я осталась тут навсегда. Он никогда меня не выпустит. Он всегда хотел контролировать меня, боялся, что я слишком независимая. Пожалуйста, Тана, прошу тебя! Тут так темно! По мне кто-то ползает, а ты же знаешь, как я боюсь пауков. Милая, родная, помоги мне. Я знаю, тебе страшно, но если ты меня выпустишь, мы всегда будем вместе: ты, я и Перл. Будем гулять в парке, есть мороженое и кормить белочек. Будем копать червей в саду. Все будет хорошо. Ты ведь принесешь ключ, правда? Принеси ключ. Пожалуйста, принеси ключ. Пожалуйста, Тана, прошу тебя. Принеси ключ. Принеси ключ!
Тана сидела у двери в подвал, заткнув пальцами уши. По лицу текли слезы, она плакала и не могла остановиться. Малышка Перл нетвердыми шагами подходила к ней и тоже плакала. Они плакали, когда ели хлопья, когда смотрели мультики и когда засыпали, обнявшись, в кроватке Таны.
– Пусть она замолчит, – говорила Перл, но Тана ничего не могла сделать.
Ночью отец надевал тяжелые рабочие ботинки и кольчужные перчатки, которыми повара пользуются, когда открывают устрицы, и относил матери еду. Тогда Перл и Тана плакали сильнее всего. Они боялись, что он тоже заболеет. Отец объяснил, что заразиться можно только от вампира, а мама все еще человек. Он говорил, что ее жажда крови почти не отличается от желания грызть мел, которое иногда испытывают беременные женщины. Он говорил, что все будет в порядке, если мама не получит то, чего она хочет, и если Тана и Перл будут вести себя как обычно и никому ничего не расскажут. Ни учителям, ни друзьям, ни даже дедушке с бабушкой. Потому что никто не поймет.
Он говорил спокойно и разумно. Но потом уходил в другую комнату и выпивал полбутылки виски. А крики все не смолкали.
Прошло тридцать четыре дня, прежде чем Тана не выдержала и пообещала матери, что поможет ей выбраться. И тридцать семь, прежде чем сумела вытащить ключи из заднего кармана рабочих штанов отца. Когда он ушел на работу, Тана открыла замки. Один за другим.
В подвале стоял сырой запах земли и плесени. Она начала спускаться по скрипучей деревянной лестнице. Мать перестала кричать сразу, как только открылась дверь. Было так тихо, что шаги Таны казались оглушительно громкими. Она замерла на последней ступеньке.
И тут что-то сбило ее с ног.
Тана хорошо помнила, как зубы обожгли кожу. Челюсти матери еще не полностью превратились в вампирские, но клыки все равно пронзили плоть как два шипа, как жвала огромного паука. Потом губы мягко коснулись раны, опять стало больно, и Тане показалось, будто жизнь стремительно покидает ее.
Тана отбивалась, кричала и плакала, пиналась и царапалась. Это только заставило мать вцепиться крепче, разрывая плоть на внутренней стороне предплечья. Кровь брызнула, как струя из водяного пистолета.
Это случилось семь лет назад. Врачи сказали отцу, что воспоминания со временем станут не такими яркими, а огромный уродливый шрам на руке побледнеет, но и то и другое оказалось неправдой.
Глава 3
Смерть – это увядание цветка, который мог бы принести плод.
Генри Уорд БичерГлаза Эйдана были широко раскрыты и полны страха. Он пытался разорвать шнуры и что-то сказать сквозь скотч. Тана не могла разобрать слов, но, очевидно, он умолял развязать его, не оставлять тут. Она была готова поспорить – сейчас он раскаивался в том, что забыл о ее дне рождения. И в том, что написал ей в Твиттере о том, что бросает ее. И уж точно раскаивался в том, что наговорил этой ночью. Тана едва не засмеялась снова, но справилась с подступающей истерикой.
Подцепив скотч ногтями, Тана принялась осторожно его отклеивать. Эйдан скривился, быстро заморгал светло-карими глазами. Звон цепей на другом конце комнаты заставил ее остановиться и поднять глаза.
Это был вампир. Он пытался вырваться из ошейника, мотал головой и пристально смотрел на нее, как будто хотел сказать что-то важное. Когда-то он был симпатичным и даже сейчас сохранил некоторую привлекательность. Полные губы, острые скулы и округлый подбородок. Грязные черные волосы спутались в колтуны. Перехватив взгляд Таны, он пнул кровать, так что та издала низкий гул, и снова потряс головой.
Ну да, конечно, она бросит Эйдана тут только потому, что симпатичный вампир не хочет остаться без обеда.
– Перестань, – сказала Тана, от страха громче, чем собиралась. Нужно перелезть через кровать, добраться до окна, убрать мешки… Тогда он сгорит: почернеет, рассыплется искрами, как умирающая звезда. Она никогда не видела этого вблизи, только на Ютубе. При мысли о том, что придется убить кого-то связанного, с кляпом во рту, и смотреть, как он будет умирать, ей стало нехорошо. Она не была уверена, что сможет это сделать.
«Глупая. Глупая. Глупая», – твердило ее сердце.
Тана снова повернулась к Эйдану, но теперь руки у нее дрожали.
– Тихо, ладно?
Когда он кивнул, она быстрым движением сорвала скотч.
– Ой, – сказал Эйдан. И рванулся к ней.
В этот момент Тана тянулась к шнуру, которым было привязано его запястье. Он застал ее врасплох, она отшатнулась, потеряла равновесие и, вскрикнув, упала на кучу курток. Тупые клыки скользнули по ее руке рядом со шрамом.
Эйдан пытался ее укусить. Эйдан заразился.
А она шумела так, что все вампиры в доме наверняка проснулись.
– Скотина, – сказала она, защищаясь гневом от нарастающей паники. Заставив себя подняться на ноги, она изо всех сил толкнула Эйдана в плечо. Тот зашипел от боли, а потом улыбнулся кривой застенчивой улыбкой, которой пользовался всегда, когда его ловили на том, чего не стоило делать.
– Прости. Я… я не хотел, я просто… Я просто лежал тут все это время и думал о крови…
Тана вздрогнула. На его гладкой шее не было видно никаких отметин, но его могли укусить куда угодно.
Пожалуйста, Тана, прошу тебя.
Она никогда не рассказывала Эйдану о своей матери, но он знал. Все в школе знали. И он видел шрам – бесформенный блестящий рубец с лиловыми краями. Она рассказывала ему, какие ощущения испытывала иногда – как будто осколок льда застыл в кости под шрамом.
– Если бы ты дала мне выпить немножко… – начал Эйдан.
– То ты бы умер, идиот! И стал бы вампиром.
Тане захотелось ударить его еще раз, но она заставила себя сесть на корточки и стала рыться в куче одежды, пока не нашла сумку с ключами.
– Когда мы выберемся отсюда, ты будешь просить прощения, как никогда в жизни не просил.
Вампир опять пнул кровать, его цепи зазвенели. Тана подняла взгляд. Он посмотрел на нее, на дверь, снова на нее. И широко раскрыл мрачные нетерпеливые глаза.
Теперь она поняла. Что-то приближалось. Кто-то слышал, как она упала. Тана прошла по разбросанной одежде к комоду и придвинула его к двери. По спине струился холодный пот, и Тана задумалась, сколько она еще выдержит, прежде чем сдастся, прежде чем желание спрятаться и свернуться калачиком полностью не завладеет ею.