Сестренка из сна

Старшая

– Н-на, тварь! – я бью её в живот, чтобы добавить с ноги.

Посмевшая подать голос, когда её не спрашивали, Лерка падает на грязный заплеванный пол, чтобы свернуться в клубочек. Знает, что я добавлю с ноги, чтобы знала своё место, падаль! Девчонки вокруг подзуживают, кричат что-то, а я срываю ремень с сумки и начинаю её лупить куда попало. Лерка визжит, но ей никто не поможет, даже учителя не войдут – по-моему, им наплевать.

Я здесь самая крутая, со мной даже пацаны не рискуют связываться! Потому что зверею я моментально, и горе тому, кто вызвал мой гнев. Лерка-то что, она обычно тихая, а сегодня что-то развякалась, сявка малолетняя. Ну и получила ремнём. О! А это мысль!

– Ну-ка, переверните её! – приказываю я, и девки, сразу понявшие, чего я хочу, разворачивают Лерку на живот.

Под отчаянный визг я наказываю не вовремя открывшую рот девчонку, пока не выбиваюсь из сил. Здесь все делают то, что я сказала, а некоторые получают от этого удовольствие. Вон Лариске нравится смотреть на унижения других, но побить она никого не может, а Танька, наоборот, наслаждается криками и мольбами. Сейчас заставит Лерку ботинки свои вылизывать, но мне это неинтересно, я уже спустила пар.

На деле я, конечно, Лерку не гноблю, просто сегодня она берега потеряла, вот и будет учиться держать рот закрытым. Никому она ничего не скажет, потому что боится, а мои родаки меня по-любому отмажут, да и девчонки скажут, что ничего не было. А вот если начнется шум, то ей лучше вешаться самой, и она это знает. Здесь все всё знают, потому что школа у нас такая.

Надо руки помыть после этой падали. За спиной слышится скулеж, всхлипы и звучные шлепки – значит, Танька приступила к своей программе. Пойду я отсюда, домой пора. Лерка теперь надолго запомнит, ну и остальным это будет уроком – когда я говорю, все должны молчать.

Выхожу из туалета, резко пробив фанеру пацану из параллельного класса, за каким-то хреном оказавшемуся рядом с дверью в женский туалет. Насилие, конечно, возможно, но у нас не рискуют, знают – за такое потом яйца вырву, и никакая полиция не спасет. Им это совершенно не надо. Зверинец у нас тут, если подумать, но если не буду бить я, то опустят меня, как в первом классе было – гнобили, уже не помню, за что, ну а потом я, конечно, научилась и метелила всех, до кого добралась.

Накинув куртку и оглядевшись, выхожу из школы и двигаюсь в сторону автобусной остановки. О судорожно дышащем пацане, которому я ногами добавила, даже и не думаю. Ничего, не сдохнет, тварь очкастая. Нечего возле сортира ошиваться. Вот и мой автобус, кстати.

Предки у меня нормальные, насколько может быть нормальным это не знающее жизни старичье. Ладно, надо хоть причесаться, чтобы не зудели над ухом: «Ты же девочка!» И что, что я девочка? Пацаны девчонок бьют точно так же, и за жопу хватают, и… не только. Отпор не дашь – зажмут в кабинке и – «прощай, девственность». Это всем известно, но откуда… В общем, насколько я знаю, такого ещё не было. А если и будет, кто ж расскажет? Хотя пацаны вроде вменяемые, одно дело – раздеть, другое – вот это вот…

Ладно, завтра, говорят, новенькая будет. То ли больная, то ли дурная, не зря сегодня на полном серьёзе просили не пришибить. Михална, завучиха наша, пыталась на жалость пробить, чем приговорила дуру. Короче, болячка у новенькой, может дышать перестать, надо будет сегодня глянуть, куда её бить нельзя, а то срок с земли поднимать никому не надо.

Моя остановка. Я выхожу на улицу из пропахшего потом и бензином автобуса, оглядевшись. Привычные зеленые насаждения, так называемые деревья, с обломанными ветками выглядят, как неудачные пародии, ну и дома наши – пятиэтажные хрущёвки, обшарпанные, с воняющими мочой подъездами, разрисованными стенами, несмотря на внушительные кодовые замки.

Предки у меня старой закалки, по детству меня ремнём лупили почём зря, но я выросла и озверела. Теперь папашка три раза подумает, прежде чем ударить. А в детстве – да, я до сих помню этот ужас… И накрывающая паника, когда ремень занесён, и потом, когда всё болит и чешется потом долгое время. Батяня любил по голому телу, значит, чтобы результатами полюбоваться, скотина… Я всё ждала, когда он меня лапать попытается лет в четырнадцать. Не попытался, и то хлеб.

Захожу в наш третий подъезд. Третий подъезд, третий этаж, пятьдесят первая квартира. Кодовый замок ожидаемо не работает, поэтому толкаю тяжёлую дверь, едва не поскользнувшись на чьей-то блевотине. Нестерпимо несёт кошачьими ссаками, хоть не дыши вообще, поэтому на третий этаж взлетаю стрелой, отпираю два замка и змейкой просачиваюсь в узкую маленькую прихожую. Фф-у-ух! Здесь-то пахнет получше.

– Всем привет, я дома! – громко возвещаю я и шмыгаю в свою комнату.

Малюсенькая комнатёнка вмещает кровать, старый, обшарпанный стол, вид которого вызывает подсознательный страх, шкаф, в котором барахло моё накидано, ещё – трюмо, я же эта… девочка, чтоб им всем! Туда улетает моя сумка. Теперь надо вылезти из штанов и надеть домашнее платье, а то орать будут до посинения. Зачем им нужно, чтобы я была в платье, я себе ещё по детству представляю, но теперь-то – не тогда! Теперь я себя бить не позволю, да и сильнее уже стала, неужели это непонятно?

Ладно, всё равно придётся. Бросаю джинсы, осмотрев их – вроде нигде крови не видно. Не моей, разумеется, но всё равно нужно к следам относиться аккуратно, в тюрьме я ничего не забыла. Скидываю и футболку, чтобы влезть в идиотское платье.

Сразу же чувствую себя немного неуверенно, потому что теряется ощущение защищённости, отчего моментально зверею. Ну, сами виноваты, я вас за язык не тянула. И вот в таком нежно-голубом наряде пай-девочки, но совершенно озверевшей уже внутренне, волокусь на кухню.

– Много двоек схватила? – интересуется мама, поморщившись при виде меня. – Смотри, будешь плохо учиться…

– Что, кроссы обещанные зажмёте? – едко интересуюсь я. – Или «неси ремень»? Та всё уже! Поезд ушёл, ясно тебе?

– Что за слог у тебя! – вздыхает мама, слегка жеманно прислоняя руку ко лбу. – С тобой невозможно разговаривать! Если тебе так не нравится, то можешь валить отсюда! – моментально переходит она на крик.

– Что? Выгонишь на улицу? – шиплю я.

– В детский дом пойдёшь, девка подзаборная! – орёт она мне в ответ.

А дальше начинается обычный ежедневный скандал. Бессмысленный и беспощадный, потому что заканчивается пшиком. Я сваливаю к себе, послав всех на три буквы, ну а потом приходит папа нас мирить, как он это называет. Ну, тише становится, конечно, этого не отнять…

***

Надо было выждать, конечно, тут я дурака сваляла. Кто ж знал, что мамашка сторожить будет, всегда же прокатывало! Ну, сигареты кончились, вот я и полезла к предку, чтобы полтинник на курево вытянуть, а тут она с деревяшкой какой-то. Как заорёт! Зря я считала, что сильнее, поэтому еду сейчас, баюкая руку, да и в голове муть… Значит, попала гадюка…

Ничего, в школе мне за это кто-то точно заплатит! Найду, на ком пар выпустить, хотя мамашка озверела, конечно, хоть побои снимай. Но тогда мне точно детский дом светит, что не в моих интересах. Ничего, я ещё придумаю, как отомстить, она пожалеет, что вообще на меня руку подняла! Она у меня ещё слезами умоется, а сегодня слезами умоется кто-то другой.

Рука болит жутко, надеюсь, мамашка мне её не сломала. Ещё за волосы схватила так, что защищаться пришлось. Отец её еле оттащил, но потом пообещал серьёзный разговор вечером. Точно бить будет, он иначе не умеет. Ничего, вот оторвусь на ком-нибудь, не так страшно будет… Напугала меня мать с палкой этой круглой и большими безумными глазами.

Автобус останавливается прямо у школы, я подхватываю здоровой рукой сумку и выскакиваю из транспорта, чтобы увидеть шарахнувшуюся от меня Лерку. Неужто я её так сильно отходила вчера, что она теперь шарахается? Да нет, не до крови же получила, да и за дело.

– Лерка, иди сюда! – кричу я ей, она вздрагивает, опускает голову, но подходит.

– Здра-здравствуй, Маша, – во какая вежливая стала, хоть и запинается.

– Привет! – как ни в чём не бывало сообщаю я, выдав ей в руки мою сумку. – За мной!

Она поражена, потому что этот мой жест означает не только тот факт, что она прощена, но ещё и то, что опускать её не будут, а значит, вчерашнее было разовой акцией. Кажется, она даже веселеет на глазах, а я в это время ищу, на ком бы сорвать злость. Очень хочется отомстить за утренний на мгновение объявший меня страх, но попадаются только малолетки. Да и те сразу же разбегаются от Бешеной Машки.

О! Новенькую сегодня приведут, можно будет с ней поиграть. Бить её не сразу начну, кто знает, может она покладистая. Ха-ха! Будет у меня любимой жертвой, не иначе. А пока… Чёрт, ни одной жертвы, или поразбежались все, или ещё чего… С новенькой, кстати, можно бы и растянуть удовольствие на несколько дней, но не в моём теперешнем настроении точно.

Курить хочу, просто не могу, но пока нельзя. Училка учует, крику будет на всю школу, дура истеричная… Ладно, буду злее. Вот в таком настроении я и вхожу в класс. Лерка протягивает мне сумку дрожащими руками. Что с ней девки сделали-то вчера, что её так трясёт? Лариска, что ли, переусердствовала? Надо будет на перемене перетереть вопрос, а то забьют ещё, а Лерка – это моя игрушка.

Звонок звенит, сейчас английский будет. Тягомотина, никому на хрен не нужная. И училка – дура, десять слов выучившая, да и сам предмет полон идиотизма, как и всё в этой школе. Интересно, жертву прямо сразу на закланье приведут или дадут ей ещё подышать напоследок? Очень мне не терпится поглазеть на ту, что сегодня будет в ногах у меня ползать, умоляя о пощаде.

Дверь медленно раскрывается, и в сопровождении завучихи подколодной появляется это нежное создание – моя личная жертва. Тощая, того и гляди переломится, платье простое, украшений не видно, скукоженная какая-то и кажется, что сейчас заревёт. Нет, ну реветь-то она будет, конечно, но не прямо сейчас. Сначала уроки пройдут, а вот потом пожалеет, что не подохла раньше. А завучиха лыбится… По слухам, она малолеток у себя в кабинете то ли запугивает, то ли бьёт, но бывало от неё с мокрыми штанами выходили, а меня как-то пронесло.

– Познакомьтесь с новенькой, – сообщает завучиха. – Карина Стронцева будет учиться с вами. Карине может стать плохо, в таком случае следует звать кого-то из учителей.

– Чтобы отпели, – слышится комментарий со стороны пацанов.

– Кто это сказал?! – орёт завучиха. – Быстро встал и признался!

Ага, дураков нет! Со стороны пацанов только хмыки доносятся. У нас девки с пацанами не садятся, чёткое разграничение, да и устраивать скандал на уроке оттого, что тебя облапали, никому не надо – всем от этого хуже будет. Потому у нас договор: все разборки – после школы, они гнобят своих, мы – своих, все довольны.

Карина, значит… Делюсь с соседкой сходу придуманной дразнилкой, которая мгновенно расходится по классу. Игра начинается, значит. Ну а пока новенькая пытается усесться рядом с ошарашенным от такого Васькой Ипатовым. С ним даже я в здравом уме не села бы, тем более она в платье. Кажется, день будет интересным…

Начинается урок, я же наблюдаю краем глаза, что делает Васька. Вот новенькая вздрагивает, на мгновение поднимает взгляд, явно полный паники, на что я широко ухмыляюсь – точно под юбку полез. Ипатов такой – и в трусы залезть может, потому с ним только кулаком и можно разговаривать. Видимо, он спрашивает, нравится ли новенькой, – в своей манере, как он умеет – с издёвкой, она что-то отвечает, и Васька буквально шарахается. Не поняла…

Пацан явно держит руки при себе, о чём-то тихо расспрашивая девку. У неё что, предки в прокуратуре ишачат? Тогда бить её нельзя, в тюрьме я ничего не забыла. Это заставляет меня напрячься, чтобы понаблюдать за этой Кариной, но мажорку в ней ничего не выдаёт, а вот после уроков ко мне подходит Ипатов.

– Машка, не трожь Каринку, – просит он меня в своей манере. – У неё мать умерла неделю как, не по-людски будет.

– Что, предки мощные? – интересуюсь я.

– Нет, сирота она… – качает головой Васька, что рождает внутри меня какое-то злобное предвкушение. – Просто не по-людски, понимаешь?

– А ты решил за сиротинушку вписаться… – шиплю я, оскалясь, и без предупреждения резко бью его по яйцам.

– Бешеная, ты что?! – кричит Петька, это смотрящий наш, значит.

Буквально в трёх фразах объясняю ему, в чём конкретно дело, отчего оно смурнеет. Васька за вписку сегодня заплатит, отметелят его по беспределу, потому что договор есть договор. Но то, что она сирота, и за ней никто не стоит, – новость очень хорошая. Даже прекрасная, я бы сказала.

Карина эта будто чувствует чего… Пока я разбиралась с Васькой, испарилась просто. Ну ничего, завтра тоже будет день, да и я раз в десять злее буду, судя по обещанному мне сегодня. Ну а пока надо разобраться с Петькой, да и с Васькой, давно он напрашивался…

Старшая

Напрасно я думала, что сильнее предков. Теперь-то я понимаю, не в силах думать ни о чём другом, кроме боли. Они вдвоём быстро скрутили меня, как в детстве, а потом отец отходил меня проводом, по-моему, до крови. Я визжала, как малолетка, но меня это не спасло. Вот теперь лежу в кровати и плачу от боли. Вся задница, ноги и, кажется, спина, болят неимоверно… А ещё горят, пульсируют и вообще не понимаю, что… Боль была чуть ли не до обморока.

Больно… Очень, просто жутко больно – не пошевелиться вообще. Любое движение вызывает ещё большую боль. Не выдержав, реву в подушку. Вопрос «за что?» – глупый, понятно, за что. Если бы мамашка не спалила с батиным кошельком, всё нормально было бы, а сейчас… Озверели вкрай, пообещав, что завтра добавка будет. Почему-то я им верю, будут лупить каждый день, пока я их во сне не удавлю. А я удавлю, как только ходить научусь.

Обоссалась, пока били, так мордой в ссаки намакали, как котёнка. Точно удавлю обоих, хрен с ней, с тюрьмой! За такое я с них с живых шкуру сниму… Ярость как-то моментально сменяется страхом. Я буквально дрожу, только представив, что папашка меня, вот так же зафиксировав, отымеет в «целях воспитания». Я представляю это настолько детально, что дрожу уже вся.

С трудом взяв себя в руки, прислушиваюсь к происходящему за дверью. Вроде тихо, поэтому надо встать, хотя бы помыться. Трусы натянуть я не смогла от боли, да и кто знает, где они сейчас? Продолжения боюсь, хоть и обещали, но, может, пугают? Второй раз такое я не выдержу. Может зарезать их, пока не поздно?

Осторожно выхожу из комнаты как есть, чтобы шмыгнуть в ванную и запереться там. Кажется, я схожу с ума… Мне надо разозлиться. Надо сильно разозлиться и придушить этих тварей, пока они меня не убили. Маме-то явно нравилось, что она видела. А от пережитого ощущения абсолютной беспомощности меня до сих пор страхом нахлобучивает.

Судя по звукам, они любятся… Точно понравилось меня лупцевать, значит, не пугают и бить будут. Что делать? Надо срочно придумать, что делать, потому что быть игрушкой у предков я не согласна, да и девки в сортире увидят следы – и прощай авторитет. Загнобят на самое днище, придётся драться каждый день…

С этими мыслями я быстро моюсь и, добежав до своей комнаты, захлопываю дверь, прижав её затем стулом. Насколько я видела в ванной, задница вся синяя, вспухшие полосы, конечно, впечатляют… Просто живого места нет, как я завтра буду ходить и сидеть, вообще непонятно.

Я долго пытаюсь уснуть, но боль не даёт мне этого сделать. Ну и страх, время от времени поднимающийся откуда-то из глубины. Через окно вижу, как светятся окна стоящей через дорогу девятиэтажки, там тоже живут люди. Наверное, такие же твари, как мои предки… Мысли мои перескакивают на новенькую. Назавтра дразнилку о том, что она у пингвина делала, будет знать полшколы, ну а затем получит от меня. Будет визжать и о пощаде молить, тварь! А вечером возьму нож, и тогда посмотрим, как они ко мне подойдут, твари! Все твари! Всех бы вас порубить! Ненавижу!

Как будто мне днём было мало, ночь приносит кошмары, в которых меня привязывают к какой-то доске, намертво фиксирующей голову и руки, а потом… Лучше бы били! Я просыпаюсь с криком, не в силах понять, почему мне снится насилие. Как будто отец, а за ним все школьные пацаны, встав в очередь, меня… это самое. И не вырваться, не убежать. Во сне я пытаюсь спрятаться, отбиваться ногами, но спасения нет, и я чувствую дикую, страшную боль, от которой снова и снова просыпаюсь с криком.

Утром я невыспавшаяся и злая на всех. Хотя от родителей держусь подальше и поближе к ножам, при этом их совсем не слушаю. Мать что-то бормочет, я же просто беру булку, отламываю большой ломоть и, подхватив сумку, сваливаю из дома, пока опять не началось. Судя по маминому виду, ночь прошла продуктивно… Ну да ничего, отольются кошке мышкины слёзы, пожалеет тварюга, что на меня руку подняла.

Идти мне не очень просто, я в обтягивающих «противоугонных» джинсах, поэтому задница отдаёт болью на каждом шаге. От этого хочется отмутузить хоть кого-нибудь. Сделать так, чтобы выла от боли, ревела и ползала в ногах. И я знаю, кто это сегодня будет! За то, что со мной сделали, заплатит именно эта крыса!

Я вываливаюсь из автобуса, оглядев остановку, но не вижу Лерку. Как она посмела не встречать меня? Сейчас я ей покажу её место! Жалко мне стало эту тварь! Да я её! С такими мыслями почти врываюсь в школу, быстро оказавшись возле класса. Боль такая, что хочется вжарить хоть кого-нибудь. Поэтому, яростно дыша, я вваливаюсь в класс, но… Лерки там нет! Куда делась?!

Звенит звонок, вынуждая меня прекратить поиски, Лерка так и не появляется. Заболела, что ли? Странно… Классная, а ей что надо? Она внимательно смотрит на нас, что должно, наверное, по её мнению, вызывать страх, но вызывает давно только улыбки. Нам по четырнадцать, и на такие вещи мы не ведёмся.

– Дети, ваша одноклассница… – негромко произносит классная, чтобы затем объявить о том, что Лерки больше нет.

Этой ночью у Лерки по какой-то причине отказало сердце, она сдохла. Не скажу, что этот факт меня хоть как-то тронул, только разозлил – другую игрушку себе искать надо. Вот что за тварь, а? Нашла время сдохнуть! Кто-то из девчонок всхлипывает. Не поняла, это кто у нас такой жалостливый? Кого я лечить буду? Танька?! Ничего ж себе!

Холодная, злая Танька, и вдруг такие эмоции! А классная продолжает вещать о том, что сердце может отказать у каждого в любой момент, что мусора всё равно понаедут, чтобы опросить, мало ли что. Другая на моём месте призадумалась бы по этому поводу, но я уже в бешенстве. Я хочу видеть кого-нибудь униженного, орущего от боли, совсем как я недавно. А сироту никто не отмажет, даже если я её кончу в сортире. Но я её не кончу, не люблю слишком быстро ломать игрушки. А эта игрушка будет моей любимой, раз уж Лерка подохла.

Новенькая сидит рядом с Васькой, тихо с ним переговариваясь. Судя по взглядам, с-с-с… он рассказывает, кого надо бояться, но ей это всё равно не поможет, потому что последний урок – физра, а там с ней такое можно сделать… Стоп, а если она освобождена? Значит, прогуляю урок, но достану её! Мне остро необходимо спустить пар, пока я никого не убила!

***

Похоже, Васька серьёзно вписался за новенькую. Чуть ли не в сортир её провожает, от жвачек в волосы это не защищает, но задрать новенькой юбку не дал, выписав мелкому такого леща, что тот по полу покатился. Остальные отскочили, только дразнилки слышны о «половой жизни Карины и пингвина», как бы отец сказал. Но она будто и не реагирует, а Васька явно хочет её своей объявить.

Пацан может девчонку своей назвать, тогда она неприкосновенной становится, но за это отдуваться ему, поэтому мало кто рискует. Но Васька отбитый, у него и ходка по хулиганке есть, так что вполне может, а это значит, что нужно успеть до того, как он это сделает. Сегодня точно не сможет, не по пацанским понятиям это будет, поэтому, скорей всего, завтра. Ну ничего, завтра она меня на коленях встречать будет – или я не Бешеная Машка!

На уроках новенькая сидит с Васькой, потому не дотянуться. Ну, девки на перемене оттягиваются, называя её понятно как, а у меня ощущение, что она совсем не реагирует, что бесит просто жутко. Просто руки сжимаются сами, а в сортир приходится ходить одной и следить, чтобы мою задницу никто не увидел. Ещё и ссать больно, как будто вчера ещё и туда попало. Сволочи, какие же сволочи оказались мои предки, так бы и придушила!

Преподы, как будто чувствуют моё состояние, даже и не спрашивают, а я с каждым уроком всё сильнее зверею. Девки это видят, стараясь держаться от меня подальше, но физра всё ближе, и это заставляет держать себя в руках. В нашей раздевалке Васьки не будет, а она там переодеваться начнёт, вот тогда мы её…

Я взяла спортивные штаны, а не трусы, как обычно от нас требуют, но пусть физрук хоть что-то вякнет, я его… Хотя он меня знает, ещё год назад так от меня по яйцам огреб – до сих пор помнит, гадёныш. Так что попрыгаем на физре, новенькая расслабится, хотя, если я хоть чуть знаю Евсеича, он сегодня люлей от Васьки отхватит, что тоже неплохо, а вот после урока…

Всё получается, как задумано. В раздевалке перед уроком все старательно Карину игнорируют, изображая бойкот, хотя мы таким не развлекаемся, но ей-то откуда знать? А потом вылезаем в зал. Странно, говорили о болезни, а бегает и прыгает новенькая со всеми. Ну и падает, потому что девки очень заботливые. Но при этом никаких эффектов нет, значит, или нас налюбили, или какая-то другая у неё болезнь.

Но, судя по тому, как поднимается после падения, ничего ей не сделается, что заставляет меня ухмыляться… И в этот момент мне в зад прилетает мяч. Боль такая, как будто грузовик с битым стеклом в меня въехал. Едва удержавшись на ногах, медленно разворачиваюсь и вижу лыбу Васьки. Это становится последней каплей: взревев, я кидаюсь на него. Бью от всей души и ногами, и руками, он пытается отмахаться, но я уже просто в диком бешенстве, потому метелю его так, как будто это он меня избил.

Оттащить меня получается не сразу, под горячую руку ещё и нашему вечно пьяному физруку прилетает, но потом пацаны меня просто фиксируют, а кто-то ещё и водой обливает. Я рычу, отфыркиваюсь, но медленно прихожу в себя, а Ваську утаскивают куда-то, при этом глаза его закрыты. Я его что, убила?

– Живой он, – хмыкает кто-то из парней. – Ну, ты дала, Бешеная…

Карина смотрит на меня с ужасом, а Ваську сопровождают в медпункт, хотя скорую не вызовут, потому что это – косяк Евсеича, а рука руку моет. Так что, раз живой остался, то, считай, повезло. А вот Каринка остаётся без защиты, что меня радует чуть ли не до визга. Она-то этого не понимает, думает, раз до урока ничего не было, то я её после пощажу. Дура.

Нас отпускают в раздевалку, при этом я быстро перемигиваюсь с девками, раздавая указания. Сейчас будет веселье… Заставить бы её бегать голышом… А это мысль! Но сначала развлечение!

Она начинает переодеваться. И вот когда оказывается в одних трусах, на новенькую прыгают Лариска со второй Танькой. Карина пытается визжать, но ей в рот быстро суют её же спортивные трусы, избавляя ото всей одежды. Ну а дальше я беру в руку припасённый провод. Её держат, а я отвожу душу, под сдавленный визг наблюдая за тем, как вспухают полосы. Устаю я почему-то слишком быстро, как будто запал пропадает.

– На колени, жучка! – командую я, когда её отпускают. Она лежит и ревёт, тогда я бью ещё и ещё, рыча: – На колени!

Она пытается встать, упираясь руками и тяжело дыша. В этот момент я хватаю за цепочку на её шее, придушивая. Заставляя встать, как мне надо, потому что мы ещё не закончили. Цепочка ожидаемо рвётся, я зло кидаю её куда-то назад, а сама встаю поудобнее, размахиваясь, но тут что-то взвизгнувшая Карина резко прыгает на меня, ударив в то место, которое ей ещё предстоит… От неожиданности я резко заваливаюсь назад, размахивая руками, но сохранить равновесие не удаётся, и я падаю навзничь.

Под спиной что-то хрустит, и тут меня затопляет боль. Жуткая, дикая, неописуемая боль, от которой хочется кричать, но я не могу, что-то бьёт меня и в грудь, отчего дыхание куда-то исчезает, становится как-то ужасно холодно и свет отключают. Но при этом боль не исчезает, она становится то сильнее, то слабее, будто качая меня на волнах. Получается, эта сопля меня убила?

Боль опять становится запредельной, и я вижу себя. Я вижу свою оскаленную морду, занесённый ремень, понимая, сейчас я – Лерка. Боль становится всё сильнее, а вместе с ней приходит и паника, ужас от невозможности двинуться, а боль всё усиливается, хотя кажется, что больше уже некуда. Я продолжаю видеть себя со стороны и понимаю, что выгляжу действительно страшно.

– Ты будешь наказана за причинённое тобой зло, – слышу я чей-то голос.