Капитул Дюны
Когда-то она думала, что это очень странный взгляд на вещи. Но так было до испытания Пряностью. Лежа ночью в постели, наслаждаясь теплом тел друг друга, они понимали друг друга без слов, хотя и разговаривали.
– Язык зажимает тебя, – говорил Шоэль. – Чему надо научиться – это умению читать свои собственные реакции. Иногда ты сможешь найти слова для их описания, иногда… нет.
– Никаких слов? Даже для того, чтобы задать вопрос?
– Так ты хочешь слов, да? Как это? Веры. Упования. Истины. Честности.
– Это действительно хорошие слова, Шоэль.
– Но в них нет зацепки. Нельзя от них зависеть.
– Но от чего можно зависеть?
– От своей внутренней реакции. Я читаю себя, но не личность, которая стоит передо мной. Я всегда почувствую ложь, потому что мне хочется повернуться спиной к лжецу.
– Вот как ты это делаешь! – От избытка чувств она хлопнула его по обнаженной руке.
– Некоторые делают по-другому. Одна женщина, говорят, узнавала лжеца по тому, что ей хотелось взять его под руку и прогуляться с ним, доставив ему этим удовольствие. Ты можешь считать это вздором, но и это срабатывает.
– Думаю, что это очень мудро, Шоэль, – сказала она, хотя на самом деле это говорила любовь. В тот момент она едва ли понимала, что он имеет в виду.
– Моя драгоценная любовь, – сказал он, лаская на своей руке ее голову. – Вещатели Истины говорят, что чувство истины никогда не покидает того, кто хоть раз его ощутил. Пожалуйста, не говори мне о моей мудрости, ибо это говорит твоя слепая любовь.
– Прости меня, Шоэль. – Она обожала запах его рук и зарылась лицом в ее изгиб, щекоча его волосами. – Но я хочу знать все, что знаешь ты.
Он повернулся, чтобы ей было удобнее лежать.
– Знаешь, что говорил мне инструктор третьей ступени: «Не надо ничего знать! Учитесь быть совершенно наивными!»
Она была поражена до глубины души.
– Как? Совсем ничего?
– Ты подходишь ко всему с чистой грифельной доской. Ни в тебе, ни на тебе нет ничего постороннего. Все, что ты узнаешь, пишется на этой доске начисто.
Она начала понимать.
– Ничто тебе не мешает.
– Правильно. Ты ведешь себя как первобытный, невежественный дикарь, ты настолько неискушен в сложностях, что в какой-то момент начинаешь прозревать все их хитросплетения. Можно сказать, что ты находишь решения, хотя и не ищешь их специально.
– Вот это действительно мудро, Шоэль. Я уверена, что ты лучший студент из всех, кто когда-либо учился у них, самый смекалистый, самый…
– Я всегда думал, что это невыносимая чушь.
– Нет, это не так! Ты так не думал.
– Так было, и я так думал до того момента, когда во мне произошел легкий, едва заметный сдвиг. Это не было движение мышц или что-то такое, что мог бы заметить сторонний наблюдатель. Это был… просто толчок.
– Где ты его почувствовал?
– Я не могу это описать. Но к этому ощущению меня подготовил мой инструктор Четвертой Ступени: «Очень осторожно прикоснись к этому явлению. Очень деликатно». Один из наших студентов подумал, что преподаватель имеет в виду прикосновение руками. Как же мы смеялись над его наивностью!
– Это было жестоко. – Она прикоснулась к его щеке и провела пальцами по темной щетине. Было уже поздно, но ей совсем не хотелось спать.
– Полагаю, что это действительно было жестоко с нашей стороны. Но когда толчок произошел, я понял, что это. Я никогда прежде не испытывал такого ощущения, был крайне удивлен, потому что в конце концов узнал его, поняв, что это чувство было во мне всегда, с самого рождения. Оно было мне знакомо. Это пульсировало мое Ощущение Истины.
Она подумала, что и сама чувствует в себе Ощущение Истины. Чувство чуда в его голосе задело в ней мощные струны.
– Это было мое чувство, а я принадлежал ему. Мы стали неразделимым целым, и больше не могли быть разведены.
– Как это, должно быть, чудесно. – В ее голосе слышались благоговение и зависть.
– Нет, иногда я ненавижу эту способность. Некоторые люди предстают передо мной словно с распоротыми животами. Я отчетливо вижу их безобразное нутро.
– Это отвратительно!
– Но есть и вознаграждение, любовь моя. Иногда встречаешь людей, которые похожи на цветок, который протягивает тебе невинный ребенок. Невинность. Моя невинность отвечает такому человеку, и мое Ощущение Истины многократно укрепляется. Именно это сделала со мной ты, моя любовь.
Корабль-невидимка Досточтимых Матрон прибыл на Гамму, и они пересадили Ребекку на грязный мусоровоз, доставивший старуху на поверхность планеты. Лихтер изверг ее на Гамму вместе с экскрементами, но она не обратила на это никакого внимания. Дома! Я дома, и Лампадас все еще цела.
Однако Раввин не разделял ее восторгов.
Они снова сидели в его кабинете, но теперь Ребекка уже освоилась с Чужой Памятью и вела себя более уверенно. Раввин не мог этого не заметить.
– Сейчас ты еще больше похожа на них! Это нечистота.
– Равви, у нас у всех есть нечистые предки. Мне посчастливилось познакомиться с некоторыми из них.
– Что такое? О чем ты говоришь?
– Все мы происходим от людей, которым так или иначе приходилось делать в жизни отвратительные вещи, Равви. Мы не любим вспоминать о варварах – наших предках, но они у нас были.
– Как ты заговорила!
– Преподобные Матери могут назвать их всех, Равви. Помните: побеждает тот, кто скрещивается. Вы понимаете меня?
– Я никогда не слышал от тебя таких вызывающих речей. Что с тобой случилось, дочь моя?
– Я осталась в живых только потому, что поняла: победа достается порой ценой некоторых моральных издержек.
– Что такое? Это слова Зла.
– Зла? Варварство недостаточно сильное слово для обозначения некоторых злодейств, которые учиняли наши предки. Предки любого из нас, Равви.
Она видела, что причиняет ему страдания, и чувствовала жестокость своих слов, но не могла остановиться. Как он может уклоняться от истинности того, что она говорит? Ведь он всеми уважаемый человек.
Она смягчила тон, но от этого ее слова ранили его еще глубже.
– Равви, если бы вы смогли разделить со мной всю глубину Чужой Памяти и увидели то, что заставили увидеть меня те давно умершие люди, то вы снова принялись бы за поиски того, что есть Зло. Нет таких слов, которыми можно было бы описать гнусность многих поступков, совершенных нашими с вами предками.
– Ребекка… Ребекка… Я понимаю трудности, с которыми ты…
– Не надо извинять меня трудными временами! Ты – Раввин, и все прекрасно понимаешь. Когда мы теряем чувство нравственности? Когда перестаем слушать и слышать.
Он закрыл лицо руками и принялся раскачиваться взад и вперед. От этого движения старое кресло жалобно заскрипело.
– Равви, я всегда любила и уважала вас. Ради вас я прошла через Испытание Пряностью. Ради вас я разделила память с людьми Лампадас. Не отриньте то, что я узнала от них.
Он опустил руки.
– Я не собираюсь это отрицать, дочь моя. Но пойми мою боль.
– Из всего того, что я узнала, я сделала важное заключение. Одну вещь надо сделать немедленно и безотлагательно – а именно признать, что в этом мире нет невинных.
– Ребекка!
– Может быть, здесь не вполне уместно слово «вина», Равви, но наши предки совершали деяния, которые требуют искупления.
– Это я понимаю, Ребекка. Это равновесие, которое…
– Не говорите мне, что вы понимаете. Я же вижу, что вы ровным счетом ничего не поняли. – Она встала и вперила в его лицо свой горящий взор. – Это не бухгалтерская книга, в которой всегда можно уравнять счет. Я хочу знать, как далеко вы хотите зайти?
– Ребекка, я твой Раввин. Ты не смеешь разговаривать в таком тоне, особенно со мной.
– Чем дальше вы зайдете, Равви, тем отвратительнее будет зло и выше цена. Вы не можете зайти далеко, но я вынуждена сделать это за вас.
Повернувшись, она вышла из кабинета, не обращая внимания на его мольбу, на жалобную интонацию, с которой он произнес ее имя. Закрывая дверь, она слышала, как он произнес:
– Что мы сделали? Помоги ей, Израиль.
Написание истории – это отвлекающий маневр. Большинство исторических сочинений отвлекают внимание читателя от тайных пружин великих событий.
(Башар Тег)В те дни, когда Айдахо был предоставлен самому себе, он с удовольствием исследовал корабль-невидимку, ставший местом его заточения. Как же много интересного было в этом иксианском изобретении. Корабль представлял собой настоящую пещеру чудес.
На этот раз Айдахо остановился, прекратив на время свои блуждания по кораблю, и пристально вгляделся в глазки видеокамер, вмонтированных в сверкающую поверхность свода двери. У него возникло странное ощущение, что он видит сам себя в этих бесцеремонных механических глазах. О чем думают Сестры, когда смотрят на него? Неуклюжий подросток-гхола с давно переставшего существовать Убежища на Гамму превратился в высокого худого мужчину со смуглой кожей и темными волосами. Волосы сильно отросли с тех пор, как Айдахо вступил на борт этого корабля в последний день Дюны.
Глаза Бене Гессерит заглядывали под кожу. Он был уверен, что они подозревают, что он – ментат, и боялся того, как они истолкуют это открытие. Мог ли ментат надеяться до бесконечности скрывать этот факт от Преподобных Матерей? Какая глупость! Он знал, что они, кроме того, подозревают, что он – Вещающий Истину.
Он помахал рукой глазку видеокамеры.
– Я нисколько не устал. Продолжу свои исследования.
Беллонда выходила из себя, когда видела, с какой шутливой несерьезностью относится гхола к наблюдению. Она терпеть не могла, когда он принимался за свои походы по кораблю, и не пыталась скрыть свое отношение. Айдахо видел горящие от ненависти глаза всякий раз, когда Беллонда являлась на борт. Не ищет ли он способа бежать отсюда?
Именно этим я и занимаюсь, дорогая Белл, но я сделаю это так, как тебе и не снилось.
Для Айдахо на корабле существовали ограничения в передвижении: наружное поле, которое он физически не мог пересечь, поля, охранявшие машинное отделение (с временно выключенными двигателями), помещение охраны (он мог заглянуть туда, но не мог войти), арсенал и отсек, где содержался плененный тлейлаксианец Сциталь. Иногда он встречал последнего мастера, но видел его только через барьер, поглощавший всякие звуки. Существовал также информационный барьер – отсек, где хранился бортовой журнал, который не отвечал на запросы Дункана Айдахо. Ответы журнала были блокированы Преподобными Матерями.
Кроме пространственных ограничений, существовали еще и временные. Айдахо было отведено не более трехсот стандартных лет на понимание окружавших его вещей.
Если, конечно, нас не обнаружат Досточтимые Матроны.
Айдахо понимал, что Матроны ищут его, что он для них добыча даже более желанная, чем женщины из Бене Гессерит. У него не было никаких иллюзий относительно того, что они сделают с ним, попади он в руки Досточтимых Матрон. Они знают, что он здесь. Мужчины, которых он тренировал, умели подчинять себе женщин. Это задевало Матрон и разжигало их ненависть к Айдахо.
Как только Сестры убедятся в том, что он ментат, они тотчас поймут и то, что в его памяти хранятся все сведения о его прошлых жизнях, жизнях гхола. Прежние копии не обладали такой способностью. Они заподозрят, что он – скрытый Квисатц Хадерах. Стоит только посмотреть, как тщательно дозируют они для него меланжу. Сестры в ужасе от возможности повторить ту ошибку, которую они допустили относительно Пауля Атрейдеса и его сына – Тирана. Тридцать пять столетий нестерпимого ига!
Однако с Мурбеллой надо было обращаться с особой осторожностью. Каждый раз, встречаясь с ней, он не ожидал, что получит ответ – теперь или позже. Это был типичный подход ментата – сосредотачиваться на вопросах. Ментаты накапливают вопросы так, как остальные люди накапливают ответы. Вопросы образовывали свои паттерны и системы. Это придавало проблемам форму. Теперь появлялась возможность рассматривать вселенную сквозь созданные паттерны, наслаждаться игрой отражений знания от поверхности внутреннего сознания, внутренние конструкции создавали причудливую смесь с отражениями понимания внешнего мира, его образов и словесных выражений. Особую прелесть этим конструкциям придавали их временность и текучесть.
Инструктор первого Айдахо учил его первым словам для обозначения этих первичных пробных конструкций: «Постоянно следи за движениями, которые происходят на экране твоего внутреннего взора».
С момента первого робкого погружения в мир ментата прошло много лет. С тех пор сила росла. Чувствительность к внутренним изменениям усилилась настолько, что Айдахо становился ментатом всякий раз, когда происходили изменения в восприятии наблюдений.
Беллонда была для него самым тяжелым испытанием. Он опасался ее проницательного взгляда и безошибочных вопросов. Ментат проверял ментата. Айдахо встречал набеги Беллонды осторожно, проявляя осмотрительность и терпение. Посмотрим, зачем ты пришла.
Словно он этого не понимал.
Терпение превратилось в привычную маску. Однако страх был естественной реакцией, и его не следовало скрывать. Беллонда не скрывала своего желания видеть его мертвым.
Айдахо воспринимал как факт, что рано или поздно наблюдатели увидят источник его навыков, которые он был вынужден использовать.
Истинным навыком ментата был присущий только им способ ментального конструирования, которое называется «великим синтезом». Этот синтез требовал такого терпения, на которое был способен только ментат. Обычный человек не мог даже мечтать о таком терпении. В школе ментатов такой прием назывался персеверацией. Для этого человек должен стать примитивным охотником, способным читать мельчайшие изменения в окружающей обстановке и следовать за ними. В то же время нельзя было терять из виду широкую перспективу и стратегическую цель. Так рождалась наивность, похожая на наивность Вещающих Истину, но наивность ментата была более мощной.
– Ты открыт всему, что может произвести вселенная, – говорил первый учитель Айдахо. – Твой ум не компьютер; это инструмент открытий, настроенный на все, что приходит в твое сознание через органы чувств.
Айдахо всегда чувствовал, когда чувства Беллонды открыты. Она стояла здесь, ее взгляд обманчиво блуждал, и Айдахо знал, какие первичные понятия занимают в этот момент ее ум. Защита Айдахо покоилась на главном изъяне Беллонды: открытые чувства требовали идеализма, которого Беллонда была начисто лишена. Она не задавала самых удачных вопросов, и Айдахо не переставал этому удивляться. Стала бы Одраде использовать негодного ментата? Судя по ее остальным действиям, вряд ли.
Я ищу вопросы, которые формируют лучшие образы.
Поступая так, никогда не думаешь о себе как об очень умном создании, о том, что ты располагаешь формулой, способной решить проблему. Ты остаешься открытым для новых вопросов, создавая новые паттерны. Испытание, повторное испытание, придание формы, повторное придание формы. Непрестанный поиск, ты никогда не останавливаешься, никогда не пресыщаешься, не поддаешься самодовольству. Это частный, твой, и только твой, путь, похожий на путь других ментатов, но идти по нему можно только своим шагом, сохраняя свою, и только свою, уникальность.
«Ты никогда не станешь полным ментатом. Именно поэтому мы называем состояние ментата «недостижимой целью».
Эти слова первого учителя навеки запечатлелись в мозгу Айдахо.
Накапливая свои наблюдения Беллонды, Дункан все больше проникался восхищением перед точкой зрения, которую внушили ему Великие Мастера ментаты, обучавшие его в незапамятные времена. «Из Преподобных Матерей не получаются лучшие ментаты».
Ни одна представительница Бене Гессерит не была способна к полному отчуждению от связывающего ее абсолюта, от зависимости, приобретенной во время испытания Пряностью: безусловной верности Общине Сестер.
Учителя ментаты предупреждали об этой опасности и не раз говорили о вреде абсолюта. Приверженность абсолютным истинам – главное прегрешение для ментата.
«Все, что ты делаешь, все, что ты чувствуешь и говоришь, – это эксперимент, но ни в коем случае не окончательный вывод. Ничто не останавливается до самой смерти, но даже смерть не есть остановка, поскольку каждая жизнь творит бесчисленные круги. Индукция создает энергию, и ты усиливаешь свою чувствительность к этим биениям. Дедукция воплощает идею абсолюта. Отбрось истину и потряси ее основы!»
Когда вопросы Беллонды касались его отношений с Мурбеллой, он видел явную эмоциональную реакцию. Любопытство? Ревность? Он воспринимал любопытство (и даже ревность) относительно сексуальной потребности в этом болезненном пристрастии Мурбеллы и Айдахо друг к другу. Неужели экстаз так велик?
В этот день Айдахо бродил по своим апартаментам, чувствуя себя не на месте, так, словно он впервые попал сюда и еще не воспринимает помещение как свой дом. Это во мне говорят эмоции.
За годы заключения помещение приобрело более или менее жилой вид. Здесь пещера. Когда-то это был грузовой отсек. Большие комнаты с закругленными потолками – спальня, библиотека, гостиная, выложенная зеленоватой плиткой ванная с сауной и парной. Длинный зал для упражнений, который они делили с Мурбеллой.
Помещения носили на себе следы контактов с его обитателем: плетеное кресло, висящее в правом углу рядом с консолью и проектором, с помощью которых можно было управлять доступными системами корабля. На столе ридулианская бумага. След пищи – пятно на рабочем столе.
Не находя покоя, Айдахо отправился в спальню. Темнело. Из всех чувств самым острым у Айдахо было обоняние. В спальне пахло слюной, напоминание о сексуальной коллизии, происшедшей здесь прошлой ночью.
Да, это самое подходящее слово. Коллизия.
Самый воздух корабля-невидимки – отфильтрованный, рециркулирующий и очищенный – навевал скуку. Ни один поток свежего воздуха из внешнего мира не бывал долгим. Иногда Айдахо долго молча принюхивался, надеясь уловить хоть какой-то запах, который не напоминал бы о многолетнем заключении.
Должен найтись способ бежать отсюда!
Он покинул свои апартаменты и направился по коридору, в конце которого сел в лифт и спустился в нижнюю часть корабля.
Что в действительности происходит в мире, раскинувшемся под небесами?
Те намеки, которые он слышал от Одраде, наполняли его страхом и подавленными чувствами. Бежать некуда! Мудро ли я поступаю, что делюсь своими опасениями с Шианой? Мурбелла просто смеется надо мной, говоря: «Я защищу тебя, моя любовь. Досточтимые Матроны не причинят мне никакого вреда». Еще одно заблуждение.
Но Шиана… как быстро она выучила тайный язык жестов и прониклась духом конспирации. Конспирации? Нет… Я сомневаюсь, чтобы хоть одна Преподобная Мать решилась выступить против Общины Сестер. Даже леди Джессика в конце жизни вернулась к ним. Но я не прошу Шиану выступать против Сестер, я только хочу, чтобы она защитила нас от безрассудства Мурбеллы.
Огромная сила охотников делала возможным точное предсказание лишь масштабов разрушения. Ментату оставалось только созерцать их уничтожающее все на своем пути насилие. Но Досточтимые Матроны несли с собой что-то еще, какой-то сокровенный смысл, существовавший где-то в Рассеянии. Кто такие футары, о которых столь небрежно сообщила Одраде? Отчасти люди, отчасти животные? Такова была догадка Луциллы. Но где сама Луцилла?
Незаметно для себя Айдахо оказался в Большом Хранилище, огромном, с километр длиной, помещении, в котором перевезли на Капитул последнего гигантского песчаного червя. В этом месте до сих пор пахло Пряностью и песком, и запах этот напоминал о давно минувших и канувших в Лету днях. Он понимал, почему так часто приходит в Большое Хранилище и почему часто, как это произошло сегодня, ноги сами приносят его сюда. Это помещение притягивало и отталкивало его одновременно. Огромное пространство, запах песка, Пряности и пыли питал ностальгию по давно утраченной свободе. Но была у этой медали и другая сторона. Именно здесь с ним всегда происходило это.
Произойдет ли сегодня?
Без всяких предвестников проходило ощущение пребывания в Большом Хранилище. Потом… возникала сверкающая сеть в расплавленном от жары небе. Айдахо отдавал себе отчет в том, что это видение, что на самом деле никакой сети нет. Его ум переводил на человеческий язык то, что не в силах были высказать ощущения.
Сияющая сеть ундулировала, словно под дуновениями вечного северного ветра.
Потом сеть раздавалась, и в просвете Айдахо видел двоих – мужчину и женщину. Они выглядели вполне заурядно, но в то же время очень необычно. Бабушка и дедушка в древних одеяниях. Длинный, до пят фартук на мужчине и длинное платье и головной платок на женщине. Они работали в цветнике! Айдахо был уверен, что это совершеннейшая иллюзия. Я вижу, но это не существует в действительности.
Со временем мужчина и женщина начинали замечать Айдахо. Он слышал их голоса.
– Он опять здесь, Марти, – говорил мужчина, обращая ее внимание на Айдахо.
– Как он может видеть сквозь пелену смерти? – всегда спрашивала Марти. – Мне кажется, что это невозможно.
– По-видимому, он стал очень тонким. Интересно, знает ли он об опасности?
Опасность. Именно это слово прерывало его видение.
– Ты сегодня не у консоли?
Какое-то мгновение ему казалось, что это продолжается видение, но потом он осознал, что вопрос задала вполне реальная Одраде. Ее голос раздался сзади, женщина стояла рядом с Айдахо. Он резко повернулся и успел заметить, что не закрыл за собой люк, и Одраде проследовала за ним в Большое Хранилище. По его пути, не наступая на песок, который мог выдать ее присутствие своим шорохом под ее ногами.
Вид у Одраде был усталым, глаза выдавали нетерпение. Почему она думает, что я должен быть у консоли управления?
Словно отвечая на его невысказанный вопрос, Одраде сказала:
– В последнее время я очень часто заставала тебя за пультом у консоли. Что ты ищешь, Дункан?
Он молча покачал головой. Почему я вдруг почувствовал угрозу?
В обществе Одраде он редко испытывал страх. Однако мог припомнить и исключения. Например, однажды она вдруг стала внимательно приглядываться к его рукам, находившимся в поле консоли управления.
Страх ассоциируется с консолью. Неужели я выдал пристрастие ментата к получению данных? Может быть, они заподозрили, что у меня есть скрытая от них внутренняя жизнь?
– Мне совершенно отказано в праве на частную жизнь? – В голосе прозвучали гнев и вызов.
Одраде медленно покачала головой, словно говоря: «Ты способен на нечто большее».
– Ты приходишь сюда второй раз за сегодняшний день. – В голосе Айдахо появились обвиняющие нотки.
– Должна тебе сказать, что ты стал лучше выглядеть, Дункан, – еще одна словесная уловка.
– Ваши наблюдатели докладывают тебе и об этом?
– Не раздражайся. Я приходила поговорить с Мурбеллой, и она сказала, что ты должен быть внизу.
– Полагаю, вы знаете, что Мурбелла снова беременна.
Можно ли расценивать эти слова как попытку умиротворить Одраде?
– Мы очень рады этому, но я пришла сказать тебе, что Шиана намерена нанести тебе визит.
Почему об этом говорит мне именно Одраде?
Слова Верховной Матери вызвали в памяти Айдахо образ девчонки с Дюны, которая стала самой молодой (так утверждали сами Сестры) полной Преподобной Матерью. Шиана, его доверенное лицо там, на воле, которая в Пустыне следит за развитием Великого Червя. Стал ли он вечен? Почему Одраде интересуется визитами Шианы к нему?
– Шиана хочет поговорить с тобой о Тиране.
Одраде видела, что сумела удивить Айдахо.
– Что нового могу я сказать Шиане о Лето Втором? – спросил Дункан. – Она же Преподобная Мать.
– Ты очень близко знаешь Атрейдесов.
Ага, вот в чем дело! Она охотится за ментатом.
– Но ты говоришь, что она хочет обсудить со мной Лето, а о нем не надо думать как об Атрейдесе.
– Но он был им. Он был слишком рафинирован, сведен до первобытных элементов, но все же он был одним из нас.
Одним из нас! Она напомнила ему о том, что и сама была из Атрейдесов. Она воззвала к его вечному чувству долга по отношению к этому семейству!
– Это ты так говоришь.
– Может быть, мы перестанем играть в эту дурацкую игру?
Его охватило чувство опасности. Надо быть осторожным. Эта перемена не укрылась от Одраде. Преподобные Матери очень понятливы. Он уставился на нее, не смея говорить, зная, что любое слово скажет ей слишком много.
– Мы уверены, что ты помнишь о жизнях не одного гхола, – не дождавшись, когда Айдахо ответит, Одраде продолжала: – Давай, давай, Дункан! Ты ментат?