Моя родная хтонь

От автора

Так что же такое хтонь?

Каждый её понимает по-своему. Она многогранна. Я просто обязан дать этому понятию своё определение.

Это светлая тоска. Это печальная безысходность бытия в глазах умирающего лосося, потому что так надо и он должен умереть. А я держу его в руках, стоя по колено в воде на острове Сахалин. И мне печально.

Это бедность. Это смирение. Это едва уловимый момент бытия, который ты вспомнил в лицах давно умерших родственников. Это фотография, снятая со стометровой высоты на дрон Жужик, панорама твоего детского мира. Путь от дома до школы и кладбищенский лес, где лежат твои дед и отец. Это, конечно же, заброшенные церкви, разговоры по душам с жителями маленьких городков. Она – сама неизбежность, до краёв наполненная слезами любви ко всему: к людям, мыслям, космосу.

Кто я?

Я – мечтатель. Путешественник. Посетил более 150 городов России.

Я бывал за границей и на момент написания книги посетил 57 стран. Могу даже привести их список по алфавиту: Абхазия, Австрия, Албания, Андорра, Аргентина, Армения, Беларусь, Бельгия, Болгария, Босния и Герцеговина, Ватикан, Венгрия, Вьетнам, Германия, Гонконг, Греция, Грузия, Дания, Египет, Индонезия, Исландия, Испания, Италия, Камбоджа, Кипр, Китай, Кыргызстан, Латвия, Литва, Лихтенштейн, Макао, Малайзия, Молдова, Монако, Нидерланды, Польша, Португалия, Россия, Румыния, Северная Македония, Сербия, Сингапур, Словакия, Словения, Таиланд, Турция, Украина, Филиппины, Финляндия, Франция, Хорватия, Черногория, Чехия, Швейцария, Швеция, Шри-Ланка, Эстония.

Могу говорить на английском, французском, немецком, изучаю испанский. Он после французского кажется знакомым и простым.

Несмотря на то, что каждый раз влюбляюсь в новую страну без остатка, щемящая боль по имени «родная хтонь» постоянно напоминает о себе.

Почти с самого основания и больше 11 лет проработал в лучшей международной компании «Додо Пицца» родом из Сыктывкара. Сейчас работаю сам на себя, придумываю рекламу и смыслы.

Обложка книги

Мой друг и коллега Майк создал несколько вариантов обложки для этой книги.

Мы с Майком работаем вместе уже около 18 лет. Познакомились с ним в информационном агентстве «Север» в Сыктывкаре. Оттуда начались наши первые карьерные шаги по рекламным ступенькам.

Майк сам родом из депрессивного района – сателлита Сыктывкара Эжвы. Он большую часть жизни прожил в общежитии с мамой. Майк всегда любил экспериментировать над своим внешним видом. Настоящий художник! Красил волосы и ярко одевался, за что нередко подвергался буллингу и насмешкам со стороны недалёких соседей.

Теперь Майк – известный дизайнер. Он и я создавали всю рекламу и дизайн «Додо Пиццы» в первые годы её жизни.

Как удивительно устроен мозг: я смотрю на мониторе эскизы дизайна обложки, и меня сразу уносят воспоминания. Я даже чувствую запах шампуня…

На лицевой стороне обложки фасад общежития на улице Димитрова, 56.

Когда зимой маленьким меня вели за руку домой из детского сада, то проходя мимо торца общежития, мы попадали в густой столб пара. На первом этаже были прачечная и душевая студенческого общежития. Вытяжка мощно, с гулом прямо на мороз выбрасывала облака пара. В этом месте всегда приятно пахло мылом и шампунем. Можно было встать под этот паровой столб в мороз и оказаться в фантастическом мире. Это было похоже на эффектный туман на сцене перед выходом звезды эстрады 80-x.

На втором этаже балкона общежития сушится леопардовое покрывало. Я спросил у Майка, дизайнера от бога и вселенной:

– Майк, откуда эта странная тяга и любовь к этому леопардовому паттерну? Почему только оно на фото цветное? Ты сам иногда носил леопардовые рубашки в московском офисе «Додо Пиццы». Почему?

Майк ответил:

– Леопардовая история простая. Шкуры экзотических животных – это символ роскоши и статуса, часть haute couture, которую могут позволить только несколько процентов ультрабогатых жителей планеты.

Паттерны, имитирующие шкуры экзотических животных, – это тот максимум, что может себе позволить остальное население планеты. Имитация является попыткой примерить на себя образ жизни ультрабогатых, прикоснуться к недоступной роскоши.

Чем меньше ты зарабатываешь и можешь позволить себе, тем это желание другой – богатой – жизни сильнее. Поэтому дешёвые имитации шкур экзотических животных стали в своё время синонимом бедности. Бедный класс обвешивал себя ими с ног до головы, усиливая образ дурновкусия.

Сейчас ситуация немного изменилась: поп-культура и альтернативная культура добавили этим имитациям привкус самоиронии. То есть те, кто одевается в эти «дешёвые» паттерны, понимают, что это overkill, и носят их, скорее, с усмешкой над собой. На уровне любого провинциального города экзотические паттерны – это по-прежнему попытка прикоснуться к недоступному богатству.

А ведь Майк прав! Моя мама всю жизнь мечтала о леопардовых сапогах.

Я ещё раз смотрю на эскиз обложки книги… И тут я понимаю, что это леопардовое одеяло, свисающее со второго этажа, – знамя Хтони. Мечта о красивой и богатой жизни. Наша провинциальная «американская мечта».

А ещё, детально изучая фотографию на лицевой стороне, вспомнил. Посмотри, на первом этаже, справа от окна, стена наполовину украшена белой керамической плиткой. Такой небольшой гладкий квадратик. В детстве мы отдирали их от стены и коллекционировали. Большой удачей считалось найти зелёную или голубую плитку. Её можно было выменять на несколько белых. Как много деталей в одной неприметной фотографии, такой похожей на всю страну и такой особенной именно для меня.

На оборотной стороне обложки – я. Стою на квадратном бетонном основании. На этом месте была красно-белая стеклянная телефонная будка. Я даже когда-то позвонил из этой будки в пожарную охрану. Однажды летом, когда началась гроза, молния попала в электростанцию по соседству. Начало дымить и искрить. Приехали пожарные и всё потушили.

Надо мной на стене кто-то заботливо написал название улицы. Ещё кто-то повесил объявление о помощи нарко- и алкозависимым и замазал чьи-то мысли.

Фотографии для обложки книги сделал мой брат Евгений. Как-то я приезжал в Сыктывкар в конце августа, мы пошли на городское кладбище проведать могилу отца. Оно в десяти минутах ходьбы от дома и этой изящной общаги. Тут я и был запечатлён в моменте бытия.

P.S. Майк, спасибо большое за обложку. Она так просто и лаконично подчёркивает настроение всей книги.

Бедность как образ мышления

Оттого, что я не привык думать, как богатые люди думают; всё думал так, как бедные думают; вот оно теперь богатство-то в голове и не помещается.

Моя семья жила небогато, но не голодала. В девяностые в подъезде из большого деревянного ящика украли мешок картошки, вот это была настоящая боль и утрата…

Денег хватало только на еду. И два раза в год – на джинсы, которые нужно было примерять, стоя зимой на картонке у прилавка местного вещевого рынка. Когда-то весь мой класс поехал на экскурсию в другой город, а я – нет. Это была настоящая катастрофа, о которой спустя тридцать лет я рассказывал своему психологу. Она внимательно слушала, а по моим щекам катились слёзы…

Помню, как зимой, сидя в ванне с кракелюрным дном рядом с отваливающейся кафельной плиткой на стенах, я думал о том, что в мире всё в дефиците, даже горячая вода… Она текла из крана тонкой тёплой струйкой, и это наводило меня на мысль, что горячей воды мало и на всех её не хватает. Кто же знал, что дело было просто в газовой колонке тридцатилетней выдержки, которая просто не могла выдать нормальный напор горячей воды! И на самом деле воды в мире – целый океан.

Газовая колонка висела на стене кухни. Изначально она должна была автоматически включаться при открытии крана с горячей водой… Но она всегда была сломана, и, чтобы раздобыть горячую воду, нужно было поджечь запал спичкой, аккуратно просунув руку в закопчённое окошко. Мини-адский крематорий вспыхивал синим пламенем, и колонка начинала вздыхать, неторопливо нагревая воду…

Когда ты живёшь в старой хрущёвке в забытом всеми богами городке с двумя буквами Ы, ты думаешь, что всё в мире строго лимитировано и выдаётся по карточкам. Я помню, как в школе одна девочка из класса помладше жила с родителями в своём доме, в год ездила по нескольку раз за границу… Мне это казалось таким же нереальным, как и хороший напор горячей воды из умирающей газовой колонки.

За два года до переезда в Москву я сделал капитальный ремонт в квартире… Сменил прогнившие деревянные полы, ржавые трубы. Поставил на кухне самую дорогую, что была в магазине, газовую колонку, стильную, белоснежную… Автоматическую! Electrolux – Швеция, сделано с умом! Мечтать о такой в детстве было просто непозволительной роскошью.

Бабушка у Христа на ёлке

Помню, как в детстве моя бабуля иногда курила на кухне, в одной руке держа сигарету, а в другой – медную круглую пепельницу. Она выдыхала дым прямо в овальное окошко газовой колонки. Но это было ещё до того, как она окончательно сошла с ума и постоянно звонила в скорую и в милицию, обвиняя всех в покушении на её жизнь…

Это проявлялось не каждый день. Мне тогда казалось, что она играет какую-то странную роль: вчера она милая бабушка, сегодня – маньяк, которого все пытаются убить и отравить.

Моя бабушка, Осипова Марья Игнатьевна, 1917 года рождения, последние тридцать лет жизни была душевнобольной. Точного диагноза я не знал.

Новый год бабушка часто праздновала в одиночестве. В 1986 году трагически погиб мой дед, и с тех пор она жила одна в своей комнате, которую запирала на замок. Когда ко мне приходили друзья, им странно было видеть одну из дверей в комнату с висящим на ней навесным замком на больших чёрных металлических кольцах.

Её комната была всегда тайной, недоступной мне. Заходить в комнату к ней запрещалось. Но однажды я даже немного пожил в её комнате без спроса, когда её на пару недель положили в психиатрическую больницу. Я учился в пятом классе, и мне хотелось своего личного пространства. Тогда бабушка забыла повесить замок на дверь комнаты, и я обосновался в её маленьком мире.

Весь интерьер комнаты говорил о старости и даже древности. Маленький шкаф на ножках, такой же маленький сервант, старая кровать, и у торца кровати тумбочка с чёрно-белым телевизором «Садко-307». У неё никогда не было цветного телевизора. Вся её монохромная жизнь протекала в этой маленькой комнате. В серванте стояла белая фарфоровая статуэтка молодого Пушкина, сидящего за круглым письменным столом и что-то пишущего длинным пером. Кончик пера был отломан. Ещё отчётливо помню в шкафу древнюю, как сама бабушка, библию. У книги была деревянная обложка, и напечатана она была ещё до Революции 1917 года. Бабушка родилась примерно в это же время.

На Новый год к бабушке приходили родственники, пили чай в её комнате и уходили. В новогоднюю ночь мы тоже уходили буянить к друзьям. Бабушка оставалась одна. Одна в тёмной квартире и тёмной комнате. Чёрно-белый телевизор был единственным атрибутом праздника… Мне всегда было грустно осознавать, что она празднует Новый год одна, но оставаться с ней мне не хотелось…

Бабушка умерла в глубокой старости, ей было за девяносто. Последние десятилетия она встречала каждый Новый год в абсолютном одиночестве…

Страх незакрытой двери, или Наследство от бабушки

В детстве у меня было две бабушки. Одна со мной говорила на французском, который преподавала в молодости; она жила на другом конце города. Вторая бегала за мной из своей комнаты на кухню и следила, чтобы я не подсыпал ей в чайник яд.

Если я оказывался на кухне в тот момент, когда на плите грелся её чайник (вся посуда у неё была своя, никакой общей посуды!), она бежала из своей комнаты и громко кричала:

– Ты опять меня хочешь отравить! Опять подсыпал мне яд, смотри, на дне чайника, видишь – яд?

Яда я не видел, и меня очень забавляло, как такая взрослая бабушка может такое придумать…

Только сейчас я понимаю, что моя вторая бабушка была глубоко больным человеком. Скорее всего, это была маниакальная шизофрения.

Эти «весёлые» истории оставили во мне глубокий след, который сейчас принято называть детскими травмами. И они заслуживают отдельной книги…

Бабушка Маша в последние годы жизни оставляла входные двери в квартиру открытыми. Жила она всегда с нами в отдельной комнате в старой хрущёвской трёшке в Сыктывкаре.

Я ухожу в школу, родители – на работу, она дома целый день одна. Прихожу домой, входная дверь открыта: берите что хотите…

– Бабушка, почему дверь опять открыта?

Она что-то отвечает мне на коми языке. У нас в Республике Коми два родных языка – коми и русский. Коми – дальний родственник финского, эстонского, венгерского и ещё нескольких языков уральской группы.

Я ничего не понимаю, прошу её переключиться на русский. Бабушка Маша нехотя переключает сломанный тумблер в мозгу и говорит по-русски:

– Зачем закрывать двери, я же дома! И там дети мёртвые везде ходят, пусть ходят…

Я понимаю, что у бабули опять началось. И просто, ничего не доказывая, ибо бесполезно, закрываю входную дверь. И так повторяется много лет подряд…

Даже сейчас я иногда перед сном или проснувшись внезапно ночью проверяю, закрыл ли я входную дверь. Страх, что кто-то войдёт ночью, ограбит, убьёт, потому что бабуля опять не закрыла дверь, до сих пор во мне…

И я действительно иногда забываю закрыть… Наверное, из-за этого я часто фотографирую старые двери… Ужас! Фантомные страхи из детства возвращаются через не закрытую когда-то бабушкой дверь…

Село Вомын

Село Вомын, Республика Коми. Многие деревни имеют двойные названия: на русском и коми языках. Вомын – это точно что-то на коми.

Мне 11 лет. Здесь я гостил всего один раз. Как сейчас помню…

Воспоминание первое

Я сплю на печи. Уже конец августа, печь тёплая. Меня кто-то будит, время около пяти утра. Так рано городские мальчики не просыпаются. Я не хочу вставать, потом вспоминаю, что нужно ехать на моторной лодке куда-то на рыбалку. Нехотя вылезаю из-под одеяла.

Идём по полю к реке, садимся в лодку, мотор ревёт, и мы плывём на другой берег. Заходим в старое русло, забрасываем удочки, и сразу же что-то большое и дерзкое тянет поплавок на дно. Больше ничего не помню.

Воспоминание второе

Недалеко был старый заброшенный дом родственников. Мы с братом зашли в дом и обомлели. Брату 13 лет, дому – больше ста. Время остановилось в нём ещё до Революции. Чётко помню разноцветные бутылки из толстого стекла с объёмными названиями на старорусском; помню, что пару бутылок мы взяли на память домой. Там же нашёл горсть военных позолоченных пуговиц с двуглавым орлом. А ещё – пресс-папье из мрамора. И очень много тетрадей, исписанных чернилами, с очень аккуратными буквами.

Воспоминание третье

Дом наших родственников. В доме много котят. Кто-то пришёл с рыбалки и принёс им таз рыбы. Рыба крупная, живая. Котята накинулись на рыбу. Рвали зубами и коготками живую плоть, рыба дёргалась. Я долго смотрел на эту резню и не мог оторвать глаз, было в этом что-то первобытное. У нас в Сыктывкаре в это время жил кот Тиша. Он не признавал речной рыбы, ел только морской минтай, а тут на полу и в тазу прыгает живая речная и котята грызут её с наслаждениям, хрустя костями.

Село или деревня?

Я родился и вырос в Сыктывкаре. Прожил пять лет в Москве. Я – городской житель. Очень часто путаю деревню, село и посёлок. Я знаю отличия, но для меня всё, что за городом, с домами не выше чем в два этажа, это деревня. Не в том смысле: «Тьфу, деревня» голосом Гурченко из фильма «Любовь и голуби», а по-есенински: «Деревня…»

Как-то зашёл в магазин в селе Сторожевск. Большой магазин; еда и хозтовары, как и положено, в одном месте. Свежая выпечка. Тут меня продавец и подловила. На вопрос о свежей выпечке и о том, в этой ли деревне её пекут, она почему-то обиделась и сказала: «У нас не деревня, а село». Вроде как с намёком, что у них тут цивилизация. И напрасно: если бы родился в деревне или селе, я был бы горд тем, что деревенский! Хотя Сыктывкар – это тоже деревня, только большая, а Москва – ещё бо́льшая. Так что я не обижаюсь. Все мы родом из деревни и деревянной природы.

Когда деревья были большими

Мой двор из сыктывкарского детства – моя планета. Улица Димитрова, 54. Я тут помню каждый уголок. И особенно – большое поле, обрамлённое пятиэтажками. Весь бескрайний мир моего детства умещался здесь.

Я помню каждую лестницу и турник, каждое дерево. До сегодня не дожила металлическая горка рядом с моим подъездом. Я в два года стоял на ней с красной машинкой в руках и, наверное, впервые осознал или начал понимать, что я это я. Очень ярко помню. Я стою на горке, в руках машинка, и я глубоко задумался… Картина маслом. Лёня – мыслит!

В центре двора большая игровая площадка. На площадке берёза, рядом большая круглая карусель. Маленькая берёзка слева служила нам рычагом; можно было так ускориться и раскрутиться, что затошнит.

Карусели давно нет. Дерево превратилось в коренастую берёзу. А красная машинка до сих пор цела…

Вы хотите как в 90-е?

Когда переехал жить в Москву, часто с друзьями отправлялся на выходные изучать провинцию.

Как-то приехали в город Красный Холм в Тверской области. В центре города на одноимённой площади стоит Ленин, на заднем фоне виднеется колокольня Троицкой церкви. По городу бродит пьяный мужик-зомби… Начинает холодать… Картина маслом: Хтонь.

Красный Холм застрял в девяностых. На стыке двух миров. На стенде перед Домом культуры висит объявление о приёме в ремонт старой обуви. Новую обувь здесь могут позволить себе немногие. Я слышал, что по статистике в России большая часть населения имеет всего одну пару обуви.

Когда-то этот древний городок был богатым. Теперь в нём самая большая детская мечта – получать десять тысяч рублей в месяц… Или пойти работать в полицию – там, говорят, за пару месяцев можно заработать на подержанную иномарку.

Фотографируем деревянные резные дома. Подходит женщина с двумя детьми, спрашивает, красиво ли здесь и для чего мы фотографируем. Жалуется на свою жизнь:

– Бедно живём. Я одна на пенсии, у меня на иждивении семеро человек.

Я не выясняю, почему именно она содержит на свою пенсию в пять тысяч рублей такую большую семью. Она подробно рассказывает, что они живут в центре города, в старинном доме и, как могут, поддерживают его красоту.

– А кто виноват, что вы так плохо живёте? – спрашиваю я.

– Ну конечно, правительство! А президент всё правильно говорит, а они (правительство) сели вот так вот (показывает, как они присаживаются на корточки) и ничего не хотят исполнять, потому так плохо и живём.

– А сколько вам нужно для полного счастья?

– У всех запросы разные! – восклицает она.

Её двое маленьких внуков тоже задумались, а сколько же им нужно для полного счастья. Младший вскрикивает:

– Десять тысяч!

Старший, соглашаясь, кивает и, как в кино, многозначительно добавляет:

– Каждому.

Мне в этот момент становится стыдно – не за то, что мы час назад обсуждали новые модели обуви Ecco за 17 500 рублей, которые мои друзья из Москвы приобрели накануне. Стыдно за огромное расслоение в обществе, которое царит в России. И стыдно за телевизор, который каждый день докладывает жителям городка Красный Холм о космических успехах в завоевании мира и вселенной.

Калининградская область

Июнь пандемийного 2020 года я провёл в Калиниградской области.

Я и мои друзья устали работать не выходя из дома в Москве. Как только ковидные меры чуть ослабли, мы улетели на месяц к Балтийскому морю. Сняли большой дом в ста метрах от моря, куда каждый день ходили без пропусков и ограничений через красивый сосновый лес.

Мы приехали изучать Калининградскую область, когда ещё действовал закон о самоизоляции для приезжающих, но он не действовал на тех, у кого была местная прописка. Конечно, вирус-то проверяют по прописке! Нас заставили в аэропорту оставить номера сотовых телефонов для контроля, хотя в правилах въезда от Роспотребнадзора этого не указывалось – лично читал их. Я оставил свой второй, британский, номер, начинающийся на +44, и сразу вынул симку из телефона. Тем, кто не вынимал симки, робот звонил и угрожал за нарушение самоизоляции карательными мерами. Через пять дней изоляцию для неместных сняли, и про нас забыли.

Для меня Калининградская область – часть семейной истории. Моя мама училась в городе Советске, там жили мои дядя, дедушка и бабушка.

А вы знали, что в России есть места, где люди до сих пор живут в средневековых замках?

Замок Таплакен, основанный в 1336 году (нем. Taplacken), – замок Тевтонского ордена в посёлке Талпаки Калининградской области. В настоящее время в нём живут несколько семей. Этот старинный замок больше похож на нежилое двухэтажное помещение. О том, что он обитаем, напоминает тарелка «Триколор ТВ» и песочница во дворе.

Я прямо вижу, как у квартиранта в домовой книге сделана запись из БТИ:

«Тип жилья: квартира двухкомнатная.

Строение: замок Таплакен.

Год постройки: 1336.

Владелец: тевтонский рыцарь».

Советск (до 1946 – Тильзит, нем. Tilsit) – город в Калининградской области России. Родной город моей мамы. Здесь она закончила школу и техникум. Бабушка и дедушка работали в Доме офицеров. Если бы мама в 1970 году не решилась на авантюру и не переехала навсегда в Сыктывкар, возможно, так бы и жила на границе с Литвой.

Чем примечателен Советск-Тильзит? Тем, что город очень древний, основан в 1288 году. Два значительных события произошли в этом городе.

В Тильзите в 1807 году подписали Тильзитский мир между Александром I и Наполеоном, а в середине XIX века придумали рецепт светло-жёлтого полутвёрдого сыра тильзитер (нем. Tilsiter).

Город стоит прямо на границе с Евросоюзом, граница с Литвой проходит по реке Неман. На соседнем берегу видны жилые дома литовского городка Панемуне, с которым Советск связан мостом Королевы Луизы. В детстве моя мама бегала по этому мосту и купалась на литовской стороне.

– Там пляж был лучше, а ещё пекли вкусный хлеб необычной формы. Советские пацаны постоянно дрались с литовскими, – рассказывала мама.

Пограничный пункт огорожен колючей проволокой, несколько домов находятся частично на нейтральной территории. Я захожу в один из старинных домов прямо на границе. Наверное, Европа сломала все почтовые ящики и ободрала стены, почти уничтожила красивую историческую дверь?

Рядом с домом – заброшенный советский фонтан «Знаки Зодиака», сделанный из цветной плитки. Его тоже не пощадила близость Европы. Только деревянный пограничный столб и большой российский флаг на берегу выстояли.

Рядом на бордюре сидят подвыпившие мужики в грязной одежде. «Привет от братьев славян!» – машут они знакомому велосипедисту, который едва не убивается, когда колесо велосипеда попадает в решётку канализационного люка.