Курсант. Назад в СССР 12

Глава 1

Я снова обвел взглядом зал ресторана, но не разглядел Анатолия среди посетителей.

– Он ушел, – растерянно пожала плечами Варя.

– Как – ушел? – зачем-то переспросил я. – Без тебя? Что сказал?

– Да ничего, – нахмурилась девушка, а в глазах ее промелькнула тревога. – Андрей, ты думаешь, это он? Он и есть Литератор? А я ведь с ним…

– Пока рано утверждать, – я плюхнулся на стул, Света присела рядом, – хотя много подозрительного в его поведении.

– Ты меня пугаешь… – прошептала Варя и подалась чуть в мою сторону, всем своим видом показывая, что ищет от меня поддержки, но, получив в ответ пристальный взгляд Светланы, опустила глаза и спросила. – Скажи прямо, ты его подозреваешь?

– Подозреваю – это громко сказано, но с ним точно надо держать ухо востро. Возможно, он – не наш серийник, но есть факты и не в его пользу…

– Что ты имеешь в виду?

Я пристально посмотрел на Варю, её встревоженное и одновременно заинтересованное личико. Всё равно ведь рассказывать придётся.

– Рубилин был инкогнито на юбилее заведующей, при этом оттуда спешно ретировался в момент убийства, а мне сказал, что следил за тобой…

– За мной? – Варя заерзала на стуле. – Но зачем?

– Ревнует, говорит.

– Ну, это на него похоже, – выдохнув, кивнула Соловейчик.

– Надеюсь, что это так… Теоретически – он мог прикончить юбиляршу. Это первое. Во-вторых, он имел доступ к кинжалу твоего отца, который висит на стене, и мог прирезать им балерину Завьялову.

– Ну вот! Что ты такое говоришь? – всплеснула руками Варя. – Орудие убийства – кинжал моего отца?

Я не стал рассказывать Варе, как снял мерки с холодного оружия в кабинете Светлицкого и сверил параметры с данными судмедэкспертизы, а лишь уклончиво ответил:

– Рана на теле балерины действительно оставлена обоюдоострым клинком. Про кинжал твоего отца – это лишь предположение.

– А Парамонов? Толя и его тоже убил?

– С директором швейной фабрики Анатолий был лично знаком. Имел какие-то делишки по своим мутным торговым делам. То есть, отрицать такую возможность нельзя.

– От твоих слов, Андрей, у меня мурашки по коже… – Варя поежилась.

– Тебе не о чем беспокоиться, Толя явно в тебя до сих пор влюблен, – я сжал плечи и вытянул голову, как бы изображая, как Рубилин носится вокруг неё. – А вот ты для чего его возле себя держишь – непонятно…

Варя хотела что-то ответить, но, взглянув на Свету, не стала откровенничать, лишь многозначительно хмыкнула и пожала плечами, мол, это нормально, когда у красивых девушек – обеспеченные ухажеры.

А я продолжил уже совершенно серьёзным тоном:

– У меня к тебе необычная просьба, Варвара. Ты встречайся с ним, как ни в чем не бывало. Тебя, – я выделил это слово, – он явно не тронет.

– Ну не знаю… Если он убийца…

– Ты же сотрудник, – продолжал увещевать я. – И потом, это ради твоего отца. Ведь Литератор его подставляет. Кто, как не ты, заинтересован в его поимке? Да что я объясняю, сама все понимаешь.

– Понимаю, – кивнула Варя. – Если это он, я сама лично его засажу!

Глаза девушки сузились, тень страха на лице сменилась на решительность. Все-таки Варвара – крепкий орешек, мое уважение к ней усилилось.

– Вот и замечательно! У тебя отпуск. Сможешь побольше времени проводить с Толей, и держи нас в курсе происходящего. Главное, чтобы Рубилин ни о чем не подозревал.

– И все-таки… – Варя поджала губы, – как-то не укладывается в голове. Толя – и вдруг убийца. Вы же его не знаете. Он мягкий и добрый, его муха может обидеть. Хотя иногда выходит из себя и становится как бы другим человеком.

– И часто он другим становится? – насторожился я.

– Видела пару раз, – пожала плечами Варя.

– Люди могут притворяться и проживать двойную жизнь, – вмешалась Света, она даже немного прониклась к Варе, сочувствуя, что той придется играть роль подруги для человека, который, возможно, является серийным убийцей.

– Да какой из Толи притворщик? – пожала плечами Варвара. – У него по лицу читать можно. Он когда врет – краснеет. Хотя…

Девушка задумалась, словно заново прокручивала в голове весь свой опыт взаимодействия с «женишком», взглянув теперь на события совершенно по-новому.

В воздухе повисла пауза. Каждый размышлял о своем.

– Я смотрю, вы заскучали? – возле нашего столика неожиданно вырос Рубилин с бутылкой коньяка.

Варя вздрогнула.

– Ты куда пропал? – как ни в чем не бывало улыбнулся я.

– Ходил за нормальным напитком, – просиял он, торжественно размахивая бутылкой (это оказался не коньяк, а виски “Кинг Георг 4” – и правда большая редкость в СССР). – В меню его нет, но для особых гостей, я знаю, у них всегда припасено. Официант виски зажилил, пришлось переговорить со старшим. Он любезно согласился нам уступить бутылочку.

– Цена, наверное – космос, – поддержал я разговор, как бы подчёркивая с уважением широкие возможности завсклада Рубилина.

– Да ерунда, – широко развел руками Толя, не в силах удержать кривой улыбки. – Я угощаю…

– А мы разве особые гости? – Варя удивленно приподняла бровь.

– А как же, – подмигнул Толя, в его глазах уже не было недавней тревоги и беспокойства, а играла бравада добытчика.

– Не знала, что заведующий складом горторга – привилегированная должность, – Варя проговорила это мягко и игриво, будто ради шутки, но при этом продолжала пристально смотреть на Рубилина, будто вопрошала: «кто же ты такой, суженый-ряженый?».

– Да я-то что? – отмахнулся Толя. – Это вы – гости важные. «Москва» и прокуратура. Я поведал, кто за четвертым столиком сидит, и мне быстренько нужную бутылочку принесли, а не то пойло, что у нас на столе.

– С каких это пор армянский коньяк пойлом стал? – фыркнула Варя, надув губки.

На следующий день, ближе к полудню, Федя зашел в кабинет, что-то гордо неся под мышкой.

– Вот, смотрите! – изрек он и положил на стол перед Гороховым стопку отпечатанных листочков. – Я тут в дом литераторов наведался, справки кое-какие навел насчет взаимоотношений Светлицкого с писательской братией и рукопись рассказа вам принес.

– Что за рассказ? – вскинул на оперативника бровь Горохов. – Светлицкого?

– Нет, Ковригина Сильвестра Велиаровича! Того самого, что в недругах у Светлицкого числится. Поговорил с начальницей этого самого литературного дома.

– Заместителем председателя союза писателей? – уточнил я.

Именно её я расспрашивал, представившись начинающим писателем, около недели назад. И именно она ничтоже сумняшись показала мне ту анонимку, где Светлицкого обвиняли в плагиате.

– Ага, с ней самой, с Антониной Арсеньевной Шишкиной. Так вот, – бойко продолжил Федя, – я рассказал ей про недавнее покушение на жизнь Всеволода Харитоновича. Сказал, что, мол, расследую это дело. О том, что Ибрагимов коньки отбросил и дело прекращено за смертью подозреваемого – умолчал. Поспрашивал, кто мог желать зла местной знаменитости. Она сказала, что явных врагов у Всеволода Харитоновича нет, про анонимку рассказала, которую Андрей забрал, а потом вдруг будто вспомнила, что был у них некий Ковригин в Союзе писателей, которого потом исключили голосованием.

– И что? – недоуменно жевал нижнюю губу Горохов.

– А то, что его исключили по инициативе – угадайте, кого!

– Светлицкого? – в один голос предположили Света и Катков.

– Совершенно верно, – кивнул Федя. – Вот и мотив есть. Ковригин – тоже писатель, но карьера его не задалась почему-то. А потом вообще убрали его из профессионального сообщества – обидно поди. Ему и на работу обычную пришлось устроиться. У нас хоть и есть статья за тунеядство, но писателей, художников и прочих танцоров-музыкантов, которые в своих творческих союзах состоят, не трогают, они при деле. Да и деньги, оказывается, они там получают немаленькие.

Погодин сделал паузу, а затем провозгласил:

– Антонина Арсеньевна мне рассказала, что платят им от двухсот пятидесяти до восьмисот рублей за страничку. Представляете?

– За лист? – въедливо, по давней привычке, уточнил Алексей.

Внимательность, нужная для работы криминалиста, давно стала постоянной чертой его характера.

– Ну, за лист. Слушай, какая разница, как назвать! – возмутился Федя, которому не дали спокойно посчитать деньги в чужом кармане.

– Это за авторский лист, – поправил его Катков. – Условная издательская единица, в нем сорок тысяч знаков, вроде.

– А-а… – немного разочарованно протянул Федя, будто сам намеревался в ближайшем будущем писать книги и зарабатывать. – Я-то думал, за листочек, а в книге пять сотен таких…

– Ближе к делу, Федор, – подстегнул его Горохов. – Ты не бухгалтерия, чтобы чужие деньги считать.

– Я это к тому, что Светлицкий, фактически, лишил Ковригина заработка и уничтожил его как писателя, убрав из сообщества. И мы о таком не знали. Чем не мотив?! Он мог убивать по сюжетам книг своего врага, чтобы его подставить. Но мы не повелись на его правила, сделали вид, что не уловили серийность и связь с книгами Светлицкого. И тогда – тогда он решил убрать мэтра руками Ибрагимова.

– Интересная версия… – Никита Егорович сосредоточенно что-то черкал на листочке, будто записывал за Погодиным, но приглядевшись, я увидел лишь палку-палку-огуречик. Шеф размышлял, а его рука с карандашом жила отдельной жизнью.

– Верно все рассчитал! – продолжал продвигать свои мысли Федя. – Ибрагимов убивает Светлицкого, мы начинаем вникать в это преступление, находим связь его романов с сюжетами убийств – и вешаем их на него посмертно. Светлицкий мертв и навеки опозорен.

Он хлопнул ладонью о ладонь, мол, дело-то верное было.

– Слишком кровожадный у тебя получается писатель Ковригин, – Горохов закончил рисовать и теперь грыз кончик карандаша, скептически щурясь на Федю. – Одно дело, работы лишиться, другое – людей убивать. Как-то натянуто получается…

– Это еще не все, – Погодин похлопал по принесенной им рукописи. – Вот почитайте рассказ Ковригина, который по некоторым причинам нигде не напечатали…

Шеф взял в руки машинописные листочки и принялся читать вслух. В рассказе, который назывался «Жизнь и смерть большого человека», говорилось о некоем чиновнике, который брал взятки. Все бы ничего. Вот только звали главного героя – Темницкий Всеволод Христофорович.

– Прямой намек на нашего Всеволода Харитоновича, – озадаченно покачал головой шеф. – Собственно говоря, почти кляуза.

– Вот! – поднял указательный палец Федя. – Он про него рассказ накатал, почище крокодиловского фельетона, явно намеревался репутацию подмочить, там дальше почитайте… В нем говорится, что главный герой был мерзкий человечишка. Хуже спекулянта.

– Ну и что? Подумаешь, имя похоже, – продолжал гнуть позицию скептика Горохов. – Наш писатель не взяточник, как это к нему относится?

– А вы дочитайте, – настаивал Федор, – там в финале-то героя выгнали с работы, как и нашего писателя.

– «Нашего» писателя на пенсию отправили, – уточнил я, – совсем наоборот, не за взятки, а за то, что совал нос куда не надо… Правду искал.

– Это он тебе так сказал? – уставился на меня Погодин.

– Ну да…

Федя покачал головой как-то осуждающе, так что мне даже захотелось его одёрнуть, но я сдержался. Чего не вытерпишь по долгу службы – пусть договаривает свои мысли, не буду его сбивать.

– Это его слова. А как на самом деле было, мы же не знаем. Вот откуда у Светлицкого шикарная квартира, мебель, кабинет и дорогой заграничный алкоголь всегда в наличии?

– На гонорары купил, – пожал я плечами.

– Зачем?

– Как зачем? Заработал и купил. Квартиру дали по ходатайству Союза писателей.

– Угу… – кивнул Федя, будто бы соглашаясь, но, судя по хитрой физиономии, он явно припас какой-то аргумент. – Только у нас в стране на широкую ногу жить не принято. А тут вдруг бывший милиционер сразу роскошью оброс. Всю жизнь, значица, был обычным тружеником правоохранительной системы, и бац! В барчуки записался… В столбовые дворяне выбился, как в «Колобке».

– В «Золотой рыбке», – поправил его я.

– Да какая разница? – всплеснул руками Федор. – Не кажется ли вам странной такая перемена в самосознании советского гражданина?

– Немного кажется, – кивнули мы.

– А я вот думаю, что не менялся он вовсе, – Федор, наконец, сел на стул и, откинувшись на спинку, продолжал вещать, будто учитель на уроке, – всегда Светлицкий падок был на элементы красивой жизни. И будучи в БХСС, наверняка, рыльце в пушок обмакнул. Еще там, на службе, он почву к материальным благам готовил.

– Это надо проверить, – поддержал версию Горохов, кивнув мне, – переговорить с бывшими сослуживцами аккуратненько.

– Сделаем, – откликнулся я, а Федя продолжал.

– Мое мнение – покушение на Светлицкого организовал Ковригин. И… возможно, он и есть наш Литератор.

– И все равно, как-то притянуто за уши получается, – шеф стал мерить шагами кабинет, шурша листочками рассказа, будто хотел там найти разгадку на все наши вопросы.

Один из листков выпал. Его с проворством тучной панды подхватил Катков. Хотел отдать его шефу, но тот лишь отмахнулся, пробегая глазами другие листы.

Катков положил фрагмент рукописи себе на стол, и машинально стал его читать.

– Погодите! – вдруг воскликнул он. – Буквы мне знакомы!

– Как это? – навострил ушки Федор. – Антонина Арсеньевна заверила, что рассказ нигде не печатался, мол, сатиру с намеком на их литературного гения ни один журнал не взялся издавать.

– Я про знаки, а не про содержание, – Катков схватил лупу и, шурша листочками, стал сравнивать какие-то документы между собой.

Мы сгрудились у его стола.

– Отойдите! – возбужденно затряс он головой. – Свет не загораживайте!

Мы сделали шаг назад, а Горохов встал позади Алексея, не отступил, лишь голову в плечи втянул.

– Вот! – воскликнул криминалист. – Смотрите!

Он положил три листа рядом, внахлест, предлагая нам сгорбиться над ними.

– Алексей, – скривился Горохов, нехотя фокусируя взгляд на листочках, – мы тебе верим, говори, что нашел!

– Рассказ Ковригина, анонимка на Светлицкого и письмо, в котором зашифровано было слово «ПРИХОДЬКО», отпечатаны на одной пишущей машинке.

– Это точно?! – потирал руки шеф, все еще не веря своему счастью.

– Зуб даю! – выпалил Катков, а потом поправился: – Я хотел сказать «так точно»!

– А я вам что говорил?! – чуть ли не прыгал Федор. – Брать надо этого Ковригина.

Он похлопал по висящей на поясе кобуре.

– Ребят, а почему я?.. – Сашок, наш водитель, заискивающе пожал плечами, вцепившись в руль служебной «Волги».

– Не ссы, Саня, – похлопал я его по плечу, – ты просто пойдешь и узнаешь, дома он или нет. А дальше мы подключимся.

Мы стояли возле облезлого двухэтажного особняка, переделанного под коммунальную квартиру. В одной из комнат первого этажа дома, по нашим сведениям, проживал Ковригин.

– Так идите сразу вы, – водила обвел нас с Погодиным просящим взглядом, его усы уныло повисли, а чуть оттопыренные уши залились краской.

– А вдруг его дома нет, – парировал я. – Тогда караулить придется, а соседи могут предупредить писаку – мол, за вами из милиции приходили, искали с собаками. Сам знаешь, какие в коммуналке ушлые и вездесущие соседи.

– Так я-то тоже из милиции, – расправил плечи Сашок, но зацепил рукой клаксон. Волга коротко, но громко просигналила.

– Тише ты! – прошипел я, выглядывая в окно.

Хорошо хоть, припарковались поодаль, и никто из дворовых не обратил на нас особого внимания. Лишь один алкаш ускорил шаг и исчез в парадной двухэтажки, что-то пряча за пазухой. Пузырь, наверное.

– Простите, – закивал водитель, а я продолжил инструктаж.

– Из нас всех, Сань, ты меньше всех похож на милиционера. Без обид. Несмотря на усы, вид у тебя моложавый и придурковатый, совсем как у меня в молодости. То, что надо… Не обессудь, нам нельзя палить контору, поэтому ты представишься молодым писателем.

– И про что же я пишу?

– Ты – прозаик.

– Про кого? – свел брови Сашок.

– Тьфу ты… Короче, если Ковригин дома, скажешь, что написал рассказ и хочешь его показать опытному писателю. Жаждешь оценки мэтра – то есть, большого мастера. Чтобы оценил, подсказал, направил. Мол, адрес узнал из справочного бюро. Он тебя, конечно, пошлет в… Союз писателей, а может, и не пошлет. В любом случае, скажешь, что рукопись дома, и завтра занесешь, да и слиняешь. А тут уж мы подключимся. Усек?

– Ага… – кивнул водитель и вздохнул. – А можно мне пистолет?

– Нет, ты же безобидный писатель, книжный червь, так сказать. Человек творческий и немного не в себе. Будет очень странно, если из-под рубахи у тебя будет что-то выпирать. У писателей обычно ничего нигде не выпирает. Их только муза интересует, а она у них лишь в голове обитает, – я постучал себе по темечку. – Да ты не бойся. Если что, мы рядом…

– Легко вам говорить, а мне один на один с ним… А что, если он того? Меня? А?..

– Ты не перегибай, Ковригин же не рецидивист-разбойник, а писатель. Коллега твой.

– Знаю, какой он коллега, – поджал губы водитель, – это он всех убил?

– Кого это – всех? – попробовал я повалять ваньку.

– Андрей Григорьевич, – покачал головой водитель. – Думаете, я не знаю, на кого вы охотитесь? Вы ищете серийного убийцу, а Ковригин этот, получается, у вас подозреваемый.

Вот ведь, внимательный кадр оказался.

– Тише ты, – шикнул я, хотя нас никто в машине не мог услышать, – ты советский милиционер, Александр, так что давай… Вперед, за Родину.

– Вас не поймешь, то я милиционер, то не похож на него.

– Похож – не похож, а зарплату тебе государство платит за охрану от преступных посягательств. Все, давай! Комната номер тринадцать.

Я вытолкнул водителя.

– Ещё и тринадцать… – суеверно вздохнул Саня и даже украдкой перекрестился, когда выбрался из недр автомобиля.

А потом, склонившись, сунул голову в открытое окошко и прошептал:

– А как рассказ-то называется?

– Какой рассказ? – не понял я.

– Ну… который я написал.

– Ёшкин-матрёшкин, Саша! Какая нафиг разница? Придумай сам, чтобы не запутаться…

Тот потоптался на месте, соображая, но через две секунды сунулся снова:

– У меня с фантазией все глухо…

– «Репка» пусть будет, – отмахнулся я.

– Так это же сказка такая есть.

– Тогда «Советская репка», – поправился я. – Все, шагай. И рубаху ровнее заправь, ты же не водила, а писатель… Интеллигент, мать его за ногу.

Саша вздохнул и поплелся в сторону коммуналки.

– Блин, Андрюха, – покачал головой Погодин. – Он и на писателя-то не очень похож. Раскусит его Ковригин, как пить дать. Может, я его подстрахую? А?..

Глава 2

Саня, ловя затылком наши с Погодиным взгляды, зашел в подъезд. Солнце скрылось за его спиной, придавленное мрачной дверью на ржавой пружине, и он очутился один на один с коммуналкой.

На площадке первого этажа Саша уперся во вторую дверь, не такую массивную и основательную, но заросшую сбоку застарелыми «бородавками» дверных звонков.

Возле каждой кнопки значились обычные советские фамилии: Гейнц, Исмаиловы, Пельш, Мехельсоны, а под всеми под ними красовался простой и понятный «Ковригин».

Саня сглотнул, вытер рукавом лоб и решительно надавил на нижнюю кнопку. Палец врезался в слой слипшейся пыли, уже почти что грязи. Эту кнопку явно давно не трогали, и звука, что логично, тоже не последовало. Водитель нажал снова, но ответом был лишь глухой звон посуды за дверью, чьи-то рутинные маты и мяуканье кота между делом. За филенкой двери явно кипела жизнь…

Саня потоптался, повздыхал и решился на некоторое преступление – нажал на другую кнопку, повыше. Через некоторое время дверь распахнулась, а на пороге появилась бабуля в косынке цвета горелого сахара и с ведром в морщинистой, но крепкой, как советская швабра, руке. Косынка чуть сбилась, напоминая фарцовую бандану, один глаз пенсионерки был сильно прищурен, отчего она походила на пиратку, не хватало только попугая на плече и трубки в зубах.

– Здравствуйте, – лишь успел произнести водитель, как бабка, не дав ему договорить и изложить цель визита, обернулась вглубь завешенного бельем, как фрегат парусами, коридора и прокричала:

– Люськ! А Люськ! К тебе хахаль припёрс-си!

– Извините, – возразил было Саня, – но я к товарищу…

– Вынеси воду, раз пришел, – снова оборвала его «пиратка» и мигом всучила ведро. – Под куст вылей, Исмаиловы опять уборную заняли, не дождёс-си…

Саша не стал отнекиваться и исполнил просьбу, сбегал и выплеснул сомнительную жижу (внутрь ведра заглядывать он побоялся) под многострадальный куст сирени. Судя по повислым ветвям, под него частенько что-то выливали, и точно не удобрения.

Когда вернулся, на пороге его уже встречала Люська. Деваха видная, в прямом смысле слова, на полголовы выше водилы, молодая, но с мужицким лицом и фигурой шпалоукладчицы.

– Ты кто? – недоуменно уставилась она на него.

Сашок опять раскрыл было рот, но, пока он робел и собирал слова, намереваясь пояснить, что он начинающий писатель, за спиной Люськи вырос мужичок в потрепанных трениках, тельняшке и с гнутой беломориной в желтых зубах.

– Я не вкурил, Люся, кто это? – мужичок выпустил клубы дыма, как волк из «Ну погоди», и с претензией уставился на деваху. – Ты что, это самое? Опять за свое?

Ростом он был не велик, но в плечах оказался пошире своей дамы, и голос у него грозный и недовольный, а рука в синюшных наколках по-хозяйски обнимала необъятный складчатый стан Люськи.

– Я к товарищу Ковригину! – выпалил наконец Саша, намереваясь решительно протиснуться в квартиру.

Ему это даже удалось. Граница щербатого порога была пересечена.

– Да не знаю я его! – пятилась Люська. – Марфа все выдумала! Не мой он хахаль!

– Ага! Как же! Заливай больше! – надувался ревностным гневом мужичок. – Только-только Петьку отвадил! А теперь еще и этот! – рыкнул «морячок», плюнув папиросой в визитера.

– Это недоразумение, товарищи, – пробормотал Саша, увернувшись от летящего бычка и натягивая глупую улыбку. – Я писатель, я…

Хрясь! «Морячок» с ходу зарядил ему в глаз. Сане показалось, что на миг стало светлее от посыпавшихся искр, он даже разглядел в глубине темного коридора велосипед и висящие на стене тазики.

Парень отшатнулся, выбираясь за фронт порога в парадную.

– А с тобой я позже разберусь, курва! – мужичок дернул Люську за руку, втаскивая ее в глубь квартиры, и захлопнул перед носом ошарашенного водителя дверь.

Сашок какое-то время так и стоял, схватившись за глаз, отчаянно хлопая вторым, как одноглазая сова на суку, и слушая приглушенные звуки ругани за дверью.

Но больше не пытался проникнуть в человейник.

– Черт знает что! – с досадой прошипел он и ретировался.

Вернулся дёрганым шагом к машине, где спешно юркнул на водительское место.

«Раненый» Сашок поведал нам о своих приключениях во всех красках, показывая назревающий фингал, и даже взывал к постулатам уголовного кодекса, мол, не положено по закону советских милиционеров посреди бела дня избивать, наказать надо дебошира по всей строгости.

– Накажем, – заверил я, – ты только скажи, дома Ковригин или нет?

– Я не знаю, не успел проверить, – водила беспомощно пожал худоватыми плечами, не справлявшимися с тяготами милицейской жизни. – Там сумасшедший дом какой-то, ведра с помоями выдают и в морду сразу бьют, я туда больше ни ногой.

– Ладно… – я выпустил из-за пояса рубаху из ткани в легкомысленную полоску, прикрывая кобуру, благо крой типовой советский – просторный, и без труда скрыл оружие на ремне. – Я пойду.

– Будьте осторожны, Андрей Григорьевич, там гном в тельняшке сильно злой. Вроде ростом неказист, а кулак, как молот.

– Разберемся, – хмыкнул я, оценивая свои актерские способности. – Сидите и не высовывайтесь. Моя очередь писакой притвориться. Эх… Хотелось все по-тихому сделать, а получается как всегда…

Через минуту у нужной двери с местами прожженными кнопками звонков стоял я. Позвонил сразу в несколько квартир. Заходить, так с музыкой, чего уж теперь…

Дверь и правда открыла бабка в сбившейся косынке, будто дежурила в коридоре. Сходу окинула меня подозрительным взглядом, примеривая на роль хахаля для Люськи. Видно, не подошел, потому что она недовольно буркнула:

– Чё нать?

– Добрый день, мадемуазель, – улыбнулся я по-интеллигентски, то бишь, по-писательски, – мне бы коллегу своего увидеть, товарища Ковригина.

– Не пущу, алкаш! – вдруг перегородила дорогу дряблой, но уверенной грудью хозяйка. – Ходют тут всякие!

Кем только меня ни называли за две мои жизни, но алкашом – в первый раз, даже обидно стало…