Записки мертвеца

За второй же дверью я видел возможность помочь этим самым людям, которым путь наружу заказан, и для которых остаться в Радуге хотя бы ещё ненадолго, чтобы выиграть время и всё тщательно спланировать, было жизненно важно. В нормальной, привычной, старой-доброй Радуге, в которой всё ещё сохраняются прежние правила цивилизованного существования. Я видел возможность использовать силу, которую давал всего-то пистолет, всего-то с двумя пулями, во благо: для заступничества и защиты тех, кому такой игрушкой разжиться не удалось. Для тех же целей, для которых использовал его полицейский, который и дал его мне тогда, на перекрёстке, в суматохе и сумбуре погони. Как бы он хотел, чтобы я распорядился его подарком? Или стоит наплевать на всё, чего хотел бы от меня кто бы то ни было и самому распоряжаться своей судьбой, используя всё, что я имею, для своего и только своего блага?

Я вдруг вспомнил отца. Когда-то, когда я ещё был совсем мелким, а он – совсем пьяным после какого-нибудь шумного застолья, он по своей славной традиции брался учить меня житейской мудрости. Однажды, во время одной из таких сессий по трансферу опыта из пережитого в мою семилетнюю голову, он сказал что-то вроде: «В тяжёлой ситуации, когда не знаешь, как поступать – поступай правильно. Не ошибёшься». Я не понимал тогда, о чём речь. Да и отец не понимал: ему просто важно было это сказать, и чтобы это прозвучало глубоко и проникновенно, прежде всего – для него самого. Но, как это часто бывает с детскими воспоминаниями, фраза эта отложилась где-то у меня в подкорке и всплыла в тот момент, который сочла нужным. И она действительно оказалась очень нужной.

– А сколько их человек там? – спросил я.

– В Восходе-то? Этот говорил, что, вроде, десять или около того, – ответил Юрин отец.

– И пистолет бы мог их припугнуть?

– Конечно. Такие – они ж как шакалы. Самого сильного приструни – и остальные разбегутся.

– А если не разбегутся?

– Ещё как разбегутся! Я таких знаю. Только серьёзно так их надо прижать, чтоб прям обделались. Почему и говорю про…

Глаза Юриного отца округлились в искреннем удивлении, когда я достал из-за пояса пистолет. Он выглядел как ребёнок, получивший тот самый подарок на Новый Год, о котором писал в письме к Деду Морозу. Вот прямо тот самый! Точно такой, каким он его представлял! Я протянул ему пистолет рукоятью вперёд. Он взял его, и я вдруг увидел, как оружие наполняет его той самой энергией, которую я ощущал в себе, нося его за поясом под толстовкой и прогуливаясь по коридорам Радуги.

– Х-хо-хо-хо! Ну дела! Это он тебе отдал? – спросил Юрин отец.

– Да, – ответил я.

– Дай посмотреть! – попросил Юра.

– Ага, щ-щас! Потом посмотришь. Так, я теперь вниз. Это, – Юрин отец поднял вверх пистолет, – Это я припрячу пока. И вы тоже никому ни слова, понятно? Я, чтоб никого сильно не обнадёживать, скажу, что, мол, решили отбиться, кто хочет – может поучаствовать. Так только те останутся, у кого духа хватит, если что. Вы только своим скажите, чтобы пока не разбегались и сплеча не рубили. Убежать всегда успеют. Да и всё равно немного погодя надо будет уходить – так или иначе. Просто теперь мы на своих условиях уйдём, когда готовы будем. Ладно, заболтался. Давайте, я вниз. Юрка, со мной или тут побудешь?

– Да, щас подойду, – ответил Юра.

Пока Юрин отец окончательно не скрылся за дверью, мы стояли молча. Я упивался моментом и чувствовал себя подстать погоде: в воздухе пахло только-только закончившимся летним дождём, а с неба сквозь тучи пробивались к земле яркие лучи заходящего солнца. Дверь, ведущая на крышу, захлопнулась, и Юра приглушённым и злым голосом прошипел:

– Нафиг ты ему ствол дал?!

– В смысле?

– В коромысле! Он только домой уходить настроился: щас думал всё, соберёмся, раз-два и на месте. Чё тебе надо-то было пукалку эту вонючую достать?!

– Да я как лучше хотел…

– Как лучше… Дохотелся? Теперь ещё тут застрянем хрен знает, насколько. Тьфу!

Юра выругался и ушёл вслед за отцом, не дав мне возможности что-либо ответить. Да я и не хотел отвечать. Несмотря на все его сокрушения, я ощущал нерушимость своей правоты и чувствовал себя превосходно.

Немного погодя подошёл Тоха, которого отправляли погулять на время, а он, в свою очередь, воспользовался этой возможностью, чтобы налить себе термос и захватить пару бутербродов.

– Чё-то этот лысый там бузу поднимает, – сказал он.

– Какую бузу?

– Говорит, махаться надо с этими типами. Ну, которые вон, оттуда, – Тоха кивнул головой в сторону Восхода.

– А ты уже в курсе про них?

– Ну да, мне там вкратце обрисовали, внизу. Мутная тема. В смысле, махаться с кем-то. Тут мертвяки по дворам шастают, а он живых кошмарить решил.

– Да ладно, он же так, сугубо припугнуть.

– Ага, припугнуть… Ты, кстати, сам чё? Валишь или тоже махаться планируешь? – с усмешкой спросил Тоха, будто бы заранее зная ответ. Я решил подыграть ему иронией, которая, как мне казалось, будет очевидной и прозрачной.

– Конечно махаться, а как иначе? За своё надо драться, я считаю. До конца.

Тоха посмотрел на меня круглыми глазами, и я сразу понял, что иронию мою он не распознал. Но я решил на этом не останавливаться и продолжил:

– Там половина, кто остался, согласятся драться. Им терять нечего, у них-то и дом далеко, и здесь они фактически как дома уже себя чувствуют. А за дом они уж – до последней капли.

Тоха всерьёз насторожился, но по-прежнему ничего не отвечал. Я решил, что добавлю ещё огоньку, чтобы он, наконец, всё понял:

– Лёху вон возьми. В общагу ему пешком идти что ли? Тоже выйдет, с топором да ледорубом.

Наконец, Тоха усмехнулся и сказал на это:

– Пупок у него развяжется, у Лёхи! Куда ему?

– Да я же не серьёзно это всё, – раскрыл карты я, – Так, жути нагоняю. Понятно, что уйдут все. А кто не уйдёт… Тот – не знаю.

– Ты сам уходишь?

– Да, завтра утром.

– Правильно.

– А ты?

– Тоже, наверное. Посмотрим.

– Посмотрим. Ладно, я пошёл: еда стынет.

– Давай, удачи.

Я снова спустился вниз. На фуд-корте по-прежнему шла оживлённая дискуссия. Теперь активное участие в ней принимал Юрин отец, сколотивший вокруг себя сообщество из нескольких человек, которые и впрямь согласились остаться и завтра дать отпор грозившимся нагрянуть обитателям Восхода. Те же, кто намеревался уходить, требовали от Юриного отца открыть супермаркет и другие отделы, чтобы они могли основательно запастись всем необходимым в дорогу. Тот сначала протестовал, но позже уступил натиску подавляющего большинства и сказал, что откроет двери ровно на час, после чего затворит их снова.

– Чё это он раздухарился вдруг так? – недоумевала мать Ангелины.

– Не знаю, – ответил я, допил остатки сока и встал, чтобы унести поднос и помыть за собой посуду.

– Ты это, слыш, чё, Костян… Как насчёт завтра? – спросил Аркадий.

– Да, договорились. Уходим вместе. Можете у меня остаться ненадолго. Но сначала надо собраться. Как магазин откроют – сходим, возьмём всё. И всё, завтра выдвигаемся.

Я развернулся и направился в сторону кухни, не дожидаясь ответа. Вся обстановка нынешней ситуации с просьбой Аркадия остановиться у меня была в точности такой же, как тогда, на десятый день. Но, всё же, имелась какая-то существенная разница, которую я не мог объяснить, но которую явственно ощущал. Будто бы тогда, несмотря на то что Аркадий был в положении просящего, я чувствовал себя обязанным и зависимым от своего конечного решения. Теперь же в зависимом положении находился Аркадий, а я, сознавая за собой возможность отказать, проявлял щедрость. Говорю же, трудно это объяснить – гораздо проще прочувствовать, и то, что прочувствовал я, меня пьянило и служило поводом к гордости: быть может, беспричинной.

Когда Юрин отец открыл рольставни супермаркета, народ хлынул внутрь и стал сметать с полок всё, что мог унести. Разумеется, никто больше ни за что не платил. Я – тоже. И тем не менее, я старался не жадничать и брать только то, что мне хочется взять, а не то, что мне было необходимо. Например, я не счёл нужным запасаться крупами и всякого рода вещами из набора начинающих выживальщиков. Такого добра у меня и дома хватало, а брал я лишь те вещи, которые при худших сценариях развития событий вскоре станут большой редкостью, и которыми я хотел насладиться напоследок. Я взял несколько колбас, сыров, пару упаковок непортящегося тостового хлеба, мороженое, которое планировал съесть немедленно, и даже бутылку вина. В алкогольном отделе был аншлаг: все запасались крепкими напитками впрок, чтобы при случае иметь шанс забыться и отрешиться от происходящего за окном. Сигареты тоже быстро расходились. Гораздо важнее для людей оказывалась потребность в химическом скрашивании тоски, одиночества и изоляции в своём жилище, нежели возможность положить в свои сумки лишнюю упаковку гречи. Необходимость праздника на фоне творящегося в мире затмевала страх перед возможной нехваткой продовольствия. Очень скоро эти люди станут корить себя за то, что вместо килограммов риса забили рюкзаки литрами бурбона, но пока они делали то, что считали нужным и верным.

Когда праздник жизни закончился, все мы, собравшиеся завтрашним утром убираться прочь, расположились в кинозале. Кто-то прямо тут, прямо сейчас начинал праздновать, и те из нас, кому хотелось выспаться, были жутко этим недовольны. Я спать не хотел, да и праздновать мне тоже было пока нечего, и я молчаливо наблюдал за всем происходящим со стороны. Аркадий всё пытался втянуть меня в планирование нашего завтрашнего похода, но я не слушал его и всячески пытался уйти от разговора. Из нашей вылазки на семнадцатый день я хорошо уяснил одно: любой, даже самый безупречный план имеет очень большой риск разрушиться и оставить тебя в ступоре непонимания происходящего, а затем – в пучине беспросветного уныния и разочарования. Гораздо проще и мудрее – оставить себе волю действовать по ситуации при любых обстоятельствах и освободиться от оков плана А, Б и прочих букв алфавита. Снаружи творится сущий хаос, и чтобы выжить в нём, нужно соответствовать среде и приспосабливаться к ней. Таким я видел залог безмятежного существования на закате девятнадцатого дня жизни в полнейшей неизвестности.

Где-то там, за пределами кинотеатра, люди с Юриным отцом во главе и через несколько часов после полуночи не спали, планируя завтрашнюю встречу с Восходом.

День 20

В районе семи утра нас с Аркадием разбудил Юра. Выглядел он растерянно и испуганно.

– Пацаны! Вы чё там, когда уходите? – спросил он.

– Щас, как все проснутся, – ответил Аркадий, – А чё?

– Блин. Слушай, по-братски, можете там, внизу с нами постоять?

– С кем?

– Со всеми. Там, в общем, батя задумал этих типов мутных пугнуть, когда они придут. Друг твой вон, в курсе, – Юра кивнул на меня, только-только вставшего с лежанки и усевшегося в одно из кресел.

– И чё? – недоумевал Аркадий, – Мы-то при чём? Мы щас домой идём, мы воевать не подписывались.

– Да и не надо воевать! У бати ствол есть, он их так, шуганёт, и всё. Надо просто для количества, чтоб народу побольше было. А то нас всего семь.

– Для какого количества? Мы уже на чемоданах, вон! – Аркадий кивнул в сторону наших заполненных до краёв рюкзаков, стоявших рядом.

– Братуха, пять минут всего! Ну чё ты, ну? По старой дружбе.

– Я на стрелку не подписывался, – вяло протестовал Аркадия, уже явно готовый к тому, чтобы уступить.

– Да и не надо ничё делать! Просто постой и посмотри грозно. Я тебе говорю, пять-десять минут, и всё, и пойдёте, куда надо. Они, вон, спят ещё всё равно, – Юра метнул взгляд на Ангелину и её мать, спавших по соседству.

– Ладно, ладно. Костян, ты пойдёшь? – спросил Аркадий.

– Давай, – ответил я.

Я был уверен, что аргумент в виде пистолета подействует на непрошенных гостей, как действовал раньше, когда в Радуге заправлял полицейский, и не сомневался, что всё пойдёт по плану. Ко всему прочему, мне, всё же, хотелось увидеть развязку всей этой истории и уже на этой мажорной ноте покинуть торговый центр.

– Спасибо, пацаны! Возьмите только чё-нибудь, чтоб серьёзно выглядеть.

Аркадий взял топорик, а я – свой молоток.

– Погоди. Надо их будить, – сказал Аркадий.

– Кого? – спросил я.

– Их, – ответил он, подошёл к Ангелине и её матери и потряс их обеих за плечи.

– Зачем? – недоумевал я.

– На всякий. Вставайте! Давайте пока, раскачивайтесь в темпе, мы внизу будем ждать.

– М-м-м?.. – только и смогла промычать в ответ на это Ангелина, приоткрыв опухшие от сна веки.

– Вставайте говорю! Выдвигаемся минут через десять. Мы внизу будем. Как готовы будете – берите рюкзаки, и идём, – инструктировал её Аркадий.

– Чё так рано-то? – возмутилась она.

– Надо. Всё, буди мамку и подскакивайте. Костян, возьми рюкзак.

Я не стал спорить, поняв, что так Аркадию будет спокойнее, и что времени на разглагольствования о том, возвращаться ли нам в кинозал после дельца внизу или нет, не было.

– Хорош уже, пошли быстрее! Они минут пять назад уже от своей ночлежки отошли, сюда идут, – торопил нас обоих Юра.

Мы взяли рюкзаки со всем, что запасли вчера вечером, и вслед за Юрой направились в холл первого этажа. Там уже стояли люди: Юрин отец, ещё четыре человека, которых ему вчера удалось убедить составить ему компанию, и, к моему удивлению, Тоха, сжимавший в руке нож.

– Идут! – объявил Юрин отец, увидев толпу экипированных странников с рюкзаками и сумками наперевес, и с внушительным разнообразием холодного оружия в руках.

Вид этих людей всех вместе вселял ужас. Не такой, конечно, как вид одичалых заражённых, стремительно прущих толпой и стремящихся разорвать и сожрать всех на своём пути, но близкий к этому.

– Чё, как делаем? – спросил кто-то по нашу сторону баррикад, – Запускаем их и тут базарим или как?

– Нет конечно! – ответил Юрин отец, – Сами выйдем, нефиг им тут делать, сволочам. Пошли!

Он открыл центральные двери, и мы вышли на парковку перед торговым центром, где встретились лицом к лицу с теми, кто уже решил, что Радуга теперь в их руках, и это вопрос решённый. Впереди них шёл тот же человек, который вчерашним вечером приходил сюда и держал речь на фуд-корте. Он и заговорил первым:

– Все что ли? Остальные свалили уже?

– Никто не… – голос Юриного отца дрогнул. Он прокашлялся, чтобы прочистить горло, а затем продолжил, – Никто не свалил никуда. Все внутри.

– Чё, только вы уматываете, получается? Ну, в добрый путь! С нашей стороны бакланов этих полудохлых вроде не было. Коли туда подадитесь – тихо всё будет.

– Никуда никто не уматывает. Все остаются. Вы – назад идёте, откуда пришли.

Было видно, что Юрин отец ждёт подходящего момента, чтобы достать из-за спины свой главный козырь в этой партии, но с каждой секундой терпение и выдержка его таяли, и он уже почти был на взводе. Человек из Восхода усмехнулся и вполоборота глянул на тех, кто был у него за спиной. Они тоже ухмыльнулись, и ухмылка на их лицах больше походила на хищный оскал.

– Ну-ну. Чё, махаться будем? Десять на сколько? Раз, два, три…

– На столько же. Нас тут девять, а десятый – вот.

Юрин отец достал пистолет. Чувствовалось, как люди из Восхода напряглись, хотя внешне они и никак не выказали своего трепета перед усилением наших переговорных позиций.

– Чё, стрелять будешь? – осторожно, уже без усмешки спросил человек из Восхода.

– Понадобится – буду! – ответил Юрин отец.

– Ладно, понял, всё. Ты расслабься, я вкурил. Можешь опустить.

– А ты отойди!

– Отойду. Ты только не тычь в меня, а то нехорошо такие вещи на людей направлять.

– Давай-давай. Дальше! Вот так. И ещё дальше. А теперь – все развернулись, и спокойно идём на…

– Чё стоишь, не тупи, кончай его, – сказал человек из Восхода убаюкивающим тоном – так, что почти никто сразу и не понял, к чему он это, и кому эта фраза была адресована. Никто, кроме одного.

Вы-то, дорогие читатели, уж наверняка сразу до всего догадались. Не стремлюсь умалить ваши незаурядные детективные способности – просто расскажу, как так получилось, и почему ни я – дурак, – ни кто-либо другой, находившийся в центре всего того многостраничного повествования, с которым вы, надо думать, уже ознакомились, не додумался до всего сразу так же быстро, как это сделали вы. Вот, какая штука: вы читаете дневник того, кто описывает произошедшее с ним, уже делая акценты на всех тех деталях, которые будут важны для всего, что вы прочтёте после. Проще говоря, по отношению к реальной цепи событий, всё читаемое вами – это вторичный продукт моего осмысления пережитого и соединения всего этого в стройную и последовательную историю. Рискну предположить, что, находясь на моём месте и проживая описанные события сызнова, минуту за минутой, во всей их пестроте и многообразии тех деталей, которые я предпочёл опустить, даже такие незаурядные шерлоки холмсы как вы могли бы упустить из виду всё то, на что не обращал внимания и я, находясь в моменте. Переложив все прожитые мною события на бумагу, я дистиллировал их, избавив от примесей, благодаря чему вы получили эссенцию в виде линейной истории, в которой уже соединены воедино все ключевые связующие звенья. А уж следуя от звена к звену, читая всё это, вы, конечно же, без труда поняли, кто среди нас всё это время был, так скажем, агентом полууголовного сообщества странников из Восхода. Зачем я так разошёлся, и для чего я всё это вам тут рассказываю? Чтобы вы не думали плохо обо мне или о ком-либо ещё из числа фигурантов моего предсмертного повествования: что я – дурак, что полицейский – дурак и балбес, что Юрин отец – непроходимый тупица, не видевший дальше своего носа, и что все мы были просто кучкой идиотов, не заметивших очевидное. О мёртвых либо хорошо, либо – ничего, поэтому отбросьте пожалуйста все ложные предубеждения и наслаждайтесь кровавой баней.

Через несколько долгих секунд после того, как прозвучала команда человека из Восхода, Тоха подошёл к Юриному отцу сзади и ударил его ножом в шею. Тот, наверное, и не понял ничего сразу – только дёрнулся и издал тихий звук, похожий на непроизвольное икание. Тоха, в свою очередь, действовал чётко и быстро. А может, это нам так казалось на фоне нашего замешательства и неспособности делать вообще что-либо. Он отпустил нож, схватился за руку Юриного отца и точно по канату взобрался по ней от плеча к кисти, вздёрнутой чуть выше головы. Затем он выхватил пистолет, разжав ослабшую хватку его прежнего хозяина, и отскочил.

Уверен, Юра в тот момент не думал совершенно ни о чём и сделал всё импульсивно. Он бросился на Тоху, который тут же направил на него пистолет и, не став размениваться на окрики и предупреждения, выстрелил дважды ему в грудь. Гром стрельбы раскатился по округе, а затем откуда-то издалека последовало уже приглушённое эхо. Юрин отец, в панике вытащив нож из раны, устремился к своему убийце, держась за кровоточащую шею. Он намерен был сделать что-то, но в его глазах потемнело, земля ушла из-под ног, и он забыл уже обо всём на свете, по инерции двигаясь неровной поступью к Тохе. Тот оттолкнул его, и Юрин отец упал на землю, и больше уже никогда не поднялся.

«Раз-два. Бам-бам», – прокрутилась несколько раз в моей голове незатейливая мысль, которая послужила ключом к ясному осознанию того, что делать дальше.

«Раз-два. Бам-бам!»

– Быстро! – крикнул я Аркадию, схватил его за одежду и утащил за собой. Когда я отпустил его, мне было уже всё равно, бежит ли он где-то там, сзади, или нет.

– Стоять! – окликнул голос то ли Тохи, то ли того человека из Восхода – всё равно. Ни у кого из них не было больше заряженного пистолета, и никто не мог выстрелить мне в спину. Я это точно знал. Что до остальных четверых, оставшихся в живых – не знаю. И никогда уже не узнаю.

Я бежал к своему дому и не думал о том, следует ли кто-то за мной или нет. Я вообще ни о чём не думал – просто бежал, бежал и бежал, пока не оказался у двери своего подъезда. На крыльце я дрожащей рукой вытащил из кармана ключ и открыл магнитный замок. Вместе со мной в подъезд зашёл кто-то ещё. Этот кто-то был слишком близко, и я развернулся, чтобы толкнуть его посильнее и выиграть себе время для того, чтобы взобраться по лестнице на восьмой этаж. Аркадий с грохотом ударился о ровные ряды металлических почтовых ящиков. Поняв, наконец, что он – это он, я смог только повторить то, что уже кричал ему когда-то там, в прошлой жизни – несколько минут назад:

– Быстро!

Мы взлетели вверх по лестнице, я открыл дверь своей квартиры, в которой не был всего-то десять дней, и всё, наконец, закончилось.

Долгое время мы ничего не могли сказать – могли только смотреть друг на друга, и взгляды наши говорили обо всём без слов. Мы всё ещё были в паническом ужасе, но одновременно ликовали, радуясь тому, что нам удалось уйти живыми. Прошло полчаса, может – больше, прежде чем Аркадий проронил первую фразу во внезапно настигшем его озарении:

– Блин, они же… Они же там все! Блин!

Блинами, конечно, в его речи в тот момент и не пахло. Но сути это, полагаю, не меняет.

– Да… – только и смог ответить на это я.

– Надо это, слыш… Надо назад!

– Сдурел?

– Чё сдурел?! Они там щас… Блин!

– Погоди, погоди малёх. Остынь. Всё нормально, они – те, кто внутри – не при делах. Отпустят с миром.

– Ага, с миром! А если это… Блин, там же этот стрелял! Там же щас… Щас эти набегут!

– Уже всё. Если и так, то уже набежали. Поздно.

– Какой поздно-то, ё-моё! Они…

Аркадий вдруг осознал, что и ему к Радуге никак не пробраться, если мертвецы сбежались на выстрел и снова облепили её.

– А если нет? – просиял надеждой он, – Если ничё нет? Мент их увёл всех! Нет там никого!

– Если так, то их отпустят, и они придут сюда. Сядь говорю, остынь. Давай подождём сначала, потом будешь уже пороть горячку.

– Тебе легко!.. Ай-й!.. Блин!

Он сел на пол и схватил себя за голову, не выпуская из рук топор.

Успокоиться и прийти в норму нам обоим вскоре помогла бутылка дорогого и роскошного шнапса из его рюкзака. Аркадий пил со знанием дела, я – кряхтел и морщился, но воспринимал поило как лекарство и подливал себе ещё и ещё. Мало-помалу алкоголь вместе с частичкой рассудка забрал и сковывавший нас ужас от пережитого, и мы оба, если уместно будет так выразиться, пришли в адекватное состояние. Часы тикали на кухонной стене, а мы всё пили и ждали, пока придёт Ангелина с её матерью, и мы услышим звонок домофона. Но никто так и не приходил.

– Капец… – бормотал Аркадий, осознавая, что с каждой минутой надежды на лучший исход у него становится всё меньше.

– Да ладно ты! Времени ещё – десять часов. Они, видать, уснули тогда снова и спят до сих пор.

– Хорош уже, а! Ясно же всё. Что-то нечисто. По ходу… Блин, а чё они могут сделать, как думаешь? – спрашивал он.

– В смысле «сделать»?

– Ну там, не знаю. Ты вон, как-то про рабство чё-то говорил.

– Да я же так, шутя. Какое рабство? Мы ж не в Древнем Египте.

– Ага. Ну всё равно, они же черти, блин! Ещё и злющие щас, как чёрт.

– Да ну, брось! Ну чё они вот, а? Чё? Там из тех, кто даже уходить планировал, половина мужиков здоровых. Чё ты думаешь, они зайдут и всех насиловать будут, а?

Аркадий вздрогнул. Был видно, что я озвучил его худшие догадки. Я поспешил исправить положение:

– Насиловать мужиков, прикинь? Х-ха! Да расслабься. Всё окей будет, вот увидишь.

– А если нет?

– А если нет – тогда и подумаем. Давай ещё по одной.

К полудню бутылка опустела. Я чувствовал себя мертвецки пьяным и вместе с тем живее всех живых.

– Надо туда идти, слыш, – сказал Аркадий, тоже уже заметно окосев. Он курил прямо в кухне, но я не возражал.

– Куда ты щас пойдёшь? – ответил я, – Дороги не найдёшь, заблудишься. У тебя есть чё ещё?

– Да, я ещё винца брал.

– Давай разопьём. Ужрёмся так, чтоб совсем, и ляжем отсыпаться. А как проспимся – так и будем решать. Ну, ты будешь: я-то никуда не пойду, не обессудь.

– Тупая идея. А если они придут?

– А если придут – мы откроем. Ты чё, звонок не услышишь?

– А вдруг не услышу?

– В прихожей на полу ляжем, как свиньи. Так точно проснёмся, если позвонят.

– Позвонят! Бл… Телефон!!! – озарило вдруг Аркадия.

Он вытащил из кармана мобильник и набрал, по всей видимости, номер Ангелины. Первые три долгих гудка он слушал с надеждой. Потом, с каждым новым, надежда таяла в его глазах, и я вдруг вспомнил себя, дозванивавшимся в первые дни до матери с отцом.

– Не отвечает, – прокомментировал он, нажав на сброс.

– Тогда не знаю, – ответил я, и впрямь не зная, что ещё ему сказать.

– Так, всё, я пойду, – решительно сказал он, вскочив со стула. У него тут же закружилась голова, и он закачался, едва не рухнув прямо на стол.

– Ну куда ты такой пойдёшь?