Вкус чтения тысячи томов

Нужны ли на первом курсе университета обязательные дисциплины

Сейчас в высших учебных заведениях на первом курсе существуют так называемые обязательные для изучения дисциплины. Они есть в гуманитарных, технических, правовых, сельскохозяйственных, промышленных и медицинских университетах. Определяя эти дисциплины, Министерство образования, конечно, руководствовалось советами множества специалистов, но я полагаю, что здесь все еще есть место для дискуссии. Область научного знания, которой я занимаюсь, – гуманитарная, поэтому и говорить я буду о дисциплинах в гуманитарных вузах. Все дальнейшие рассуждения являются моим субъективным мнением, но мнение даже одного человека может быть ценно для специалистов, поэтому я решил изложить его письменно.

Итак, обязательными дисциплинами для изучения на первом курсе гуманитарного университета являются:

– китайский язык;

– общая история Китая;

– иностранный язык;

– общая зарубежная история.

Из двух следующих дисциплин следует выбрать одну:

– введение в философию;

– логика.

Далее из шести предложенных дисциплин также выбирается одна:

– общая математика;

– общая физика;

– общая химия;

– общая биология;

– общая геология;

– общая психология.

И, наконец, из следующих четырех дисциплин выбирается одна:

– общая юриспруденция;

– политология;

– экономика;

– социология.

Из всех названных выше дисциплин очевидными для изучения на первом курсе гуманитарного вуза являются лишь несколько. Например, иностранный язык – важный инструмент в научных исследованиях, а логика, возможно, помогает в рассуждениях и методологии. Общественные науки обычно не изучают в средней школе, поэтому студентам также будет полезно познакомиться с ними. Для чего могут понадобиться все прочие дисциплины, мне представляется с трудом.

Прежде всего, поговорим о китайском языке. Учебники для первокурсников сейчас обновляются, их содержание становится разнообразнее, но излагаемый материал не сильно отличается от представленного в пособиях для средней школы, чаще всего это несколько произведений на вэньяне и несколько – на байхуа[17]. Возникает вопрос – зачем заставлять студентов тратить целый год на чтение произведений, которые они, вероятно, уже прочли? Если за шесть лет в начальной и столько же в средней школе у ученика так и не сформировался хороший уровень владения родным языком, вряд ли один дополнительный год поможет решить эту проблему.

Изучение истории в университете выглядит не менее забавным. Не знаю, как дела обстоят сейчас, но в мое время историю Китая изучали сперва в начальной школе высшей ступени, затем в средней школе начальной ступени и еще раз – в средней школе высшей ступени. Параллельно с этим нам преподавали всемирную историю. Я думаю, этого времени вполне достаточно, чтобы получить представление об истории нашей страны и прочих государств. Даже если преподаватели в университете излагают материал иначе, чем в средней школе, изучать его повторно вовсе не обязательно. Я не отрицаю важности истории, для студентов-гуманитариев она очень важна. Ни в одном исследовании нельзя избежать обращения к историческим фактам, а для этого зачастую требуются специальные знания, которые не получишь на уроках по общей истории. Курсы исторических факультетов помогут студенту разобраться со сложными вопросами, если такие возникнут, а так называемые «Общая история Китая» и «Общая зарубежная история» будут мало для него полезны.

Теперь о естественных науках. Среди обязательных дисциплин их шесть. Математика[18] привносит в исследования математическую логику, но я не могу представить, для чего студентам гуманитарных университетов нужны все остальные науки. Если подразумевается получение базовых знаний, учащимся достаточно пройденного в средней школе, а в специальных знаниях, я думаю, они не нуждаются. Например, зачем исследователю арабского языка или санскрита зоология и геология? Человек, не знающий закономерности наследственности у дрозофил или особенности геологической структуры, может написать хорошую грамматику арабского языка или санскрита, так же как повар, который не умеет шить, способен приготовить вкусное блюдо.

Учеба в университете длится четыре года, и даже если с первого курса взяться за специализированные дисциплины конкретного факультета, за этот срок вряд ли удастся на должном уровне изучить весь необходимый материал. Теперь же из этих четырех лет студентам приходится тратить целый год на так называемые обязательные дисциплины. Это очень сложно понять. Административные органы в сфере образования, с одной стороны, настаивают на необходимости давать углубленные специализированные знания, с другой – пытаются уместить весь процесс обучения в три года. Неужели это возможно за такой короткий срок? К сожалению, очень немногие выпускники университетов имеют возможность продолжить свои научные изыскания в исследовательских институтах или поехать учиться за границу, у большинства только и есть что эти три года, за которые нужно все успеть, а ведь это такой короткий срок!

Нынешняя система китайского университетского образования имеет множество недостатков. Например, немало трудностей создает смешение системы оценивания знаний и существующей организации обучения, что даже теоретически трудно вообразить. Однако более всего, на мой взгляд, нашим студентам мешают дисциплины, изучение которых мало чем оправдано – на них тратится время, которое полезнее было бы посвятить специализированным предметам. Я искренне надеюсь, что административные органы в сфере образования переосмыслят необходимость обязательных для изучения дисциплин, а лучше и вовсе их отменят.

13 ноября 1948 года

Учителя и ученики

Я прожил в Пекине более двадцати лет, сначала был здесь студентом, потом стал учителем. Учителем я остаюсь по сию пору, и, как мне кажется, буду им до конца жизни. Оглядываясь назад, я часто думаю о самом глубоком переживании, что мне довелось испытать за все это время. Речь об отношениях между учителем и учеником.

Эта связь – вовсе не новое явление. Известно, что в прошлом учителя почитали в соответствии с нормами конфуцианской морали, равняли его с небом, землей, государем и родителем. Принято считать, что учитель обладал абсолютным авторитетом, однако о том, как было на самом деле, я говорить не осмелюсь, поскольку родился слишком поздно и не застал эти времена. Начальная школа, в которую я поступил, была заведением нового типа, мы уже не начинали учебу с «Фамилий ста семей» («Байцзясин») и «Троесловия» («Саньцзыцзин»)[19]. Нас учили читать такие иероглифы, как «человек», «рука», «нога», «нож», «мера длины чи». Внешне казалось, что ученики уважают учителя, – едва завидев его, они начинали кланяться, хотя он был еще далеко, некоторые и вовсе теснились в сторонке, как мышки, прячущиеся от кошки. Ученики никогда не высказывали учителю своего мнения, ничего подобного и вообразить было нельзя. Преподаватель же был очень строг к своим подопечным: как говорится, «Обучение без строгости есть нерадение учителей»[20]. Разве может нестрогий человек быть учителем? К ученикам нередко применяли телесные наказания, чаще всего учитель выкручивал уши или бил по рукам линейкой. Конечно, воспитанникам было тяжело терпеть такое обращение, поэтому даже двенадцати-тринадцатилетние ученики шли на риск и «бунтовали».

Мне довелось участвовать в двух таких «бунтах» – в начальной и средней школе. Первый раз мы всем классом объединились против учителя рисования, который отличался особенно свирепым нравом и часто бил нас. В знак протеста мы перевернули учительский стол и устроили настоящую демонстрацию. Он сразу спасовал, уволился и больше не работал в школе. Это был успешный «бунт». Другой «бунт» произошел против учителя вычислений на счетах. Он тоже бил своих учеников, и порой, казалось, получал от этого особое наслаждение. У него действовало правило: при ошибке на одну цифру в счете ученик получал один удар линейкой. Иногда мы по невнимательности ошибались в сотнях, что приводило к невообразимо печальным последствиям. И вот однажды весь класс решил забастовать. Увы, среди нас оказался предатель, поэтому некоторые ученики все-таки явились на урок. Мы проиграли и были биты так, что наши руки распухли и болели несколько дней.

В университете ситуация немного изменилась. Поскольку мы стали студентами, по рукам нас уже не били, но порой внушительный и строгий вид преподавателей обжигал сильнее огня. Я помню одного профессора, который намеренно занижал своим ученикам оценки. Перед каждым экзаменом он словно ставил себе задачу – выставить наихудшие баллы вне зависимости от реальной успеваемости того или иного студента, и эту задачу он стремился выполнить. Он прославился на весь университет, но слава эта была, прямо скажем, сомнительная. Другой профессор поступал наоборот. Перед экзаменом он оговаривал, что, например, ответ на пять вопросов из десяти позволит студенту получить удовлетворительную оценку, а за верный ответ на каждый следующий вопрос ему будет добавляться по десять баллов. На самом деле тот профессор и вовсе не просматривал экзаменационные работы, а оценки ставил сразу, не глядя. Все были очень счастливы, отметки у всех были прекрасные. Если кто-то вдруг подольше задерживался возле профессора после экзамена, тот спрашивал: «Вам кажется, у вас плохая оценка?» – и легким движением руки прибавлял еще десять баллов.

Понятие «подхода к обучению» тогда, похоже, вовсе не существовало. О таких вещах, как учебная программа и учебные планы, никто и не слышал. Во время урока профессора бывали многословны и говорили обо всем, что приходило в голову. Они могли и о погоде потолковать, и поругаться на кого-нибудь, и рассказать историю из древних времен, и просто поболтать. Словом, поступали как им вздумается, не обращая внимания ни на кого, кроме самих себя. Некоторые засыпали прямо на уроке. Другие могли за целый учебный год не обменяться со студентами ни одной репликой. Третьи одновременно вели занятия в восьми университетах, и чтобы справиться с накладками по времени, им приходилось составлять специальный график. Конечно, не все профессора позволяли себе такое. Некоторые усердно и самоотверженно делились своими знаниями, но это, скорее, были исключения.

Как учителя относились к ученикам, так и ученики относились к учителям. Они не стремились получить пользу друг от друга, а враждовали. Учителя преподавали, чтобы заработать на жизнь или подняться по службе и разбогатеть, а студентам нужен был университетский диплом. Такими и были отношения между учителями и учениками.

Наконец наступил 1949 год[21], знаковый для нашей истории, и об этом следует поговорить особо.

Началось время стремительных перемен, и за минувшие сорок лет мне довелось стать свидетелем многих восхитительных и трогательных событий. Порой мои эмоции были так сильны, что не давали мне заснуть всю ночь напролет. Какое же счастье было узнавать новости о том, что очередной семидесятилетний профессор, известный и уважаемый ученый, невзирая на преклонный возраст, с почетом вступал в Коммунистическую партию Китая! Когда я слышал похвалу в адрес моего тогдашнего преподавателя, человека трудолюбивого и настойчивого, от переизбытка чувств я снова и снова оказывался во власти бессонницы. Мои коллеги и однокашники делали значительные успехи в современных направлениях науки, следовали самым последним веяниям. Вокруг них становилось все меньше и меньше старого, все больше и больше нового. Отправляясь на пару месяцев за рубеж, я каждый раз по возвращении чувствовал, что сильно отстал. Тогда я понимал, что наша Родина, наши преподаватели и студенты очень быстро движутся вперед.

Сейчас учителя преподают в соответствии с детальными учебными планами, а содержание занятий заранее обговаривается – время дорого, никто больше не позволяет себе болтать зря. Теперь успеваемость студентов стала важна не только для них самих, но и для их преподавателей. Более того, иногда учитель может даже прийти в общежитие, чтобы дать дополнительные консультации или справиться об учебном процессе. Порой, проходя в сгустившихся сумерках через затихший кампус, я вижу свет, горящий в окнах, – это мои коллеги-преподаватели готовятся к лекциям, просматривают литературу, штудируют словари. Верно говорят – если хочешь подать ученику чашу с водой, то сперва нужно самому наполнить ведро. Ни один из учителей не войдет в аудиторию к студентам неподготовленным.

А что же ученики? Абсолютное большинство делает то, что требует от них учитель. Они усердно трудятся и серьезно подходят к изучению материала. Однажды в стенгазете на доске я заметил такие слова: «Тихо шелестят волны, но громко читаются книги». Эта фраза ярко описывала, как студенты вслух читают книги на иностранных языках, и прекрасно отразила ситуацию в университете. Сегодня учителя преподают не для заработка и тем более не для того, чтобы продвинуться по службе и разбогатеть. Студенты учатся не ради диплома об окончании университета. Все мы обрели общую великую цель, и относимся друг к другу по-товарищески. Никогда прежде в тысячелетней истории Китая такого не было, да и не могло быть.

Если кто-то расскажет студентам о тех печальных временах, к счастью, давно минувших, они наверняка примут эти слова за шутку или сказку, ведь современная молодежь не переживала ничего подобного. Порой я и сам вспоминаю прошлое, словно это был сон. Однако это факты, которые пока нельзя считать историческими, поскольку с тех пор миновало не так много лет. Оглядываясь назад с высоты сегодняшнего дня, вспоминая об отношениях между учителями и учениками, разве я не предаюсь тяжелым думам?

Вспоминать прошлое небесполезно, ведь его переосмысление позволяет нам еще больше любить настоящее, новый Китай, новый Пекин.

Я хочу с бесконечным теплом воспеть педагогов и студентов нового Пекина.

7 апреля 1963 года

И моря книг мне мало

Во все времена и во всех странах существовали люди, ценившие книги наравне с собственной жизнью. Думаю, что я один из таких.

Книги дарят нам знания, мудрость, веселье и надежду, но порой могут добавить забот и даже привести к бедствиям. В годы «культурной революции»[22] я подвергся обвинениям и критике из-за того, что собирал книги времен феодализма и капитализма, а также некоторые иностранные издания. Когда в 1976 году произошло землетрясение[23], мне говорили, что гора книг, которую я воздвиг у себя дома, чудом не закрыла мне путь к спасению.

Критика и обвинения пронеслись мимо и нисколько меня не изменили. Я по-прежнему люблю книги, и сегодня моя библиотека занимает несколько комнат. Сколько книг у меня всего, я затрудняюсь сказать, думаю, гораздо больше, чем у других людей. Помню, как рабочий, который устанавливал в моем доме сейсмические укрепления, часто говаривал мне, что никогда раньше не видел столько книг. Теперь благодаря заботе ректора нашего университета вся моя коллекция размещена на полках в специальных кабинетах, а те времена, когда книги в беспорядке лежали повсюду в спальне, гостиной и даже коридоре, давно в прошлом.

Некоторые молодые люди, увидев мою библиотеку, удивленно спрашивают: «Неужели вы читали все эти книги?» Я откровенно признаюсь, что читал только малую их часть. Далее почти всегда я слышу: «Тогда зачем же вам столько книг?» И вот тут у меня действительно нет ответа. Я не рассматривал книги с точки зрения психологии коллекционирования и поэтому не могу ответить на этот вопрос. Полагаю, китайские и зарубежные библиофилы тоже не всегда могут дать объяснения, а если и называют какие-то причины, то все они совершенно разные.

Для проведения настоящих научных исследований моих собственных книг недостаточно. Возможно, область моего научного интереса слишком неординарна – как бы то ни было, пока я не нашел такой библиотеки, которая хоть немного удовлетворила бы моим требованиям. Отсутствие необходимой литературы порой не дает мне продолжать исследования по некоторым направлениям, что не может не огорчать. В ящике моего стола теснится немало неоконченных рукописей. Иногда я в шутку говорю друзьям: «Найти достойную библиотеку при моей специальности даже сложнее, чем провести „четыре модернизации“[24]. Когда у всего народа доход возрастет вдвое, у меня вряд ли что-то изменится».

Истинный смысл этих непримечательных рассуждений в том, что в моей специальности, как и в нашей стране в целом, немало трудностей. Фундамент, что мы заложили в прошлом, не слишком прочен, и, хотя после 1949 года проделано немало работы, нам сложно бороться с укоренившимися проблемами. Сейчас остается только возложить надежды на будущее и обратиться с призывом к коллегам. Давайте общими усилиями копить опыт и знания, чтобы наконец переломить ситуацию! В древности говорили: «Предки сажают деревья, а потомки наслаждаются их тенью». Так давайте будем теми, кто сажает деревья.

Утро 8 июля 1985 года

Особенности преподавания иностранных языков в Китае

Всю жизнь я сам изучал иностранные языки и обучал им других, и обобщить весь этот опыт довольно трудно. Говорит ли это об отсутствии у меня знаний? Конечно, нет. Просто в двух словах об этом не расскажешь.

На протяжении почти тридцати лет – до 1949 года и после всех тогдашних событий – я занимал руководящую должность на факультете восточных языков Пекинского университета: занимался административными делами, а параллельно с этим вел исследования в интересующей меня области науки. Профессиональная деятельность и умственное воспитание всегда оставались для меня приоритетом; я часто бывал на всевозможных заседаниях. Вспоминаются слова товарища Фэн Чжи[25]: «При весеннем цветении и под осенней луной сколько времени мы заседаем?» Я порой шучу, что сейчас развелось много всяких «наук», и, если вдруг появится «наука о заседаниях», было бы забавно поучаствовать в исследованиях и даже написать, например, «Введение в науку о заседаниях». Думаю, книга получилась бы яркой и образной, с теорией и практикой, чтобы в будущем открылись новые возможности для наших исследований и повысился уровень их научности. Книга бы расходилась огромными тиражами, усугубляя, тем самым, и без того нелегкую ситуацию с нехваткой бумаги в издательствах…

Часто на заседаниях поднимался вопрос о методах обучения иностранным языкам. Мои коллеги-преподаватели, работающие в учебных заведениях по всей стране, должны помнить, как в этой области обстояли дела всего несколько десятков лет назад. Сколько усилий тогда было потрачено на попытки создать эффективную методику преподавания иностранных языков! Каждые несколько лет у нас появлялся новый эталон: интенсивные курсы, методика Рахманова[26], лексический анализ, способы повторения и восприятия, карточки, прямое обучение, приоритет аудирования и разговорного языка… и так было по всей стране. Стоило появиться где-нибудь очередному «передовому опыту», как мы тут же бросали все и мчались за тысячи ли, чтобы перенять его. В погоне за новым «ценным материалом», мы меняли один лекционный зал на другой, слушая проповедников «новых знаний». Все испытывали величайшее воодушевление и наслаждались собой.

Вспомнить, что из этого получилось, не составит труда. Конечно, нельзя сказать, что эксперименты с методами преподавания оказались совершенно провальными. После 1949 года мы продвинулись довольно далеко, наши достижения в изучении иностранных языков намного превосходили те, что были раньше. В то же время честным будет признать, что результаты тех поисков не оправдали затраченных на них усилий и времени. Мы до сих пор не можем с уверенностью сказать, какой метод самый подходящий, самый эффективный.

По моим наблюдениям, за прошедшие несколько лет в научном сообществе не возникало разговоров о новых методиках преподавания иностранных языков, равно как не рассматривались идеи возврата к способам обучения, имевшим место до «культурной революции». Означает ли это, что мы шагнули назад? Я бы так не сказал. Может быть, уровень обучения наших студентов сильно упал? И с этим нельзя согласиться. Все наши достижения в сфере изучения иностранных языков невозможно просто взять и отменить.

Некоторые, возможно, скажут: «Сначала вы говорите, что старые методики не оправдали затраченных на них усилий, потом говорите, что отказ от этих методик тоже не привел к каким-то успехам. Это смахивает на диалектику, а на самом деле просто жонглирование словами!» Я пока оставлю это и немного поговорю о другом.

Помню, в одном из произведений Лу Синя[27] я прочитал историю о том, как некий человек продавал на рынке средство для истребления клопов, завернутое в бумагу. Покупатель приобрел этот сверток, и, придя домой, принялся его разворачивать. Под первым слоем бумаги оказался второй, потом еще и еще, пока, наконец, не выпала крохотная записка со словами: «Ловите клопов с усердием». Думаю, эта притча не лишена практического смысла.

С изучением языков происходит нечто похожее. Я нисколько не отрицаю важности методик преподавания, но нам вовсе не нужно использовать их бездумно и все сразу. Следует помнить, что в основе любого обучения, в особенности если дело касается иностранных языков, лежат усердие и ежедневная практика. Ученик должен сам отыскать наиболее подходящий для себя метод, пусть он борется, пусть узнает, что все ценное дается нелегко.

Здесь я снова хочу поговорить о немецкой школе обучения. Не буду затрагивать теорию, сам я с ней не знаком, а заниматься сочинительством в данном случае не имею права. Поговорим о практике. Я начинал учить русский язык в Германии. Каждую неделю у нас было два занятия по два часа – всего четыре часа в неделю. На первом уроке мы повторяли вслед за учителем буквы русского алфавита, и мне показалось, что темп обучения установился довольно умеренный. После второго занятия учитель рекомендовал нам самостоятельно учить слова и грамматику, а также выполнять упражнения из учебного пособия, не дав более никаких объяснений. На уроке мы также делали задания из учебника, в том числе и на говорение, читали по-русски, переводили на немецкий, а когда делали ошибки, преподаватель поправлял нас. Примерно через две недели он задал нам прочитать рассказ Николая Гоголя «Нос». Для меня это стало настоящим ударом – понять, о чем говорится в тексте, было ну совершенно невозможно! Словарь тоже толком не помогал – мне удавалось найти только первую половину почти каждого слова, а во второй половине окончание менялось в соответствии со склонением или спряжением. Грамматика языка была мне незнакома, я непрерывно штудировал справочники в поисках информации по флективности. Из-за всего этого подготовка к часовому занятию занимала у меня пять-шесть, а то и семь-восемь часов. Это было действительно тяжело, зато за один семестр мы освоили учебник и полностью прочитали «Нос». Такой метод преподавания, как мне кажется, дает ученику возможность в полной мере проявить усердие и инициативность, поскольку предлагает сразу же погрузиться в практику. Этим своим опытом я не раз делился с теми, кому он был интересен, а в годы «культурной революции» меня обвинили в распространении «фашистских» методов обучения. Трагикомичность этой ситуации в том, что описываемый мною метод действительно был весьма распространен в Германии, но изобрели его вовсе не фашисты. Еще в XIX веке один европейский ученый говорил, что при обучении плаванию учитель должен столкнуть ученика в воду. Если тот не утонет, значит, научится плавать. Надеюсь, это просто метафора, и никто не воспользуется таким способом буквально, но в целом обучение языкам выглядит именно так. Возможно, кто-то посчитает этот метод диковатым, но лично мне так не кажется. Метод очень эффективный, и благодаря ему студенты получают шанс раскрыть весь заложенный в них потенциал.