Другая семья
– Да… А откуда вы меня знаете? Или страна должна знать своих героев в лицо?
– Ну, насчет страны я не знаю… А вас я знаю, Филипп Аркадьевич. Вернее, сразу вас узнала. Я как раз по улице шла и увидела, как вы из машины у бара выходили… Вот, решила тоже зайти… Вообще я впервые в таком месте, если честно… Даже не знаю, как себя вести. Вот, вино заказала зачем-то… Все равно его пить не буду, а заказала. Мне просто надо было рядом с вами сесть, Филипп Аркадьевич. Вообще, меня Ксюшей зовут…
– Да? И что же вас побудило пойти за мной и сесть рядом со мной, дорогая Ксюша? Я-то вас точно не знаю, впервые вижу!
– А я вас в суде видела, вы мою маму защищали! Кузьменко Анну Алексеевну, помните?
– Ну как же, помню… Очень даже хорошо помню…
– Ой, вы тогда так красиво в суде ее защищали! И маму оправдали благодаря вам… Ведь она не виновата ни в чем была, а ее осудить хотели! Если бы не вы… Ой, я так вам благодарна, если б вы только знали…
– Не надо меня благодарить. Не за что.
– Да как же – не за что? Ведь вы… Вы защитили маму…
– Вот именно. Защитил. Только и всего. Проявил профессиональные навыки. А на самом деле…
Он дал знак бармену, и тот снова придвинув ему стакан. На этот раз крепкий напиток проскочил полегче, да и в голове уже поднимался веселый туман. Хотя нет, не веселый… Вредный какой-то. Злой. Даже яростно злой, можно сказать. Жаль, девчушка, сидящая рядом с ним, про этот злой туман ничего не знала. И потому переспросила наивно:
– Что – «на самом деле», Филипп Аркадьевич? Что вы эти хотите сказать?
– Да ничего особенного, только правду. Хотите правду, милая Ксюша?
– Какую еще правду? Ведь мама не виновата была…
– Ваша мама должна была сесть, вот в чем дело. Она ведь действительно, будучи главным бухгалтером, деньги со счета фирмы увела. Так что благодарить меня не за что, получается. Справедливость не восторжествовала, справедливость пасовала перед способностями и ловкостью адвоката. Только и всего.
– Нет, нет… Что вы такое говорите, нет… – распахнула глаза девчушка, нервно поворачивая в пальцах тонкую ножку бокала с вином. – Зачем вы так, что вы… Мама не виновата, она не могла… Нет, это неправда, я не верю!
– Что ж… И правильно делаете, что не верите. И живите в этом дальше. Это же очень удобно – правду принимать за неправду. И верить. Мы все так живем… Любовь принимаем за нелюбовь и наоборот… Такова жизнь, моя милая. Сам себя не обманешь, и счастлив не будешь.
– Не понимаю вас… Зачем вы мне все это говорите? Все равно я вам не верю, не верю…
Она вдруг заплакала, вытирая слезы со щек дрожащими пальчиками. Он опомнился, потряс головой – совсем идиот, что ли? Зачем он так с девочкой? Своим проблемы с правдой-неправдой решить не может, и на ребенка обрушился? Идиот…
– Извините. Я просто пошутил неудачно. Не верьте мне, Ксюша, я сам не знаю, что говорю. Наверное, выпил лишку. Не верьте… Любите вашу маму, радуйтесь жизни. Верьте в свою правду…
– Зачем же вы так… Я вас поблагодарить хотела, а вы… – всхлипнула девчонка, отодвигая от себя нетронутый бокал. – Я даже и маме рассказывать не буду, что вас видела…
– И правильно. И не рассказывайте. Зачем?
– Но вы ведь… Вы ведь правда пьяный, да? Поэтому так сказали?
– Да. Я пьяный. Ужасно пьяный. А сейчас еще больше напьюсь. И хулиганить буду. Вы идите, идите домой от греха подальше. К маме…
Девчушка вспорхнула со стула, быстро пошла к выходу. Он глянул на бармена – тот смотрел на него с осуждением. Все слышал, стало быть.
– Налейте мне еще виски… Настроение такое – убиться хочется. Сами видели – на людей бросаюсь.
Следующая порция виски проскочила довольно лихо, потом еще одна, и еще… Голову заволокло желтым вязким туманом, и никакого облегчения не было, наоборот, стало еще хуже. Не умеет он пить, не дано. А жаль… Еще и вставать с высокого стула страшно – вдруг ноги не удержат. Возьмет и свалится мешком, и встать сам не сможет! А надо еще домой добраться…
– Вызови мне такси, приятель… – обратился он к бармену, потирая ладонями виски. – Что-то я лишку набрался… На такие дела надо опыт иметь, а у меня нет. Не рассчитал как-то… Думал, посижу еще, а так быстро раскис!
– Ничего, бывает… – меланхолично произнес бармен. – Я такси вызову, а охранник вас до машины проводит. Адрес-то свой помните, надеюсь?
С трудом помнил, как доехал до дома, как поднялся на свой этаж, как позвонил в дверь. Ему открыла Алиса, глядела на него с удивленным презрением:
– Что с тобой, Фил? Впервые вижу тебя таким… Что случилось? Процесс проиграл?
– Да… Я все проиграл… Все… Вернее, доигрался… Я спать пойду, я устал…
Дошел до спальни, рухнул в постель. Услышал, как Алиса говорит ему с тем же презрением:
– Ты хоть разденься… Чего ж тебя вдруг угораздило, не понимаю… А я хотела тебе такую новость сказать! Думала, у нас праздник будет! А ты все испортил зачем-то…
– Что ты хотела мне сказать? Что вдруг полюбила меня безумно? Поняла, что жить без меня не можешь, да?
– Ладно, спи… Теперь уж завтра скажу. Когда трезвый будешь. Не задерживайся завтра на работе, пожалуйста. У нас гости будут. Завтра семейный праздник…
– М-м-м… Что за праздник, не понял? Я что-то пропустил, да?
– Завтра поймешь. Завтра все узнаешь. А сегодня я в гостиной на диване спать буду… Фу, напился, как свинья… Никогда тебя таким не видела, фу…
Засыпая, он усмехнулся горько. Вот и имя для него найдено – «фу». Не милый, не дорогой, не любимый, а просто «фу». Прекрасное имя, что ж… А главное, редкое.
Утро было ужасным. Голова болела так, будто в ней черти плясали. И от завтрака отказался, хоть Клара Георгиевна и стремилась его накормить. Приехал на работу злой, взъерошенный. Сотрудники его не трогали, войдя в похмельное положение, и даже Аглая глядела с сочувствием и принесла ему из холодильника бутылку боржоми, поставила на стол. И Лидия Константиновна проявила великодушие, сказала почти ласково:
– Я вижу, ты сегодня не в себе, Филипп… Давай я за тебя пойду сегодня в процесс, я с делом знакома… Тем более там все уже понятно, решение будет вынесено в пользу нашего клиента. А ты пораньше домой уйдешь, хорошо?
– Да. Спасибо, Лидия Константиновна… Вы человек…
– Да пожалуйста. Обращайся. А лучше – не пей больше, не надо. Тебе не идет, это не твой путь…
– Хорошо. Не буду больше. – Он кивнул тяжелой головой, неловко улыбнувшись. – Другие пути выбирать буду, согласен…
Получилось, домой приехал раньше обычного. Дверь ему открыла теща, всплеснула радостно ручками:
– Филипп, голубчик, как хорошо, что ты пораньше приехал! Ждать тебя не придется, скоро ведь гости придут… Идем на кухню, поможешь мне! Я стол накрываю, а Алисочка в магазин убежала, я забыла оливковое масло для салата купить… Такое событие, что ты…
– Какое событие? Я что-то пропустил, да? У нас праздник сегодня? Хоть вы мне скажите, какой тематики праздник?
– Ой, так Алиса тебе вчера не сказала, что ли… Ах ты, господи…
Клара Георгиевна снова всплеснула руками, лицо ее сделалось таким умильно сладким, что показалось, заплачет сейчас от восторга. Почему-то обернувшись воровато назад, будто кто ее мог услышать, шепнула радостно:
– Алисочка ведь беременна… Прости, я уж не утерпела, первой тебе сообщаю… Ты уж сделай вид, что не знаешь ничего, когда Алиса придет! А то она на меня рассердится! Алисочка так счастлива, так рада! А уж как я рада, и не высказать! От радости и гостей созвала… Немного будет гостей, только родственники! Ну, Алиса еще подружек своих пригласила, куда без них-то? Праздник сегодня у нас, Филипп! Ну что ты стоишь, как соляной столб? Скажи что-нибудь? Совсем онемел от радости?
Он улыбнулся, кивнул головой. Можно сказать, и впрямь онемел. Не мог ни слова произнести.
Был ли он рад? Да, конечно. Как и всякий мужик радовался бы на его месте. Но радость была какая-то неприкаянная, будто подсмеивалась над ним грустно – ну что же ты, парень… Радуйся, хлопай в ладоши, танцуй! Все бабы от тебя решили рожать! Радости много не бывает, правда?
– Ой, Филипп… Я ж забыла тебе сказать… – вывела его из состояния ступора Клара Георгиевна. – Я ж маме твоей днем позвонила, сообщила радостную новость, в гости пригласила… А она как-то странно отреагировала – то ли обрадовалась, то ли нет… Не поняла я, в общем… И в гости не придет, говорит, приболела. Что с ней, Филипп?
– Не знаю… Я позже ей позвоню.
– Жалко, что она не придет… Может, ты ее уговоришь все-таки? Такое событие…
Он не успел ничего ответить, потому что Клара Георгиевна встрепенулась радостно:
– Ой, Алисочка пришла, слышишь, дверь хлопнула? Иди, иди, встреть ее… Я мешать вам не буду…
Он вышел в прихожую, помог Алисе снять пальто. Она улыбнулась, прошла в гостиную, поманив его ладонью – иди за мной… Села на диван, снова поманила его – садись рядом…
Он сел, спросил тихо:
– Это правда, Алиса? Ты беременна?
– Ой, ты уже знаешь… Как жалко! Я же просила маму – я сама скажу! Ну зачем она, зачем?
– Да ладно… Не сердись на нее. Ну, не вытерпела немного…
– А я ведь еще вчера хотела тебе сказать! Только я не пойму… Ты что, не рад, что ли? Странный какой-то… Я думала, ты до потолка прыгать будешь.
– Ну почему же, я рад… Просто поверить пока не могу…
– А если рад, то давай включайся, помогай стол накрывать! Гости скоро придут… Праздновать будем, Филипп! Знаешь, я так счастлива, просто сама себя не узнаю… И хочется, чтобы все кругом радовались… Мы будем родителями, представляешь? Это же… Это совсем другая жизнь… Это новый смысл, новые роли… Я мать, ты отец…
Она говорила, смотрела на него, улыбаясь. Потом потянулась к нему вся, обвила шею руками, и он тоже обнял ее, прижал к себе. Зашедшая в этот момент в гостиную Клара Георгиевна всхлипнула тихо, прикрыв рот рукой, и тут же ретировалась на кухню. Заплакала от счастья, наверное.
Потом пришли гости. Родственники. Сестра Клары Георгиевны – Роза Георгиевна. Внешне они были совсем непохожи, да и родственные взаимоотношения поддерживали неохотно – была меж ними какая-то старая обида. Глядя на них, он почему-то думал всегда – тот еще шутник был их папаша, Алисин дед… Взял и назвал дочек Клара и Роза. И ладно бы, в международный женский день они родились – ведь нет… У самого-то вон какое звучное имя было – Георгий! Но вслух никогда свои мысли не озвучивал, боялся обидеть Клару Георгиевну. И впрямь, какое ему было дело…
Вместе с Розой Георгиевной пришли две ее дочери, Стеша и Геля. То бишь Стефания и Ангелина. Видимо, стремление давать звучные имена девочкам – это было у них семейное.
Стеша и Геля были девицы серьезные, перезрело-скептические, незамужние. Клара Георгиевна как-то сообщила ему, вздохнув, что это обстоятельство страшно угнетало их мать Розу Георгиевну. Впрочем, этот вздох звучал некоторым торжеством – у моей-то дочери все с этим в порядке, мол… Наверняка и это семейное торжество должно было служить самолюбию Клары Георгиевны – а у нас еще и ребеночек скоро будет, вот, вот! Сидите себе молча, завидуйте! Для того вас и позвали, по большому счету!
Была еще незначительная престарелая тетушка, имени которой он так и не мог запомнить. Тоже какое-то заковыристое. Но она в основном помалкивала, потому что была занята исключительно едой. Кушала все с задумчивым аппетитом. Причем не переставая. И слушала вполуха, что происходило за столом. Наверное, неинтересно ей было.
Ну, и подруги Алисины – как без них-то? Юля и Ася. Для них, похоже, новость об Алисиной беременности не была радостью, хотя они и старались изо всех сил ее изобразить. Но все равно получалось с некоторой проскальзывающей ухмылкой – мол, чему уж так радоваться, подумаешь…
А с его стороны за этим столом никто не присутствовал. Ни знакомые, ни друзья, ни коллеги. Да и кто бы их пригласил, интересно? Если он и сам узнал эту новость только что, еще очухаться не успел. Да если бы даже раньше узнал, ему и в голову бы не пришло созывать гостей по этому поводу. Потому что это же вроде как интимный праздник, семейный и тихий, надо в узком кругу этому событию радоваться, да еще и сплевывать через левое плечо, чтобы не сглазить.
Но Алисе захотелось праздника. Сидела именинницей, принимала поздравления. И все время держала его за руку под столом. Юля выпила вина, разомлела, проговорила насмешливо, глядя на него:
– Ну все, Филипп, берегись… Теперь тебе Алиска задаст жару. Как выкатит свои беременные прихоти, мало не покажется! Того хочу, сего хочу, а подай мне это немедленно! Ох, набегаешься, Филипп, жалко мне тебя, бедолагу… А что делать? Придется терпеть…
Он улыбнулся, ничего не ответил. Алиса под столом снова сжала его пальцы – не бойся, мол… Не обращай на Юльку внимания. А Клара Георгиевна проговорила быстро:
– Ничего, ничего, он потерпит… Алисин отец тоже от меня многое терпел, помню…
– Да ладно, сказки-то не рассказывай! – Роза Георгиевна вдруг сердито махнула рукой. – К твоему генералу на драной козе нельзя было подъехать, такой гордый да строгий был! Кто от кого терпел, это еще посмотреть надо! Вот я своему покойному мужу закатывала концерты, да… Требовала свежей земляники зимой, и не просто размороженной из морозилки, а именно свежей! И ведь знала, что такое в принципе невозможно, а все равно требовала! Он уж и так и сяк меня уговаривал, уж и в ногах валялся…
– Твой Коля? В ногах? – насмешливо переспросила Клара Георгиевна. – По-моему, это ты сейчас сказки рассказываешь, Розочка, а не я…
Роза Георгиевна вмиг надулась и хотела парировать, но в следующий момент почему-то передумала, лишь пробурчала что-то себе под нос.
– Алис… А что же ты теперь, в фитнес-клуб не будешь с нами ходить? И на шопинг? И в кафе не посидишь? – грустно спросила Ася, глянув исподлобья на Алису. – Теперь тебе все это нельзя, выходит? Жалко ведь… Никаких удовольствий в жизни…
– А тебе бы только удовольствия от жизни получать, да? – ехидно спросила Стеша, дочка Розы Георгиевны. – Другой жизни себе не представляешь? Вот я, к примеру, по клубам не хожу, по шопингам тоже. И без посиделок в кафе как-то обхожусь. И ничего, живу.
– Ну и живи себе на здоровье… Каждому свое… – со смехом проговорила Юля, вроде как заступаясь за Асю. И добавила очень тихо, так, что могли расслышать только сидящие за столом рядом с ней: – Завидовать надо молча, что тут еще скажешь…
– Девчонки, не ссорьтесь! – радостно проговорила Алиса, поднимая символически свой бокал. – Выпейте лучше за нас с Филиппом, за нашего малыша! Он сейчас тоже все слышит, я знаю! Ну же, давайте…
Шедшая мимо из кухни Клара Георгиевна наклонилась к его уху, прошептала быстро:
– У тебя там телефон все время звонит… В прихожей, в кармане пиджака… Я подумала – надо сказать, вдруг что-то срочное?
– Я сейчас, Алис… Я на минуту… – быстро проговорил он Алисе, вставая из-за стола. – Я только на звонок отвечу… Это кто-то из моих клиентов, наверное.
Вызовов в телефоне и впрямь было много. И все с незнакомого номера. Кликнул его и тут же услышал голос Галины Никитичны, Катиной матери:
– А, позвонил наконец-то… Я уж думала, так и не соизволишь… Ну здравствуй, зятек! Здравствуй!
– Откуда у вас мой номер телефона, Галина Никитична? Вам его Катя дала?
– Да щас… Она бы убилась, да не дала. Что я, свою Катьку не знаю? Нет уж, я похитрее буду! Я твой номер у Катьки в телефоне подсмотрела, делов-то куча, господи! Сам бы мог догадаться!
– А номер телефона моей матери у вас откуда? Ведь вы ей звонили, правда?
– Ну да… Отпираться не буду, звонила. Я и в твой телефон тоже глянула, когда ты спал… Помнишь, я утром пришла, а ты еще из постели не вылез? А я пирогов напекла… И телефоны все срисовала, какие нужно. Я и жены твоей телефон срисовала, если что. Так что смотри… Думай давай… Катька-то беременная, ты должен понимать свою ответственность, не дурак. Моя Катька не шалава какая-нибудь, чтобы так с ней… Понял меня, ответь?
– Да. Понял.
– Вот и хорошо… Давай думай. А еще лучше – приезжай, решай вопрос. Иначе сегодня же твоей жене позвоню… Пусть она всю правду узнает!
– Я приеду, Галина Никитична.
– Когда?
– Завтра приеду. Поговорю с Катей. Мы с ней сами решим, что и как. А вас прошу не вмешиваться в наши дела, пожалуйста. Очень прошу.
– А я разве вмешиваюсь? Я так, предупреждаю просто, что Катьку в обиду не дам. Ну, ты меня понял… Да, вот еще что! Катьке не говори, что я твоей матери звонила, а то она на меня рассердится. А ей волноваться нельзя, сам понимаешь.
– До свидания, Галина Никитична. Не звоните больше, не надо.
– Боишься, да? Ну, бойся, бойся… Значит, завтра приедешь, обещаешь?
– Да, я же сказал…
Нажал на кнопку отбоя, на минуту закрыл глаза. И услышал, как Алиса зовет его из гостиной:
– Фил, ты где? Бросай все дела, иди к нам… Мама уже горячее принесла, запеченную баранью ногу! Ее же порезать надо! Это мужчина должен делать, между прочим!
– Иду… Иду, Алиса, иду…
* * *Никогда еще он не ехал по дороге в Синегорск в подобном злом состоянии. В грустном – да. Виноватом – да. Но чтобы в злом…
Ехал и вел внутренний монолог с Катей – как же так, зачем? Почему она позволила своей матери вмешиваться в ее жизнь? Почему она требует от него каких-то действий? Ведь он не обещал ничего…
При этом он понимал, что Катя ни в чем не виновата. Что мать ее сама проявила инициативу, исследовав его телефон. Сам дурак – надо было пароль поставить, и проблем бы не было. Но хотел быть честным перед Алисой – видишь, мол, ничего от тебя не скрываю… Хотя Алисе и дела до него нет, и до телефона его дела нет, зря старался!
Черт, черт… Не на кого обижаться, сам кругом виноват. И вообще, надо успокоиться, потому что Кате нельзя волноваться. Увидит его таким – испугается. Надо взять себя в руки…
Видимо, плохо это у него получилось. Катя открыла ему дверь и тут же отступила назад, положив руку на грудь, спросила упавшим голосом:
– Филипп… Что с тобой? Ты на себя не похож… Что-то плохое случилось? Не пугай меня, Филипп…
– Все нормально, Кать. Все хорошо. Просто нам поговорить с тобой надо.
– Что, так срочно? Ты позвонил, я испугалась… С работы отпросилась, на душе так неспокойно… Да ты проходи, что же мы на пороге! Проходи… Только я приготовить ничего не успела… Хочешь, блинчики испеку на скорую руку?
– Я ничего не хочу, Кать. Ты лучше скажи… Это правда? Ты беременна, да?
– Ой… А откуда ты знаешь? Ты что, сам догадался, да?
– Нет. Я от твоей мамы узнал.
– Как? Как это – от мамы?
– Да вот так… Она меня, можно сказать, этим обстоятельством шантажирует. И причем очень нагло шантажирует! И не только меня… И мать мою тоже… Зачем она матери моей позвонила, с какой целью? Чего хотела добиться, не понимаю? Чтобы меня окончательно из себя вывести? Так ей это удалось просто отлично!
Катя смотрела на него испуганно, лицо ее вмиг побледнело. Вяло махнув рукой, отступила на шаг назад, другой рукой схватилась за грудь, будто ей трудно было дышать. И проговорила сипло:
– Этого не может быть, Филипп, что ты… Этого не может быть… Нет, чтобы мама… Ой, господи… Да чтобы она еще и твоей маме… Нет, этого просто не может быть, Филипп! Тут ошибка какая-то, недоразумение! Нет, нет…
Глаза ее тут же налились слезами, губы задрожали, и ему стало ужасно неловко, и жаль ее, и еще он сильно досадовал на себя, что разошелся не в меру, выплескивая свою злость.
– Не плачь, Кать… Прости… Но ты меня тоже пойми…
– Да я понимаю тебя, Филипп, понимаю! Но я же ничего не знала, правда… Я только маме призналась, что ребеночка жду, и все… А телефона я твоего ей не давала, правда! Тем более телефона твоей мамы… Да я даже не знаю телефона твоей мамы – откуда? Я не знаю, как мама его узнала…
– Да все очень просто, Кать. Пока я спал, она исследовала мой телефон. И твой тоже. Как она сама говорит – делов-то. По-моему, ей даже объяснять бесполезно, как это нехорошо, я думаю. Все равно не поймет. Да это вообще… Не знаю даже, как это все назвать! Какая-то простота, которая хуже воровства, ей-богу! Прости, конечно, что я такие вещи про твою мать говорю… Но ведь это правда!
Катя стояла, не шевелясь, смотрела на него во все глаза. Только в них ничего не было, кроме недоумения и испуга. Ему вдруг показалось, что еще секунда, и она в обморок упадет. И он проговорил уже торопливо-примирительно:
– Наверное, зря я все это тебе говорю… Ты же не виновата… Тем более, все равно уже ничего не изменишь. И Галине Никитичне я тоже обещал тебе не говорить ничего… Но вот, не утерпел. Извини.
– Да что там – извини… За что тебе извиняться? Ой, как стыдно-то, честное слово… Я правда не ожидала от мамы такого…
Она снова собралась было заплакать, но он быстро обнял ее, прижал к себе, проговорил тихо на ушко:
– Ну все, все, успокойся… Тебе ведь нельзя нервничать… Успокойся, Катюш…
– Но ты веришь, что я ничего не знала?
– Верю… Конечно, верю…
– А я, знаешь, все представляла, как я тебе скажу… Все думала, как ты отреагируешь – обрадуешься или испугаешься… А оно вон как все вышло… По-дурацки как-то. Обидно…
Плечи ее дрогнули, и он снова принялся ее утешать торопливо, и целовать мокрые щеки, и гладить по волосам, по плечам, по спине… И кончилось все тем, что вскоре жадно подхватил ее на руки, унес в спальню. И снова она с жадностью принимала его, и близость их была похожа на отчаяние, и стон Кати был похож на плач…
Потом лежали, опустошенные, и сил не было на разговоры. Наконец Катя проговорила тихо:
– Ты не бойся, мама больше не позвонит… Я тебе обещаю. Только ты мне скажи… Ты ведь не будешь меня отговаривать, правда? Я так хочу этого ребенка…
И, не дав ему ответить, снова заговорила быстро:
– Я ведь ничего от тебя не хочу, ничего не требую! Если хочешь, можешь вообще больше не приезжать… Я прекрасно сама справлюсь! Мне ведь легче жить будет, понимаешь? У меня же будет твое продолжение – дочь или сын! Ой, я так счастлива, ты и представить не можешь… И даже не отговаривай меня, не надо…
– Я не собираюсь тебя отговаривать, Катюш. Но ты же понимаешь, я не свободен.
– Я понимаю, я все понимаю! И еще раз тебе говорю – я на тебя вовсе не претендую! Живи как живешь! Я даже помощи от тебя никакой не стану просить, сама справлюсь! Господи, да мало таких матерей, что ли, которые в одиночестве ребенка воспитывают? А я чем хуже? Некоторые, вон, от неизвестных доноров себе ребеночка рожают, и ничего! И счастливы! А я – от любимого человека… Нет, нет, мне правда ничего от тебя не надо! Ты совершенно свободен от каких-либо обязательств, совершенно свободен!
– Ну зачем уж ты так обо мне, Катюш… Конечно, я буду тебе помогать… Чем смогу… И материально, и вообще…
Катя рассмеялась тихо, переспросила:
– То есть как это – вообще? Объясни… С колясочкой по двору будешь гулять?
– Могу и с колясочкой. Чего ты смеешься?
– Да так… Просто мне ужасно приятно это слышать. Какой же ты у меня… Честный, порядочный, умный, интеллигентный… Другой бы на твоем месте перепугался вусмерть и сбежал, а ты нет… Ты не такой… Как же я люблю тебя, Филипп… Как же люблю… Сама не понимаю, за что мне такое счастье досталось – тебя любить… Да еще и ребеночка бог послал! Только бы все хорошо было, только бы он здоровеньким родился! Но я девушка крепкая, так что все будет хорошо!
– Да, все будет хорошо, Катюш. Я буду рядом. Сама понимаешь – уж как смогу…
Собираясь уезжать, он хотел оставить Кате некую сумму денег, но никак не мог решиться на это. А вдруг она обидится? Подумает – отступные, мол, оставляет?
Но Катя и не обиделась вовсе. Приняла деньги с улыбкой, проговорила радостно:
– Ой, спасибо, как хорошо! Завтра же в магазин пойду, маленькому что-нибудь присмотрю… Или рано, думаешь? Говорят, примета плохая – заранее все покупать…
– Я не знаю насчет примет, Катюш. Ты, главное, фруктов больше ешь, и вообще… Покупай все, что хочешь. Я потом еще денег на карту тебе скину. И говори, не стесняйся, что тебе еще надо. Может, привезти что-нибудь? Как у вас тут, в Синегорске? В магазинах все есть?
– Да, все есть… А ты когда хочешь приехать? Когда тебя ждать?
– Скоро. Я позвоню, Катюш.
– Хорошо… Тогда и на мои звонки тоже отвечай, ладно? А то я так волнуюсь, когда ты телефон отключаешь… Вдруг с тобой что-то случилось, а я и не знаю?
– Ну что со мной может случиться, Кать? Просто я работаю много. А телефон мне приходится отключать, когда я в процессе бываю.
– Да, я понимаю… Прости… Можно, я тебя до машины провожу?
– Конечно. Идем…
Он запомнил ее лицо, когда тронул машину с места. Губы улыбались, а глаза уже плакали. Потом, пока ехал, эти грустные глаза будто преследовали его. И даже звонок Алисы показался не ко времени, хоть и ответил сразу:
– Да, Алис…
– Ты где? Скоро приедешь?
– Да, скоро.
– Но ты в городе? Как скоро?