Подошел к раковине, подставил ладонь под падавшие из крана капли. Обнаружил, что вода мокрая, как бы по-идиотски это ни звучало. Сон удивлял своей реалистичностью. Я чувствовал запахи, слышал пение птиц и урчание (своего?) живота, ощущал холодные прикосновения капель воды. Никакой сердечной боли и нытья в суставах. Но языком обнаружил пустоту вместо малого коренного зуба на нижней челюсти.
Посмотрел на осколок зеркала, висевший на стене над раковиной, что у окна (в девяностые его здесь не было). Заглянул в него. Увидел настороженный взгляд водянисто-голубых глаз светловолосого паренька. Потрогал нос – парень в зеркале тоже прикоснулся к своей чуть приплюснутой переносице, нервно провел языком по пухлым губам. Не мое отражение. Но почему внешность того мальчишки в зеркале мне казалась знакомой?
«Александр Усик», – снова мысленно произнес я, прислушиваясь к тому, какие воспоминания и ассоциации вызовут слова. Фамилия нередкая. Мой зам по экономике в Костомукше носил такую же. Мелькали на экранах телевизоров актеры Усики (или Носики?). Слышал про боксера Усика, вот только имя его я не сумел припомнить. Был ли среди всей той разношерстной братии подобный щуплый индивид?
«А что, если я не сплю?»
Я рассматривал крохотную лужицу на своей ладони.
«Что, если эта общага мне не снится? Что, если и она, и вот эта вода, и эта тощая рука реальны?»
Вода скатилась с ладони, струйкой стекла в испачканную зубной пастой раковину.
«Если сейчас не сплю где-нибудь в больнице, накачанный лекарствами, тогда… я умер?»
Посмотрел на (свое?) отражение.
Большеглазый паренек, что в зеркале, не выглядел мертвецом. И не походил на галлюцинацию. Хотя… я понятия не имел, как должны выглядеть навеянные лекарствами галлюцинации.
«Версия со смертью кажется не менее правдоподобной, чем вариант со сном».
Провел рукой по щекам и почувствовал редкие щетинки, но в мутноватом зеркале их не видел.
«Но если я умер, то у меня странное посмертие, – подумал я. – С другой стороны… А кто знает, какое оно должно быть? Почему бы и не такое?»
Начинала побаливать голова. Пусть она и выглядела чужой, но боль ощущалась очень даже своей. Сердце не поддержало головную боль, что порадовало. В этом сне оно меня баловало.
Я снова по привычке потер грудь. Плеснул на лицо холодной водой, вполне реальной, не иллюзорной. Проглотил несколько невкусных капель. Сплюнул, потер виски. Парень в зеркале повторял все мои действия. Я подмигнул ему…
И попытался вспомнить, что произошло перед тем, как я проснулся в этом общежитии.
* * *
– Здравствуй, Димочка, – сказала Людмила Сергеевна Гомонова, мой бывший институтский куратор. – Вижу, ты не забыл.
Женщина положила на заснеженный постамент две гвоздики рядом с двумя другими цветками, что я оставил в тени от бюста Пушкина пару минут назад. Принесенные мной цветы успело слегка припорошить снежинками. Снегопада сегодня не было, но в Пушкинском парке не стихал ветер. Гомонова куталась в старое пальто (я помнил его еще по прошлым нашим встречам здесь же, около памятника Пушкину), от нее пахло плавленым свечным воском и ладаном.
– Не забыл, Людмила Сергеевна. Двадцать пятое января – День студента.
– И дата смерти Светочки.
– Да, – сказал я. – Знал, что застану вас здесь. Ровно в полдень. Как всегда.
Оттянул ворот куртки: сегодня казалось, что тот меня душит.
– Иду сюда каждый год, Димочка. Как ты знаешь. После церкви. Заказывала там заупокойную по Светочке. Неспокойно ей там. Мается. Да и я тоже. Чувствую, недолго мне осталось сюда приходить: сестренка снова сегодня снилась. Звала к себе. Да и возраст уже…
– Какой возраст, Людмила Сергеевна?! – сказал я. – Вы совсем не изменились с нашей прошлой встречи. Все такой же внимательный взгляд, все та же ироничная улыбка.
Женщина убрала под платок седой локон, сощурила глаза, вгляделась в мое лицо.
– А вот ты постарел, Димочка, – сказала Гомонова. – Бледный. Краше в гроб кладут. Не пощадила тебя работа. Когда мы виделись в прошлый раз? Лет десять назад?
– Двенадцать. Я тогда разводился с женой.
– Помню. Не женился больше?
– Не было времени на глупости. Работал.
Гомонова кивнула.
– Слышала, тебя поставили генеральным на Костомукшский ГОК. Поздравляю. Помнится, ты всегда хотел стать большим начальником. Молодец, добился своего. Не сомневалась, что у тебя получится.
Она варежкой стряхнула с рукава моей куртки льдинки.
– То устаревшая информация, Людмила Сергеевна. Я уж почти год безработный.
– Подвинули?
Женщина нахмурила брови.
– Уволился. Сам.
– Почему?
У моей бывшей руководительницы дипломным проектом побелел заостренный кончик носа, так всегда случалось, когда она сердилась.
– После второго инфаркта. Написал заявление сразу, как вышел из больницы. Решил, что хватит с меня работы. Захотел пожить подольше, пообщаться с детьми, понянчить внуков. В директорском кресле вряд ли бы дотянул до сегодняшнего дня с моим-то сердцем. Вот такие пироги с капустой, Людмила Сергеевна.
Я прижал руку к груди, где с самого утра не угасала боль после разговора с сыном.
– Ну… и правильно сделал. Здоровье важнее.
– Я тоже так решил.
Вдохнул полной грудью, скривил губы.
– Ну и как, пообщался с детишками? – спросила Гомонова.
– Пообщался.
– Помнится, у тебя были мальчишки? Двое? Взрослые поди уже. Где они сейчас?
– Старший в Москве, – сказал я. – На прошлой неделе у него был.
– Учится?
– Закончил МГУ. Программист.
