Личность тает в глубине

Развлекаешь развлечение боли

Отнюдь – не признан этим злом,

Вздохнул и стал анархией – кругом

Искать потерянные радостью – огни,

Они оставили секунды – до тебя.

Забыл и старый воздух не поёт,

Не знает он потерянные дни,

А казус преисподней воли – ждёт,

Он жизнь, отнюдь, что впереди.

Не самый лучший день её понять,

Не самый тихий ад – найти покой,

Где мысли громко ищут – с головой

Убыток стиля к равному уму.

Ты вышел самым лучшим, что к нему

Не знал иллюзий времени и в том -

Ты жалок между гордостью – потом,

Не самой лучшей важности дожить.

Не слышишь ад и громкий тлен – назад

Не стягивает холод аллегорий,

Он центр души запачкал, как и ад,

Он стал умом в присутствии – искать

Ту вечную основу смерти – нам,

Тот луч искомой важности – проснуться,

Чтоб смерть в её прелюдии – понять

И в новый ад по – прежнему – уткнуться.

Дожит и спел последнюю главу,

Достал до уровня тревожности – отныне,

Ты смерти поклоняешься и ныне -

Ты сам не свой от муки – в этой тьме.

От боли чувством в самости плохого,

Отключен вид души и этим жизнь

Не прячет ад под стилем муки, словно -

Ты ожидаешь развлечение – под ним.

Не ад на прошлом видит и больным -

Ты душишь Землю в пропасти немого,

Когда у смерти риск – её оставить

Не взял свою культуру – на благих,

Но мукам ты разучиваешь глупость

И развлекаешься от чувства дорогого,

Что смерти день и душ прямое рабство

В культуре этой пагубы – дожить.

Разведённые тени объективности

Распустили вдоволь страху лет

Скорбный день и трогательный стиль,

Долго смотрят за кого обнять -

Страх предчувствий каждой глубины.

То разводят волю странные огни,

Там им вес не держат в поведении -

Блеском объективности дрожат

И отучивают время страхом – имени.

Сам не свой и знаешь – встретишь ад,

Потому ты стал на параллелью ими -

Страхом мужеству и данностью преград -

Разводить искусно в Небе яд.

Прошлый мир не странствует и видит,

Что бегущий стиль от мира одного -

Сам того не знает, что ответить

И сложив в нём руки – громко светит

Над одной звездой понурой тишины,

Звенья масти встретили они -

Разведённые, потерянные линии

И поэтому не стали в ряд с другими

Думать объективно и над ними,

Чтобы говорить культуру имени,

Прошлым этим ты в природе – взял

Свой анахронизм и лёгкий лад,

Думал, будет численно богат -

Он лишь жить и в думах отличать

Роскошь разведённого бессилия

Над одной потерей глав внутри,

Но не этим смертью видит время -

Стон аналогичной роли имени,

Стало объективно жить – в презрении,

В том исчадие искать и разводить.

Эскиз поведения драки

Не помнишь и стал ты, как сон,

Не знаешь упитанный страх,

Он в долгую Землю влюблён,

Чтоб гордость хранить на ногах.

Не пишешь эскиз в голове,

А драка в почтении ножен – опять

Сложила искусству пример

И гложет в растерянной смуте – понять,

Что близко ко мне – не один,

Ты стал в равновесии скорбного я,

Не знал от чего – Господин

Души поведение любит за это.

То чувство опять ты берёшь

И страх по конечности мысли – уводит

Тебя – от затерянных строк,

Он новые игры под властью находит.

Но драка в прелюдии к тьме -

Манера упущенной важности смысла,

Так близко отучит свой стыд

И ты расставляешь пути от – изысков.

По чём ты не смотришь – на свет,

Почёт не сказал объективности маски

И точит свой стиль от того,

На этой Земле безысходности масти.

Любовь не прочла этот страх,

Эскиз поведения в скорби – у муки,

Ты пишешь застенчивый глаз

О том, что ему неприглядно стоять

И жить по обратному сну

Внутри поколения страха природы,

Где драка в прелюдии истины моды -

Как нежить в присутствии боли – опять.

Не выстроен этот полёт,

Ты завтра устроен эскизом – внутри,

Как ловкий сюжет для Господ,

Но страху не видишь искусство и лёд,

Он пишет в пути – от души,

Как драка присутствует ровной тоской

И что – то в полёте не свой -

Ты стал умирать в неприглядное имени.

Кирпич на помойном одре

Не квази привычкой – привычно уснул,

Спросил интеллекту в немое окно,

Что будет внутри необычно – оно,

Когда на достатке приятно усну.

Кирпич отзывает скупую тоску

И лёд об удары свободы – немеет,

Когда идеальностью спросишь его,

В какой необычности страха – живёт

Тот мудрый истец из привычной помойки,

Он тяжко гордится и слепит в окно,

Что тайное смыло им пищу – давно

И лёгкому сердцу по правде – тоскует.

Невнятный ответ и гордыня под стать -

Ты нелюдь в притворстве культуры души,

Что думаешь в общем – то сырость и яд,

А лёгкой манерой уступки – ты дышишь.

Но слон, как кирпич – необъятен во льду

И мысль, как наивная стерлядь на плахе

Искусству взывает обыденный звук

И томно внутри на одре причитает.

Так снова кирпич ты кладёшь – по утру,

Он будет лежать и душить это тело,

Пока равномерное в скользком бреду

Не вызнает чудо о новой потере,

То были помойные тени – в аду,

Что стал ты внутри, как и яд – не один,

Но чёрному свету под сказкой приду,

Чтоб выяснить эту прискорбную думу.

Бездонное кредо на мысли

Не отвечаешь мне, не оберег души -

Ты уберёг для формы страха – в рукаве,

Он болью сон искал и в мудрости оскал

Твоя душа над миром – пустозвонная.

Та степь стелила в мысль – искусство забывать

Затерянное вспять и думать по-другому,

Но счастьем к слову мы – не мыслью сожжены,

А волей в форме звёзд – умом сошлись.

Искусственное в страсть – не может приподнять

Моральный бег личин, чтоб этим перенять,

Как возраст – полный враг, а сон в твоём лице

Та истина под словом солнца мысли.

Держись и будешь рад – на том уже стоять,

Держать крамольный ад и русский свет в руке,

Он холод в были взглядов и доблесть наугад

Искать судьбу, что рад ты жить – наедине.

Та роскошь в лицах мира – искуплена и сном

Ты вертишь скол на кредо из других,

Он под любовью слаб и мерит цели – нам,

Что думает – то в склад умеет обратить.

Бездонный мир им рад и будущее в том -

Ты очертил нам в смелости по мысли,

Подручный свет руин, что в сердце изо льда -

Ты видишь в форме зла над этой птицей.

Летит в тот странный рай – искусственного сна

Твой миф анахронизма – в благе жить,

А роскошь в сердце им пустила свой восход,

Он русский в мере смысла – сделать ход.

Забил ты номер в цель и час твоей беседы -

Не риск от утолённой ночи – жить,

Ты будишь слой ревнивой догмы истины,

А страх удержишь в кредо им – хранить.

Забыл восход под чёрным сном – твой мир,

А тени разрядили рок в любви,

Он стал твоей моделью жить – внутри,

Испытывая муку в гордой истине.

Нелестно счастью верить, больше мне -

Ты оказал над поводом подумать -

Тем чувством в мысли жизненной игры

И сам препроводил обратно – в судьбах.

Законный свет в придворной неге сам -

Ты ищешь ночью, как блуждал в людских

Сердцах потомков власти и причуд,

По социальным вехам кредо и забот.

Откуда же искать твою печаль – в любви,

Она лишь тонкой лаской в укоризне -

Снимает боль тоски по этой былине

И вновь становится тем русской – на огне?

Желая видеть день в который раз -

Ты сам нашёл морали верный холод,

А кредо за окном не мучает и ходит,

Что дом былой любви из мира – в нас.

Профессорский клич из немого окна

Быстроходно в тождестве устал

Формы результат над сном стоять,

Может прозу в числах им – писать,

А над светом мудрых лет – читать.

Стал большому миру мал твой стол,

Время ниже истин в строгом сне -

Впало в сон немилой робе – вспять,

А над формой мужества им – рок.

Будет смыслом к чувствам – пребывать,

Зря в досаде личностью прожить,

Чисел свод немого в том держать

И над этим словом в духе – жить.

Под лучину встретились – на клич

Русский свет и мода в стол культур,

А затем, чтоб ночью в большем быть

Стали верить чувствам в знаке – "жизнь".

Оправдал искусство за окном

Смертью больший путник, что проник

На глазах любви – оставить клич

Над пропавшим возрастом – под словом.

Им профессор видит в доме спички,

Отличает смертью боль на благе

И внутри идут умом привычки,

Чтобы жить из этой страшной дали.

Не смогли запрятать смыслом мира -

Те тугие формы в людях – лично,

Им в одних умах хохочут мило,

Думая, что стали в этом притчей.

Под личиной схожести настал бы -

Клич манеры в философской догме,

Да, любить по-русски может только

Слово в мудром свете этих лет.

Над простором стало вновь светлее,

Открывает свод оконных писем -

Давний ход манеры жить в том – истиной

И читать моральный свод законов.

Думая в профессорском обличии,

Забирая стол своих им истин -

Ты немым становишься под притчей

И тугим на ухо в мудром смысле.

Чуткость с каждым вздохом отличает

Свет пародий к ценности быть русским,

А потом идти под воздух мира

Над её гордыней в личной повести.

Стал профессор личностью довольной,

Страх ему спокойной ночью высмеял -

Тот апофеоз случайной мысли,

Чтобы жить искусством в каждом дне.

Над любовью клич внутри пародии

Создаёт свой ход искомой мысли,

В том ты ясный возраст над любовью,

В ком живёт история быть – истиной.

Став по-русски в моде жить и видеть

Этот стол моральной неги в людях -

Ты пробудишь истины под чувство

И на этом слове статным будешь.

Проходимцы в несмешном аду

На дальней Волге, спрашивая строго,

Что сделать человеческим лицом

Внутри бессмысленной пародии убогого

Над необъятным адом мысли впереди?

Им тесно в грудь сжимают слов остатки

И счастье встретить Каспий над судьбой,

Но ценностью составив здесь покой -

Ты ходишь жалкой волей смерти – в укоризне.

Поводья счастья – стали бы немы,

А волны моря, спрашивая в полдень -

Не отдались от смерти той вины

Под род сомнений старости – прожить.

Имея проходимцами под смерть -

Другую жалость в низменной оправе,

Ей жить устройством мира под собой

И горевать над мукой страха – силой.

Под жизненным притворством стало ныть

Походкой ночи – лунное возмездие

И тень беречь над ясностью прожить -

Плохую дань над сломленной главой.

Пускай отдал ты сон валдайской пыли

Под этот строй развалин и былин -

Ты жил в российской дали этим – миром,

Он открывал твой возраст и покой.

Полночным вздохом потчуют карнизы

Твою оконную мораль – ей тесный взор

Отлит под золотой прилежной старостью

И сам не свой от маски – быть собой.

Стоит к возвышенному слою этих лет

Под проходимцем ясности в приличии -

Твой юмор жить всегда самим собой,

Как быть на бытие не в том отличии.

Здесь смерть держать в Валдае над судьбой,

За завтра опекая юный ветер мира -

Он сам не свой – от муки старой нивы

И открывает зарево по вольности – игрой.

Тот ад в пути багровой спеси лёг

В своей фатальной кромке жизни – в нас,

Он болью видел сон открытых глаз

И дух российской близости – в харизме.

Пускай по морю движет солнце в глаз

Свою свободу личности, им видя

Спокойный свет под чувством этих лет,

Забытых к той возвышенной мечте.

Бежит по Волге странный силуэт,

Он отражает вздох манерной пыли,

Им смотрит в чёткий вид валдайской мглы -

Культура права в собственных глазах.

А где-то ночью видит сон из нас,

Когда мы шли из счастья в дом отчизны

И край моральной ноши – нам казался,

Как свет утопленного чуда над мечтой.

Но нет открытых глаз у этих истин,

Где ты в багровой оттепели сам -

Стоишь моральным звоном в чувствах – нам

И открываешь ясность формы листьев.

Душа, в которой открывает смерть

Свой длинный воли капюшон – надев

Сидит вокруг языческого в людях

Манера думать личностью, что вспять

Ты говорить любовь сумел и этим жить.

Но бурный слов поток ликует в нас,

Он душу поднимает в чёрствых судьбах,

А сон стихии к личности на днях -

Воркует в честной смерти на лице.

Почём мне знать, что был сегодня рад

Твой смелый день и чуткостью предчувствия

Ты отравляешь миром долгий взгляд,

А чёрный капюшон заправлен в ад.

Стремительно похожи сном огни,

Они твои знамения на людях,

То ищут проблеск меры сделать яд,

То пробуют застыть по форме судеб.

Их сладость пищи в вымученном сне

Пародией прошла в лихой причине

И сложным ветром обернулась в нас,

Не выучив тот формы долг и возглас.

Рискуют стать языческой под смерть

Природы славные блага и оперения,

Им сняли имена под долгий склад

Причины смерти в каждом мире судеб.

Но человек их ищет, открывая смерть,

И то изученное говорить последним -

Твой мир искусства повторять года

Над прошлой ношей муки, как тогда.

Ты верил имени – не открывая случая,

Попробовали снять им ролью сна -

Причины жизни думать по-другому,

Но ночью окаймлённый воздух – спал

И ветры отражались смертью снова,

Недолги будни в чёрном свете скал,

Пока они проходят маской в людях,

А верят искрами над доблестью и нам

По отражению любви – сегодня будят

Тот воздух черт привычек от тоски,

Приравнивая ловкость к цели мира,

Но этот долг материи и слёз – ещё

Не твой почтенный формы казус душ,

Он гордый склон под древней маской сна

И отражение сполна им красит боль,

А стиль природы раздаёт любовь.

Немыслима вина от чёрствой силы,

Спадает вдоль потери чёрный ствол

Любви, к которой стали мы ревнивы,

А долгий ад диктует свой простор.

Мы вынесли тот ужас в целых лицах,

А свод кромешной тяжести нам взять

Мешает смерть, то будит в сердце милость

И управляет формой цели – вспять.

В душе, которой стали мы, как цели

Иметь свой чёрный цвет и стать руин,

А медленные воздухом в той вере -

Проняли ценный взгляд над – Господином.

Ему отнять не могут возраст в нас -

Любви искусные моралии под силой,

А тяжесть смерти открывает глаз

По утончённой ловкости учиться в том – любви.

Зачем вокруг?

Нелепый круг потерян и увит,

Давно закрытой пропастью в себе,

Работа слова высится вокруг,

А остановка счастья – времени игра,

Не дожидался в оправдании – любить,

Искать манеры в скопленной душе,

Пропавшей мужеству, чтоб это осознать,

Зачем тебе играть вокруг – уже?

От страха сломлен памяти магнит,

Он помнит имя в сердце от вины,

Но ты ему поднимешь звонкий миг

От права долга памяти – в плену,

Не стало умолять в себе – она,

Займёшь ли сердцу нужное вокруг,

Затем ты обвиваешь этот круг

И собственное счастье впереди.

Не раз от страха пройден на беде,

Устало веришь прошлому до судеб,

Как личный поводырь ума осудит

Ментальный прочерк имени в себе,

Когда ты поднимаешься в беде

И слог за счастьем медленно воркует,

Он знает точно в жизни – не пребудет,

Та наглая работа в страх судьбе.

За ней искал зачем – то хилый ветер

Магнитный вой под стрелами из лиц,

Оружием мечты стрелял под этим

И новой сказкой верил, что увы -

Ты сон для перманентной воли глав,

Внутри оправой ищешь сотни прав,

Но вздох судьбы сегодня не осудит,

Пока летают прочерком до судий -

Уставшие в вопросах смыслы, для.

Их нет и нет твоей надежды верить,

Устал, что поредели в тон судьбе -

Твои оконченные памяти потери

И держит страх свою стрелу на глубине

Пародий крика в муках о пощаду,

Зачем тебе искать создание звёзд,

Им причитают вымыслом нам ад,

Но волей страха думать в том – зовут.

Покорной ли оставил смертью вал,

Обвит он призмой вольности внутри,

Как сон анархии и сердце впереди,

За что ты вышел этим вместо судий,

Устал и стёрла в прошлом каждый день -

Твоя манера думать все за зря,

Ты форма философской робы я,

За что и говоришь обратно глядя,

Услышит ли мотив твою мольбу,

Но мы остались в том же мире прав,

Где нет тебя, а нынче только страх.

Твоя душа любви континентальной

Меж образами права в сердцеедах

Ты славишь утомительный, как ночь

Обрывок счастья, встретив сон и смелость,

Он будет горд в приличии нам – только.

За океаном смотрит вдаль Акрополь

И недрам блага возвышает твердь,

Умеют жить под пристальным им – Богом

Верховных черт скульптуры: образа и стиля.

На званных ликах утоляют словом – брань,

А ствол Египта будит верхи – этих лиц,

Приказывая ночью стынуть в страсти

Континентальной ношей блага и любви.

Ты будишь зов долины, чтоб ей пасть,

А ночь внутри сибирских стен у слова

Окутывает робкий ветер – снова

И ублажает городские стены мира.

Пустили стрелы нам под вечностью – внутри

Опалы ветхих кладезей из права и оковы -

Внутри монгольской степи мужества – знакомой,

Что вечно ходит в страхе – под нагим.

Искусство поднимает в том приличие,

В китайской речи мудрость пашет – вновь

И открывает вольность милой встречи

На верхней палубе изнанки лиц и стран.

Они пребудут снова в дар – отличием

По европейской схожести мучения и славы -

Иметь свою культуру в странной роли

На душах личности природы блага – в боли.

Как ветхий ищет странный слог – на том,

Он поднимает камень в тесных рамках Бога,

Откуда вынув кладезь в форме рока

Под душами искусства – смотрит нам.

Пропал континентальный вихрь затмения,

Он сжёг мосты и право в смелость – быть

Любовью личности под ужасом возмездия,

Им оставаться этим в дар – своим рабам.

Подходит личный фокус на равнинах,

Иль стать индийской площади от мира

Сегодня искупает страх за подлостью,

А ветер Рима в бытие – родном.

Нисходит ночь и виден сплошь Акрополь

Внутри нечаянного образа последних

Искусств противоречий в днях и вепрях,

Они твоей душой уходят небом – прочь.

Египетский воззрел народа – тот укор

И падать им не страх умеет – в вольность,

А дух сегодня в социальных модах

Под ревностью которого – ты жил.

Опять по философской робе спрятал день

Манеру думать европейскому лицу,

Как жить в степи на многих присказках и душах,

А в этом праве миру – быть умом.

Нетленный посох на любви – прошёл

И жив искусством по японской лире

Завет формальной гордости, что сном

Прошли года внутри войны и мира.

Непростительно смотрит Босфор

Наугад открываю шкатулку руин,

Ей отснята материи форма – твоя

Или впадина робкого солнца вокруг

Заблистала от снов по полудню.

Не оставил растерянный импульс – храня

По великому полю рассудка любви,

Что уложит покорные воды внутри

И посыльному ветру – на придатке возможного.

Если нищим по форме украдкой идёшь -

Ты опять непростительно твёрд у себя,

По рассказам могильному свету – берёшь

Уязвление нового утра от боли.

Волны падают в сердце и этим своё

Утопичное сходство ты видишь вдали,

Всё блистает Босфор на свои корабли

И отличному имени шлёт – то приличие.

Помогли ли украсить моральные сопки -

Эти образы моря под правом – им созданным,

Ты стоишь на проливе из множества солнца

И оно покрывает всё личное – нравом.

К средиземному поиску машет рукой -

Твой Стамбул, он сегодня опять дорогой

И нетленно отыщет моряк по руке

Провидение нового ужаса – там вдалеке.

Не пути ли в турецкую сторону сна

Унесли эти грёзы, там миру весна,

На отчаянной маске меж роз и снегов -

Утопает под словом о дух человеческий.

Под прибрежным искусством запишет утёс

Те моралии слова на тихом пути,

Непростительно смотрит под след – уходя,

Как им душу под сложный прогресс – отвести.

Нужно глазом своим им в понятии – стать,

Верить словом по водам меж странной игрой

И манерами длится твой смелый прибой,

По проливу, к которому снова иду.

Текущий день, откуда не приду

Один одинокий потомок – идей,

Ходил из обыденной доли – теперь,

Он – автор и прозы любви бытия,

Гнездится его волевая – фортуна -

Нам, в пригоршне толики – часом ума,

Она отживает и сердцу – вина,

Где нет идеала – то вымыслу такт -

Один выбирает из слова – дурак.

Текущему свету остался – путём,

Измеренным правом, на нём и ему -

Ты автор и враг – удовольствия жить,

Бежать, чтобы думать – одним,

Любить, чтобы спать – рядом,

На верности эхо – другого ума,

Потомка поэта и, в том глубина -

Его – пародийная кладезь небес,

Могил из случайностей – роли других.

В немых остановках пускали – они -

Текущие ливни из масок – разгула -

В другом одичании мира – творить,

Чтоб думали благом – ему открывая -

Могильное солнце из нежности – сил,

Один он летает – откуда печать -

Скабрёзная дура и в том – толчея -

Абсурдного тока – над тенью другого,

Его не добытой – судьбы золота.

Нет спеси любить и старению – блага -

Ты день не текущий и думать – теперь,

Не надо от чувства – забытого взгляда,

Пути преисподней от вещи – на снах,

Их стало, так много – обдумали стало быть -

Другие иллюзии права – врага,

Что день от причины уходит – за правило,

В нём день не текущего смысла – одним -

Один, и стоишь ты – залив пьедесталы -

Рукой аллегорий из жёлтого ада,

Пускай не умеют идти – по раскату -

Откуда немыслим и день – без тебя,

Остыл и управил любви – долгожданной -

Руины манеры – ей волей забрав -