Барды Костяной равнины

– Я была у Чейза, – сказала она через плечо. – Несколько бардов с севера зашли послушать, что за музыку играют ученики из Школы-на-Холме. И научили нас паре восхитительно вульгарных песен. Вот, только что вернулась. Как твой отец?

– А что?

– У тебя такое выражение лица…

Откинувшись на спинку кресла так, что оно жалобно заскрипело, Фелан довольно равнодушно ответил:

– Вчера, на рассвете, я нашел его в пустошах за Докерским мостом. Это обеспечило ему два-три часа, чтобы отмыться к королевскому празднику. Он сидел в грязи у реки и пел стоячим камням. Удивился, как мне удалось его отыскать, но даже он предсказуем. Я просто искал неподалеку от места его последних раскопок, – он сделал паузу, и в его голосе появились нотки упрямства. – Не знаю, что он ищет. А жаль. Когда-то я думал, что он бродит по Кайраю, копая могилы в поисках собственной смерти. Но вместо этого он неизменно находил сокровища…

Зоя наклонила над сковородой разделочную доску и вывалила в шипящее масло кучу нарезанного лука, колбасок и зубчиков чеснока. Помешивая все это, она медленно сказала:

– Смерть отыскать нетрудно, если действительно этого хочешь, не так ли? Значит, ему нужно что-то другое.

– Все остальное у него есть, – криво улыбнулся Фелан. – Кроме способностей к музыке. Но если он упек меня в эту школу, чтоб возместить свою потрясающую бездарность, какой смысл позволять мне так, запросто, отвернуться от всего, чему научился, бросить все и…

– Никакого, – ответила Зоя, подчеркнув свои слова стуком ложки о сковороду. – Как и в твоем желании все бросить.

Но Фелан оставил ее колкость без ответа.

– Чего ему может не хватать? Все, к чему он ни прикоснется, обращается в золото. Сам король Бельдена называет его другом, несмотря на все его чудачества. И даже мать все еще любит его.

– И ты, – оглянувшись на него, заметила Зоя.

Фелан вскинул руку.

– И все же, чего?

Зоя задумалась, но добавить к давно знакомому, сложившемуся за многие годы перечню домыслов и предположений насчет Ионы ей было нечего. Поэтому она просто добавила к смеси на сковороде соли и еще раз помешала ее, наполнив кухню вихрем ароматов.

– Как прошел твой утренний урок? – спросила она, чтоб вывести обоих из лабиринта догадок. – Никто не уснул?

– Кроме меня. Я начал учить с ними девяносто стихов «Перечня добродетелей». Этого достаточно, чтобы любой залил слезами кайрайские улицы. Но только не Фрезер. Он просто кожей все это впитывает. Все ищет там, между строк, волшебство…

При этом слове глаза Зои помимо ее воли округлились. Уставившись в сковороду, она принялась рассеянно мешать ее содержимое, пока от паров лукового сока не защипало глаза. Он моргнула.

– Волшебство?

– Не знаю, что он мог иметь в виду. Кроме того, что ты сделала вчера на дне рождения короля. Эта песня… Клянусь, она едва не смягчила выражение лица отца! Вот это действительно было волшебство.

– Спасибо, – улыбнулась Зоя.

– Где ты ее отыскала? Как будто из древнего кургана выкопала.

Зоя кивнула, энергично встряхивая перечницей над сковородой.

– Да, она очень старая. Мне показал ее Кеннел.

– Придворный бард? Тот самый Кеннел?

– Да.

– Да ведь он не расстанется с песней, хоть костер под его пятками разведи.

– Просто он меня любит, – жизнерадостно ответила Зоя. – Он говорит, я пою так, как пела бы наша равнина – все ее камни, ветры и кости птиц. Даже не спрашивай, что это значит. Это его слова. А что именно сказал тебе Фрезер?

– Точно не помню. Что-то о секретах. Секретах искусства бардов. Спрашивал, когда его начнут обучать им.

– Странно, – прошептала Зоя. – Может, тебе стоит взять это темой исследования?

– Что именно? Связь поэзии с волшебством?

– Согласно «Плачу по Приграничьям», во время единственного сражения Оро за Приграничья его бард Деклан призвал силой своей поэзии туман, ослепивший войско короля Анстана настолько, что воины не могли узнать своих. Войско Анстана билось само с собой, а воины Оро всего лишь стояли да любовались этим, – Фелан за спиной Зои молчал. – Волшебство заключалось в словах. То есть слова и были волшебством.

– Солидный источник, что и говорить, – сухо сказал Фелан. – Я просто хочу поскорее убраться из Школы, а не потратить полжизни на поиски туманных упоминаний волшебства бардов. Нет уж, об этом пусть пишет Фрезер.

– А может, и я напишу, – азартно сказала Зоя. Взбив яйца в миске и вылив их в сковороду, она задумалась над странным вопросом. – Интересно, что побудило Фрезера об этом спрашивать.

– Думаю, что-нибудь из прочитанного.

– Да, но что?

– Понятия не имею, – интонация Фелана явно демонстрировала, что он отметал эту тему, как недостойную внимания. – Вероятно, какая-нибудь древняя баллада. Что бы там ни было, если он хочет знать, то докопается. Он достаточно смышлен.

Зоя раскрыла было рот, но тут же вновь уставилась в сковороду и замерла, гадая, что могло заставить ее, совершенно не понимая вопроса, так уцепиться за это слово, и отчего оно, при всей одаренности Фелана, не вызвало в нем никакого отклика.

Услышав шаги спускающегося вниз отца, она потянулась за лопаткой, чтобы перевернуть яичницу. Должно быть, отца выманил из комнаты, отведенной под кабинет эконома, запах, достигший его ноздрей. Владения школьного эконома были древними, как сама школа – четыре комнаты на самом верху винтовой лестницы и допотопная кухня на первом этаже башни, с огромной пастью очага, вмещавшей целого барана на вертеле в те дни, когда одного барана хватало, чтобы накормить всю школу. Башню Зоя любила всем сердцем. Казалось, эти закопченные стены, эти камни, выкопанные в полях и поднятые из русла реки, рассказывают о тех стародавних временах, когда полуразрушенную башню Школы-на-Холме и крохотную деревушку под названием Кайрай окружали лишь травы, поля, да громады стоячих камней, столь древних, что никто и не помнил, когда и как они появились на равнине.

Теперь в старейшем из школьных зданий располагались изысканные комнаты мэтров, соединенные из множества тесных каменных клетушек, на которые была разгорожена школа в ранние времена. Завтраки мэтрам готовились наверху, на безупречно чистой современной кухне, под бдительным оком повара. Когда-то эту должность занимала покойная мать Зои. Еще молодой она учила разным разностям маленькую дочь, чтоб та не путалась под ногами и не мешала кипящей работе. Уже в те дни чистый и сильный голос малышки Зои, поющей, размешивая муку и масло в мясной подливе, неизменно привлекал внимание мэтров.

Достав из буфета тарелки, Зоя выставила их на стол и наполнила яичницей. Масло – в масленке на столе, фрукты – в вазе, нарезанный хлеб – на доске… Наконец-то можно было присесть. Отец Зои, высокий, худощавый человек с сединой в волосах, неизменно опрятный, как и приличествует эконому, без малейшего удивления поздоровался с Феланом и спросил, как продвигается его исследование. Зоя взглянула на лица обоих – сына, которого не довелось завести ее отцу, и интеллигентного, спокойного, лишенного всякой загадочности отца, которого так хотел бы иметь Фелан. Мысли ее унеслись вдаль. Придворный бард короля пригласил ее спеть еще раз, во время визита брата королевы Гарриет. То был лорд Гризхолд, герцог, правитель гор западного Бельдена, некогда – одного из Пяти Королевств. С герцогом должен был приехать и его новый бард. С ним Зоя еще не встречалась. Прежний придворный бард лорда Гризхолда не смог вовремя вспомнить нужной строки, или взял фальшивую ноту, или еще как-то оплошал, и несколько месяцев назад подал в отставку по причине преклонных лет. Оставив мрачные скалы Гризхолда, чтоб провести остаток дней в шумной и теплой столице, сейчас он завтракал наверху, в профессорской трапезной.

Обо всем этом Зоя поведала Фелану, пока оба сидели за столом, не спеша начинать новый день.

– Меня пригласили спеть во время официального ужина в честь гостей из Гризхолда. Придешь?

Взгляд Фелана сделался озадаченным.

– Не помню, приглашали ли нас. Надеюсь, что нет.

– Он снова исчез? – негромко спросил Бейли Рен, опустив чашку на стол.

– Испарился, как роса с дикой сливы, сразу после празднования дня рождения короля. Думаю, даже не заглянул домой переодеться. И не представляю, где его сейчас можно найти. Его легче всего отыскать, когда у него кончаются деньги.

Школьный эконом приподнял чашку, опустил взгляд и вновь поставил ее на стол.

– Отчего бы тебе не поискать в школьных счетных книгах?

– Кого? Отца?

– Э-э… Нет, я думал о твоем исследовании.

– Сведения о каких-то легендарных камнях… – озадаченно протянул Фелан. – Откуда им взяться среди расходов на пиво и латки на сапоге мэтра?

Губы Бейли медленно раздвинулись в легкой улыбке, обрамленной линиями морщин, будто знаками, оставленными на его лице десятилетиями скрупулезных записей.

– Ты удивишься, увидев, какие странные вещи можно найти в этих книгах. Они велись сотни лет, с того самого лета, когда первые ученики начали возводить каменные стены вокруг этой башни.

– Но Костяная равнина… ведь это, вероятнее всего, не более чем поэтический образ. Легенда. Людские грезы, веками передававшиеся от воображения к воображению. Так говорится о ней в большинстве научных статей. Доказательств ее существования в некоем реальном месте нет. Любой стоячий камень в Бельдене в том или ином исследовании связывают с Костяной равниной, и любое доказательство этой связи неизменно сводится к поэзии. То есть возвращает нас к мифам и грезам.

– Вот как? – Бейли отхлебнул остывающий кофе, и Зоя уже не впервые задумалась, что у отца на уме. – Ты говорил, что выбрал эту тему за простоту. Между тем простой она вовсе не кажется.

– Ничего подобного, – возразил Фелан. – Я напишу эту работу с закрытыми глазами, как только придумаю, с чего начать.

Вскоре после этого он ушел в библиотеку. Бейли, налив себе еще кофе, поднялся с чашкой наверх. Окинув взглядом беспорядок на кухне, Зоя решила, что уборка от нее никуда не убежит, и отправилась давать урок пения полудюжине учеников из начинающих.

Чистые переливчатые детские голоса и негромкий мелодичный дискант Зои, взвивавшийся над ними, привлекли слушателей. В проеме распахнутых дверей небольшого класса мелькнула и задержалась тень. Зоя вскинула взгляд на ее владельца – юного златовласого Фрезера. Голубые глаза над острыми волчьими скулами горели огнем нетерпения, жаждали тайн, изумлялись порывам хозяина и переменам в его собственных костях и теле. Очевидно, его привлек ее голос: он слушал, точно завороженный, его огромные затуманившиеся глаза смотрели на нее, не узнавая, как будто она, безымянная, только что поднялась во весь рост прямо из-под половиц.

Дождавшись конца урока и пропустив мимо себя устремившихся наружу учеников, он наконец шевельнулся и заговорил.

– Зоя… – Ее, как и Фелана, отделяла от него расплывчатая граница между учеником и мэтром, нетитулованным, но наделенным властью. – Я думал… Я хотел бы спросить об одной вещи.

– О волшебстве? – догадалась Зоя.

Лицо Фрезера дрогнуло, щеки налились румянцем.

– Я думал, это секрет, – неуверенно возразил он.

– Да, такой секрет, что даже я не знаю об этом ничего. Отчего ты спросил об этом Фелана? То есть я понимаю, отчего ты задал этот вопрос именно ему, но откуда возник сам вопрос? Из прочитанного?

Во взгляде Фрезера мелькнуло недоверие. Войдя в класс, он двинулся к Зое, будто влекомый какой-то тайной упрямой силой.

– Как вы можете об этом спрашивать? Я слышу его в вас. Слышу волшебство в каждом спетом вами слове. Слышу силу. Откуда бы могло взяться само это слово, если бы оно ничего не значило?

В ответ Зоя изумленно уставилась на него, пытаясь представить себе, что он чувствует и что хочет сказать. Он подошел ближе. Его горящие глаза были полны страсти, название которой он вряд ли нашел бы и сам. Примерно так же, как Зоя чувствовала Фелана или отца, еще не видя их, она почувствовала и безрассудную жажду, тоску Фрезера, будто нечто неясное и непокорное, на ощупь ищущее путь наружу, в мир.

– Объясните же, что оно такое? – хрипло сказал он.

– Не знаю, – голос Зои тоже куда-то исчез. – Я мельком вижу его там и сям, среди нот, между строк старинных баллад – тень, след чего-то могучего и древнего. Возможно, лишь воспоминания. Отголоски.

– Да, – поспешно согласился он. – Да. Но где можно узнать больше?

– Не знаю.

Но Фрезер не сводил с нее глаз, жаждущих, требующих ответа. «Ты тоже видишь его, – говорил он без слов. – И тоже жаждешь его».

– Кого же об этом спросить? – услышала Зоя, сама не зная, кто из них сказал это вслух.

Она сделала шаг назад и глубоко вдохнула, будто вынырнув из какого-то иного мира без времени и названия, где на миг позабыла даже о собственной человеческой природе.

– Не знаю, – повторила она в третий раз, потрясенная и вместе с тем охваченная безудержным любопытством. – Быть может… Быть может, мы видим только следы того, что давно покинуло этот мир. Быть может, мы просто рождены с первозданными глазами. Или сердцами. С талантом к тому, чего больше не существует. И потому это видение, эта тяга к волшебству – все, что нам суждено знать.

Фрезер подался к Зое, будто понимание всего этого сделало предметом его желаний и ее. Его лицо, страстное и в то же время робкое, внезапно стало совсем детским. Давно научившаяся уклоняться от подобных порывов, Зоя скользнула мимо него и остановилась в дверях. Удивленный, Фрезер оглянулся, отыскивая ее взглядом.

– Если я вдруг наткнусь на ответ, я расскажу тебе, – просто сказала она. – А ты должен рассказать мне. Обещай.

– Обещаю, – ненадолго задумавшись, кивнул он.

С тем он и остался в классе – судя по выражению лица, не понимая, что случилось (или, наоборот, не случилось) меж ними минуту назад.

Вернувшись в башню, Зоя поднялась наверх, оставила в своей комнате мантию и снова спустилась вниз – взглянуть, не прибралась ли кухня сама собой. Нет, чуда не произошло, но что-то в хаотических душевных порывах Фрезера никак не покидало ее мыслей, а кухонный хаос отражал эти душевные порывы, как зеркало. Резко развернувшись, она вышла наружу и двинулась через школьные земли, почти не замечая ни тихих садов, ни лужаек, ни кривого дуба, ни дремлющих камней. Она шла вниз, пока не заметила громаду парового трамвая, довезшего ее до подножья холма. Здесь, на шумной набережной, она вновь пошла пешком – по древней булыжной мостовой, мимо доков, рыбных рынков и всевозможных лавок, – пока не достигла дверей под рисованной вывеской с улыбающимся ликом солнца в хороводе голубых лилий. Надпись на вывеске гласила: «Веселый Рампион». Зоя вошла внутрь.

Чейз Рампион протирал бокалы за стойкой бара. Увидев Зою, он улыбнулся, точно солнце с вывески – ласково и дружелюбно. Золотые лучи нечесаных кудрей обрамляли его лицо, точно лепестки – подсолнух. Зоя прошла за стойку, обвила рукой его шею и поцеловала Чейза, чувствуя себя иссушенным жаждой странником, набредшим на нежданный родник посреди пустыни. К тому времени, как она наконец отпустила его, слово, засевшее в голове, вновь встало на свое место и обрело привычный, знакомый смысл. Немногочисленные посетители за маленькими деревянными столиками зафыркали от смеха. Усмехнулся и Чейз – как только обрел дар речи.

– И тебе доброго утра, любовь моя. Что это значило?

– Не хочу об этом, – ответила она, подсаживаясь к нему поболтать – обо всем на свете, только не об этом.

Вернувшись в башню, она обнаружила на кухонном столе, рядом с покрытой засохшей коркой сковородой, записку от придворного барда.

День спустя она вновь отправилась вниз по склону холма, на сей раз в противоположную сторону – вдоль реки, к замку Певерелл. Под школьную мантию были надеты лучшие из ее шелков – длинная юбка, блуза и цветастый газовый шарф в тон листьев дуба, умиравших и вновь оживавших на ткани мантии.

«У меня есть несколько предложений, – писал Кеннел изящным старомодным почерком, – касательно того, что вы могли бы исполнить во время официального ужина в честь герцога Гризхолда. Возьмите с собою арфу».

Он встретил ее в небольшой аванложе, примыкавшей к галерее для менестрелей. Десятки лет тому назад Кеннел сам учился в Школе-на-Холме, затем начал преподавать в ней, но длилось это лишь до тех пор, пока нежданный случай не свел в могилу придворного барда короля. Обычай, принесенный в Бельден самим Декланом, требовал состязания между всеми бардами, желающими занять эту должность. В те бурные времена, когда Деклан подал в отставку, оставил двор короля Оро и основал школу, за право занять его место развернулась неистовая борьба, вошедшая в легенды. Число превзойденных Кеннелом тоже вполне годилось для легенд: за право занять одну из высочайших придворных должностей сошлись потягаться барды со всего королевства, а тех, кто явился лишь посмотреть да послушать, и вовсе было не счесть. Он спел лишь одну песню, и все прочие опустили инструменты, признав поражение. Либо струны их арф разом лопнули – все до единой. Либо Кеннел пел и играл сорок дней и сорок ночей, одолевая соперников одного за другим, неизменно утирая им нос и отправляя собирать пожитки. Подробности зависели от того, какую балладу слушать. Ныне он постарел, но не утратил бодрости и сил, синева его глаз могла бы поспорить яркостью с его длинной ярко-голубой мантией, а короткие, цвета слоновой кости волосы оставались жесткими, как пружины, и начинали курчавиться, стоило ему забыть постричься.

– Благодарю вас за то, что пришли, – с теплой улыбкой сказал он.

Он тоже принес с собой арфу – инструмент, легендарный сам по себе. Считалось, что неограненные самоцветы, украшавшие ее раму и резонатор, упали с арфы самого Деклана в миг его смерти. Затем они разбрелись по всему королевству в карманах воров и коронах королев, и пережили множество необычайных приключений, пока волею случая или сказаний не обрели приют на арфе Кеннела.

– Для меня это высокая честь, – ответила Зоя, усаживаясь на скамью рядом с ним.

В этой комнате музыканты ожидали своего выхода к публике или настраивали инструменты. Казалось, струны вынутой из чехла арфы тихонько дрожат, откликаясь на эхо множества нот, копившихся здесь сотни лет.

– Да, – с готовностью согласился старый бард, – так и есть. Но ваш талант так чудесен и редок, что я сделаю все возможное, дабы вновь услышать ваш изумительный голос. У вас уже есть мысли о том, что вы хотели бы спеть для герцога?

– Думаю, что-нибудь о Гризхолде. Но что именно…

Зоя покачала головой, догадываясь, что выбор уже сделан за нее.

– Да, – сказал Кеннел. – Да-да, безусловно, о Гризхолде, – он ненадолго умолк в притворных колебаниях. – Вот я думаю: не приходило ли это и вам на ум само собой? «Поединок соколов». Два жениха, два соперника в борьбе за руку и сердце герцогской… э-э… правда, баллада именует его королем, как оно и было в те времена… словом, за руку и сердце дочери короля Гризхолда. Вы знаете эту балладу?

– Конечно. За право ухаживать за ней они устроили состязание соколов. Чей сокол первым вернется с добычей, тому и достанется принцесса. Чудесная песня. Кружится, вьется, будто те самые соколы в небе, кричащие о том, чего не видят с земли их хозяева – о том, что там, вдалеке, принцесса стремительно скачет прочь, бежит из замка со своим настоящим возлюбленным, – коснувшись струн арфы, Зоя с сомнением добавила: – Но вы не думаете, что эта баллада может оскорбить герцога? Учитывая, что возлюбленный принцессы дает ее отцу крайне резкую отповедь, когда тот настигает беглецов, чтобы вернуть дочь назад…

– Оскорбиться такой безделкой? Это же пустяк, чистая фантазия, а ваш голос превратит ее в настоящее чудо, в сверкающую драгоценность из гризхолдского прошлого, – Кеннел вновь сделал паузу. – Конечно, остается еще вопрос различных концовок. Какой вариант вы предпочтете?

– Мой любимый, – ответила Зоя в лад его замыслу, – тот, где соколы, в кои-то веки вспомнив о том, что язык птиц есть язык любви, летят в противоположную сторону и сбивают злокозненных знатных женихов со следа влюбленных.

– Да, – радостно воскликнул Кеннел, – это и моя любимая концовка!

– Хотя и долгие мрачные ноты той концовки, где женихи рубят избраннику принцессы голову, мне тоже очень и очень нравятся.

– О, нет. Только не это.

– Да. Слишком уж мрачно.

– Возможно, как-нибудь после. Хотя, – Кеннел понизил голос, будто опасаясь, что благородные гости услышат его, – я и сам так люблю эти ноты. Но подходящая для них оказия выпадает так редко…

Зоя улыбнулась и так же негромко ответила:

– Мы можем спеть ее вместе, сейчас. Зал пуст, а стражи никому не расскажут.

Настроив арфы, они заиграли и запели эту балладу, сложенную сотни лет назад песнь с несчастливым концом, скорее всего, приближенным к правде жизни настолько, насколько это вообще в силах барда.

Не успели они приблизиться к сему печальному концу, как вдруг парадный зал откликнулся зловещим контрапунктом – голосами, смехом, восклицаниями, великим множеством шагов, частью замедлившихся, частью простучавших частую дробь по целой паутине направлений. Все это, смешиваясь воедино, звучало громче и громче. Раздосадованный и озадаченный, Кеннел опустил ладони на струны, подавая знак замолчать. Жалея о неспетой концовке, Зоя неохотно опустила арфу, последовала за Кеннелом на галерею, и оба взглянули вниз сквозь резную дубовую балюстраду.

– Рановато он, – удивленно пробормотал Кеннел себе под нос.

Огромного роста человек – лысый, в парче и черной коже, целовал королеву, в голосе которой также звучало немалое удивление. Через зал к королеве спешили придворные, навстречу им, к выходам, бежали пажи, торопясь созвать остальных, супруга и свита герцога собрались за его спиной, а сопровождавшие их лакеи тихонько отступили назад и выскользнули наружу, чтоб позаботиться о багаже. Перегнувшись через перила, Зоя наблюдала за колоритной толпой. Спеша приветствовать дядю, из боковых дверей к герцогу устремились дети короля. Общая какофония достигла оживленного крещендо, и тут Зоя заметила в сутолоке лицо, обращенное к ней.

Рослый, плечистый, своенравный юноша с темными глазами и длинными черными волосами, блестящими, будто лошадиная грива, запрокинув голову, оглядывал галерею. «Он слышал нас, – с изумлением подумала Зоя. – Столько шума вокруг, а он высматривает музыкантов, прячущихся на галерее!»

– Кто… – начала она, но тут же осеклась. Конечно же, она поняла, кто это, еще до того, как заметила его арфу.

Бард герцога улыбнулся ей, как будто сумел расслышать в общем гвалте даже этот обрывок вопроса. Пальцы Зои невольно дрогнули, чуть крепче стиснув дерево перил, и она внесла поправку в свое первое впечатление:

– Кто этот кэльпи?[3]

Услышав сухой смешок Кеннела, она поняла, что произнесла это вслух. Судя по вспышке в полночных глазах и внезапному блеску белых зубов, услышал ее и кэльпи.