На тихой улице

Seraphina Nova Glass

ON A QUIET STREET

© 2022 by Seraphina Nova Glass

All rights reserved, including the right of reproduction in whole, or in part in any form. This edition is published by arrangement with Harlequin Enterprises ULC.

Эта книга – художественное произведение. Имена, персонажи, описываемые места и события являются плодом авторского воображения или простым совпадением. Любое сходство с реальными лицами, как ныне живущими, так и усопшими, событиями и местами действия является случайным.

© Рокачевская Н. В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Три женщины. Три преступления. И объединяет это все одна маленькая улица в идеалистическом пригороде, где каждому есть что скрывать. Одна трагедия запускает цепочку событий, которые приводят героинь к совершенно непредсказуемому финалу. Как для них, так и для нас.

Серафина Нова Гласс – американская писательница, доцент кафедры педагогики и постоянный драматург в Техасском университете в Арлингтоне, где она также преподает киноведение и драматургию. Имеет степень магистра драматического искусства в Колледже Смита и вторую степень магистра режиссуры в Университете Айдахо.

Ее роман «На тихой улице» был номинирован на премию «Эдгар», назван New York Times «Лучшим летним чтением» и стал бестселлером Amazon в категории «Триллер». Bustle также назвал «На тихой улице» одной из «10 книг, которые необходимо прочитать», а по версии Boston Globe – это один из «10 лучших триллеров, которые стоит прочитать на летних каникулах». Publisher’s Weekly назвало Серафину «автором, за которым стоит следить».

Недавно она продала права на экранизацию «На тихой улице» компании Marvista Entertainment. В настоящее время Серафина работает над своим шестым романом, живет в Далласе, штат Техас, со своими любимыми собаками и мужем.

Дианне Нова и Джули Лерер

Пролог

В Брайтон-Хиллз никогда ничего не происходит. Во всяком случае, ничего такого, что можно заметить. Все случается за закрытыми дверьми и произносится шепотом, бурлит в водовороте слухов и косых взглядов, хотя поверхность остается зеркально гладкой. А под ней – отчаявшиеся жены, которые предпочитают не замечать интрижки своих мужей, чтобы одеваться в «Гуччи» и носить сумки «Биркин», и мужья, покупающие у старшеклассников дурь, чтобы хоть немного расслабиться и продержаться на выматывающей душу, ненавистной работе.

Под ней Эбби Розен, чья няня украла бриллиант в три карата и продала его, подменив на циркон, о чем Эбби так никогда и не узнала. Под ней Мартин Лэндри, сбежавший с семнадцатилетней падчерицей. В этом одиноком, непостижимом месте миллион подобных историй. Кто знает, какие из них правдивы? Люди выглядят слишком блеклыми и пластиковыми, чтобы вызывать интерес, но за вылизанным фасадом и впрямь что-то происходит. Когда идешь по улицам Брайтон-Хиллз, понимаешь, какие они зеленые, опрятные и… лживые. Люди вежливые, и здесь всегда так тихо, однако в эту ночь случилось очень громкое событие.

Калеб просто хотел поговорить, но вместо этого он заорал, давясь слезами: ему требовалась помощь. Дождь лил как из ведра, и пришлось перекрикивать гром, но Калеб не пытался угрожать. Просто так прозвучало. И стоя перед машиной под дождем, он молил сидящего внутри человека о понимании. Извинялся, но этого все равно было мало.

Кажется, прозвучал выстрел. Кто стрелял? Калеб словно находился вне собственного тела и не мог понять, что произошло на самом деле.

Он лишь видел, как в темноте стремительно надвинулись яркие фары. Человек за рулем нажал на газ, по мокрому асфальту завизжали шины, устремившись к Калебу. Бежать времени не было, все случилось слишком быстро. Он ощутил, как бампер всем чудовищным весом врезался в бедро, подбросив его в воздух.

Калеба впечатало в землю с такой силой, что даже не подскочила голова. Он почувствовал, как треснул череп, а потом у затылка собралась теплая лужица крови. Темные струи дождя заливали лицо, и он закрыл глаза, говоря себе, что все будет хорошо, он не умрет. Когда машина уехала, появилась другая – видимо, въезжала в квартал, и Калеб решил, что ему помогут. Он верил, что его еще можно спасти. Машина притормозила. Они остановились, чтобы помочь! Хлопнули дверцы, и он услышал голоса двух человек, мужской и женский.

– Боже мой! – вскрикнула женщина. – Звони… Ох, господи, позови кого-нибудь на помощь!

Как раз в этот момент завыли сирены, замелькали огни, а значит, к нему уже едут!

– Лучше отсюда убраться, – произнес мужчина.

– Что?!

Женщина опустилась на колени перед Калебом, он хотел протянуть к ней руку, но не сумел. Мужчина оттащил свою спутницу.

– Кто-нибудь ему поможет. Нам лучше уехать.

Калеб чувствовал, как она колеблется, но вдруг понял, что ее уже нет. Машина уехала. В уголках его глаз собрались слезы, но их смыл дождь. Может, соседи услышали выстрел и вызвали полицию? Они наверняка уже едут. Он ждал, такой одинокий, дрожа от проникающего сквозь одежду холода.

– Прости, – прошептал Калеб, но умер, так и не дождавшись помощи.

1

Год спустя

Пейдж

Пейдж поливает бархатцы в палисаднике и удивляется тому, какие они уродливые. Эти оранжевые, как мякоть батата, цветы напоминают диван 1970-х годов, и она вдруг начинает их ненавидеть. Пейдж нагибается, желая вырвать их с корнем, и удивляется, зачем вообще посадила такое уродство рядом с идеальной перовскией, и тут у нее перехватывает дыхание от воспоминаний. Пикник на День матери, когда Калеб был в шестом классе. Какой-то идиот надолго оставил картофельный салат на солнце, и Калеб отравился. Все дети выбирали цветы в подарок маме, и хотя Калеба рвало майонезом, он настоял на том, чтобы тоже выбрать цветок. Он с гордостью вручил матери цветы в маленьком пластиковом горшочке, и она пообещала посадить их во дворе, чтобы всегда любоваться этими особенными бархатцами. Как она могла забыть?

К горлу подступают слезы, но Пейдж их проглатывает. Подбегает ее такса Кристофер и обнюхивает руку: он всегда чувствует, когда хозяйка вот-вот расплачется, а после смерти Калеба это происходит постоянно. Пейдж целует пса в макушку и смотрит на теперь уже прекрасные бархатцы. Ее отвлекает мальчишка, разносящий газеты, – он въезжает на велосипеде в тупиковый переулок и бросает свернутую газету прямо в спину малышу Кристоферу.

– Чокнутый урод! – вопит Пейдж, подскакивая, и швыряет газету обратно в мальчишку. Газета попадает ему прямо в голову и сшибает с велосипеда.

– Леди, вы совсем свихнулись? – выкрикивает он, забираясь обратно на велосипед.

– Это я-то свихнулась? Ты чуть не прибил мою собаку! Смотреть надо, куда кидаешь!

Он корчит рожу и налегает на педали, но Пейдж хватает шланг и поливает мальчишку, пока достает струей.

– Ах ты, говнюк мелкий! – кричит она ему вслед.

Через полчаса к ней в дверь звонит полиция, но Пейдж не открывает. Она сидит на заднем дворе, пьет кофе из кривой керамической кружки, на которой маленькими пальчиками вырезано слово «мама». Пейдж гладит Кристофера по голове, смотрит, как по кирпичной стене гаража вьется плющ, и гадает, насколько это опасно для фундамента. Когда она снова слышит звонок, то кричит:

– Я не собираюсь к вам выходить! Если вам надо поговорить со мной, я на заднем дворе.

Она с удовольствием заставляет полицейских обогнуть дом и надеется, что по пути в них вопьется ядовитый сумах.

– Доброе утро, миссис Моретти, – здоровается женщина-коп по фамилии Эрнандес.

Затем в разговор вступает белый. Пейдж терпеть его не может. Миллер. Ну конечно, послали Миллера с этими жуткими усами. Он больше похож на педофила, чем на полицейского. Как кто-то может воспринимать его всерьез?

– Поступила жалоба, – говорит он.

– Правда? А других дел у вас нет? Посерьезнее? – спрашивает Пейдж, по-прежнему лаская собаку и не глядя на полицейских.

– Вы напали на пятнадцатилетнего паренька.

– Ничего подобного, – огрызается она.

Эрнандес садится напротив нее:

– Может, расскажете, что произошло?

– А если не расскажу, вы меня арестуете? – спрашивает она, и полицейские молча переглядываются.

Пейдж ничего не может прочитать по их лицам.

– Его родители не хотят выдвигать обвинений, потому что…

Пейдж не отвечает. Потому что жалеют ее, нет нужды разъяснять.

– Мы не можем постоянно приходить сюда по таким поводам, Пейдж, – говорит Миллер.

– Вот и хорошо, – твердо произносит Пейдж. – Может, у вас появится время, чтобы заняться настоящей работой и узнать, кто убил моего сына.

Эрнандес встает.

– Вы же знаете, что не мы расследуем дело…

Но прежде чем Эрнандес успевает закончить фразу, Пейдж прерывает ее, не желая слышать оправдания:

– И может, предъявите обвинение идиоту, который чуть не убил мою собаку. Как вам такое, а?

Не дожидаясь ответа, Пейдж встает и идет в дом. Она слышит, как полицейские о чем-то бормочут между собой по пути к выходу. Пейдж не может сдержаться или вести себя любезнее. Раньше она была доброй, но теперь мозг словно перепрограммировали. Там, где раньше обитало сочувствие, поселилась защитная реакция. Даже полицейская форма вызывает раздражение, напоминая о той ночи, а красные мигающие огни – словно кошмарные стробоскопы [1] из кинофильма. Из фильма ужасов, а не из реальной жизни. Ведь это не может происходить в реальности. Пейдж по-прежнему не желает с этим смириться.

Люди в форме говорят с ней снисходительно и отстраненно, называют «мэм» и задают глупые вопросы. От одного их вида всплывают прежние сожаления. Непонятно, почему так происходит, но при виде полицейской формы она возвращается к той ночи и сожалеет об упущенных возможностях – как многое она не успела сделать с Калебом, – и горюет о времени, проведенном вместе. Материализуются фрагменты воспоминаний: например, когда ему было шесть, он захотел пони из мультика «Дружба – это чудо». Она была розовой, с фиолетовыми цветами в гриве, и Пейдж не купила игрушку, чтобы его не высмеяли в школе. А теперь ругает себя за это.

Она старается не думать о том, как заснула на диване, когда они вместе смотрели «Ох уж эти детки!». Калеб был тогда совсем малышом, и Пейдж проснулась от его крика, потому что он упал с дивана и ударился головой о журнальный столик. Он не пострадал, но могло быть и хуже. Калеб мог засунуть палец в розетку, продавить сетку в окне, упасть со второго этажа и разбиться насмерть или напиться отбеливателя, стоящего под раковиной! Когда Пейдж вспоминает об этом, то немедленно встает и делает глубокий выдох, чтобы стряхнуть с себя стыд. В тот день из-за ее неосторожности Калеб мог умереть. Она так и не рассказала Гранту. Однажды она поделилась переживаниями с Корой, и та сказала, что с каждым родителем случается нечто подобное, такова жизнь. Люди засыпают. Но Пейдж так и не простила себя. Она любила Калеба больше жизни, а теперь сомнения и сожаления врываются в ее мысли. Пейдж постоянно чувствует себя несчастной и встревоженной.

Она не сидела дома, как Кора, а практически жила в ресторане. Пейдж управляла им много лет. Калеб рос, делая домашние задания в комнате отдыха рядом с кухней, помогал вытирать столы и разносил меню. И похоже, ему это нравилось. После школы он не смотрел целый день телевизор, а общался с новыми людьми, многому учился. А может, она твердит это себе, только чтобы облегчить чувство вины? Может, ему было бы лучше вести обычную жизнь? Когда в первый день в детском саду Калеб вцепился в ее ногу, надо ли было заставлять его идти? Стоило ли позволять ему столько раз менять специальность в колледже? Был ли он счастлив? Правильно ли она его воспитывала?

И откуда на месте трагедии взялся пистолет? Может, Калеб попал в беду? Были ли у него друзья, о которых она не знала? Пейдж считала, что сын рассказывал ей обо всем. Они были близки. Но вдруг это не так?

Подойдя к кухонному окну, чтобы поставить чашку, она видит, как подъезжает Грант. Еще не выйдя из машины, он качает головой при виде копов.

Он не упоминает о встрече с полицейскими, когда входит в дом. Просто молча наливает кофе и выходит в сад, куда поспешно скрылась Пейдж. Грант протягивает ей «Таймс», оставляя себе только страницу с кроссвордом, и склоняется над ним в очках.

Грант молчит, пока к нему не подбегает с приветствиями Кристофер.

– Кто хочет печеньку? – ласково спрашивает он, достает из кармана рубашки печенье для собак и улыбается, глядя, как малыш Кристофер его поглощает.

Так происходит уже много месяцев с тех пор, как Грант и Пейдж пережили непреодолимую утрату. Возможно, с ней удастся в конце концов справиться, но, как однажды Пейдж сказала Гранту после очередного спора об их будущем, наверное, не вместе. Гранту хотелось только сидеть в старом кожаном кресле в гостиной, с Кристофером у ног, смотреть на дрова в камине, пить виски и впитывать тишину и неподвижность.

А Пейдж хотелось орать на каждого встречного. Хотелось оскорблять полицейских, потому что они не нашли того, кто сбил Калеба. Хотелось целыми днями расклеивать листовки, в которых она предлагала вознаграждение любому, кто располагает информацией, хотя и знала, что только в восьми процентах случаев находят виновного в наезде на пешехода. Когда окружающие не отреагировали так, как ей казалось правильным, она перестала управлять их маленьким ресторанчиком, а просто сидела дома и громко возмущалась при просмотре телевикторин и сериалов. Ей было необходимо стать громкой и заметной. И Пейдж, и Грант не выносили то, каким образом скорбит другой, поэтому в конце концов Грант переехал в маленькую квартирку над их итальянским ресторанчиком «У Моретти» и предоставил Пейдж необходимое пространство.

Сейчас, почти год спустя после того трагического дня, Грант по-прежнему приходит к ней каждое воскресенье – убедиться, что коробки из-под еды убраны, мусор вынесен и она не забывает привести в порядок себя и дом. И чтобы поцеловать ее в щеку перед уходом и сказать, как он ее любит. Он не делает замечаний, ничего не предлагает, только мягко комментирует заголовки последних новостей или новое блюдо в ресторане – свежеиспеченные мостаччоли [2].

Грант замечает бинокль на столике рядом с ее креслом. Нет нужды лгать и говорить, будто она наблюдает за птицами или еще какую-нибудь ерунду. Гранту известно, что она считает убийцей сына кого-то из соседей. Пейдж в этом уверена. Это закрытый район, и мало кто сюда приезжает и уезжает, кроме местных жителей. Особенно поздно вечером. Камера на въезде оказалась предусмотрительно отключена, поэтому Пейдж думает, что это не просто несчастный случай, а спланированное преступление. Рядом с телом Калеба лежал пистолет, но ее сына не застрелили, огнестрельного ранения у него не было. Все это выглядит очень подозрительно, и если полиция не докажет, что произошло убийство, Пейдж сама выяснит, у кого из мерзких соседей был мотив.

Она повторяла это Гранту тысячу раз, а он умолял ее сосредоточиться на работе или взять отпуск – что угодно, лишь бы не эта одержимость; предупреждал, что она разрушает свое здоровье и их отношения, но несколько месяцев назад перестал реагировать на подобные конспирологические теории.

– Что нового? – только и спрашивает он, отвернувшись от бинокля к своему кроссворду.

Пейдж пренебрежительно отмахивается, как бы говоря: «Я знаю, что ты не хочешь об этом слышать». Но спустя несколько мгновений все-таки отвечает:

– Дэнни Хауэлл из дома 6758. Он уже несколько месяцев не ездил на своем «Мерседесе».

Она бросает на Гранта торжествующий взгляд, но тот как будто и не слышит.

– Ясно, – говорит он, вписывая в кроссворд слово «страус».

– Поэтому я проникла в его гараж, чтобы узнать, в чем дело, и обнаружила на бампере вмятину.

– Ты вломилась в его гараж? – встревоженно переспрашивает Грант.

Он знает, что у Хауэллов пять машин, а вмятина за последний год могла появиться по миллиону причин, но не спорит.

– Да, и правильно поступила. Вернусь туда и сделаю фото. Посмотрим, сможет ли полиция определить, сбила эта машина человека или нет. – Она знает, что в голосе звучит отчаяние, но продолжает себя накручивать. – Как думаешь, они смогут это понять? Например, если вмятина от наезда на столб, то там будет видна краска, царапины или еще что-то, верно? Наверняка они могут различить.

– Стоит попробовать, – отвечает он. Пейдж прекрасно понимает, что именно он хочет сказать, и также знает, что Грант не будет тратить слова понапрасну, убеждая ее не вламываться в гараж во второй раз, чтобы сделать фото. Он меняет тему: – Я подыскиваю кого-нибудь, чтобы помогал с рестораном несколько дней в неделю – в основном играть на пианино по вечерам, а заодно и вести бухгалтерию, – говорит он, пытаясь отвлечь ее, но Пейдж не проглатывает наживку.

– Ладно, давай. Надеюсь, ты кого-нибудь найдешь, – отвечает она, и они вместе глядят на деревья в саду.

– Плющ совсем разбушевался, – отмечает Грант через несколько минут молчания.

– Думаешь, он испортит фундамент?

– Не-а, – отвечает он и на несколько секунд кладет ладонь на ее руку, лежащую на подлокотнике кресла, а потом встает, собираясь уходить.

По пути к двери чмокает ее в щеку и говорит, что любит. Потом ставит тарелки в посудомойку и выносит мусор, прежде чем сесть в машину. Пейдж видит, что Гранту не хочется уезжать: он предпочел бы остаться и чтобы все шло по-другому.

Когда Грант выезжает за ворота и звук мотора стихает, Пейдж воображает, как звонит мужу на мобильный и просит вернуться за ней, чтобы они вместе поехали в «Моретти», и она сама займется бухгалтерией, даже научится играть на пианино, лишь бы его порадовать. А когда вечером разойдутся все посетители, они вдвоем разопьют бутылочку кьянти за столом с клетчатой скатертью, в полумраке дальнего уголка. Поужинают лингвини с моллюсками, как двое влюбленных, и снова будут счастливы.

Но Пейдж этого не делает. Она идет в гостиную, закрывает шторы, которые раздвинул Грант, и преграждает путь солнечному свету. Потом заползает под растрепанный плед на диване, пахнущий скисшим молоком, и молит о сне.

2

Кора

Никто не будет есть оладьи с шоколадной крошкой, но они хорошо дополняют завтрак на столе. Если убрать желтки из запеканки, это компенсирует калорийность оладий. Апельсиновый сок тоже никто не будет пить, но он красиво смотрится в стеклянных стаканах рядом с кофе. Сегодня воскресенье, черт возьми, поэтому все должно выглядеть красиво, даже если нас всего трое и я единственная, кого это волнует. Это все равно что заправлять постель по утрам. Нельзя же оставить белье скомканным только потому, что вечером снова придется ложиться в постель. Когда проходишь мимо комнаты, все должно выглядеть аккуратно, упорядоченно и абсолютно идеально.

Мия прибегает на кухню во фланелевых пижамных штанах, хватает тост и идет к двери.

– Куда это ты? – спрашиваю я.

Я и не жду, что кто-то восхитится завтраком, но можно ведь хотя бы сказать «доброе утро».

– К Саше.

– В этом? – спрашиваю я, и она смотрит на пижамные штаны, но явно не видит никакой проблемы.

– Ну да. Можно взять машину?

– Сегодня воскресенье, – говорю я, стараясь сдержать раздражение в голосе.

Она знает неписаное правило: даже если мы не едим вместе на неделе, когда Финн поздно возвращается домой, а она занимается волейболом, по воскресеньям мы находим на это время. Мия смотрит на стол.

– Я думала, ты снова на диете, – как ни в чем не бывало произносит она.

Она не хочет меня обидеть. Я на диете, но, видимо, бесполезно объяснять, что даже на диете надо чем-то питаться. Мия разглядывает стопку оладий с шоколадной крошкой и подходит, чтобы подхватить одну сверху.

Я отдаю ей ключи от машины. Честно говоря, приятно видеть, что она выходит из дома, чтобы повидаться с друзьями. После расставания не то с Джошем, не то с Джоном, как там его звали… Мия уже несколько месяцев хандрила. Уму непостижимо, как она умудряется встречаться с парнем так недолго, что я даже его имя не успеваю запомнить, а страдать по нему целую вечность.

– Можешь взять машину, но помоги мне кое с чем.

– С чем? – спрашивает она, уперев руку в бедро в готовности отказать любой моей просьбе.

– На следующей неделе благотворительный прием. В ресторане Пейдж и Гранта. Помоги мне с аукционом, или накрыть столы, или еще что-нибудь.

– М-м-м…

Вот и все, что я от нее получаю.

– Будем считать, что это «да». Вернись домой к ужину. Будем есть все вместе.

Когда Мия уходит, я быстро бросаю взгляд на свое отражение в стеклянной двери, выходящей на террасу. Не успев проверить, есть ли толк от диеты, я замечаю во дворе неуловимую Джорджию Кинни, которая попадается на глаза так же редко, как снежный барс в дикой природе. Я выбегаю на террасу и включаю камеру на телефоне, увеличивая изображение, чтобы рассмотреть ее как можно ближе. Она сажает ребенка в пластмассовые качели с отверстиями для ног и перекладиной и рассеянно раскачивает. Джорджия не воркует с дочерью, но и не торчит в телефоне. Просто с отсутствующим видом смотрит вдаль.

Если б я выглядела так же потрясающе, то была бы на седьмом небе от счастья. Носила бы лишь топы на бретельках, не беспокоясь о том, что на спине торчат жировые складки, напоминающие упаковку с печеньем, которой хлопнули о прилавок, чтобы открыть. Волосы цвета солнечного света я бы носила распущенными и никогда не выставляла бы фарфоровую кожу под солнце, ни за что. Конечно, она моложе меня лет на пятнадцать – как, впрочем, и ее муж, – видимо, самая молодая мамочка в округе. На вид ей около двадцати пяти.

Наверное, я выгляжу жалко, но не понимаю, почему Джорджия не хочет ни с кем подружиться. В смысле, это довольно заносчиво с ее стороны. Финн пару раз тусовался с ее мужем Лукасом, поэтому я знаю, что она из Англии. Может быть, считает себя лучше нас, раз она англичанка, и вероятно, так и есть: она называет сотовый мобильным телефоном, и это звучит так элегантно. Они живут напротив нас уже больше года, а Джорджия ни разу не поздоровалась. Даже не прислала записку с благодарностями за торт из маскарпоне, который я принесла, когда они переехали. А он, на минуточку, выиграл приз на ярмарке штата! Она могла хотя бы вернуть тарелку. Тем не менее выглядит Джорджия изумительно, а ее муж – судья, и я завоюю ее дружбу.

– Ты за ними шпионишь? – удивленно фыркает Финн, и я подскакиваю, хватаясь за грудь.

Потом оборачиваюсь и вижу, как он ухмыляется, стоя в дверном проеме.

– Нет! Конечно, нет.

Я прохожу мимо него и закрываю дверь, слегка раздражаясь из-за того, что меня прервали.

– Тогда чем ты занимаешься? – весело спрашивает он.

– Финн! – твердо говорю я, как будто это ответ на вопрос.

Защелкиваю крышку кофемашины и слушаю, как она плюется и капает кофе.

– Ты только посмотри! – восклицает Финн, садясь за стол, и накладывает на тарелку яичную запеканку.

Я ставлю перед ним кофе и сажусь, беря себе оладьи.

– Я думал, ты снова на диете.

Сжимаю зубы и закатываю глаза к потолку, а потом громко и раздраженно выдыхаю.

– Прости, – взмахивает он руками в защитном жесте.

Я решаю сменить тему, чтобы не начинать день с перепалки.

– Просто меня раздражает, что они такие необщительные. До приезда Кинни здесь одиннадцать лет жили О’Брайены, и они постоянно ходили в гости. Мне как-то… даже не знаю… некомфортно, что они не ведут себя как все. Мне нравится знать своих соседей. Мы все должны дружить, присматривать друг за другом.

– Лукас нормальный мужик, – замечает Финн. – Ну, мы всего лишь пару раз выпили пива, но он вполне ничего. Мне кажется, Джорджия… как там он говорил? Социофобка.

– Чего-чего? – смеюсь я.

– У нее эта фобия, когда боятся выходить из дома.

– Агарофобия?

– Точно! – говорит он, намазывая тост маслом.

– Хм. Погоди. Ты что, шутишь? Лукас правда тебе так сказал?

– Ага. Ну, кажется, он не употребил это слово, но что-то вроде того.

Я шлепаю Финна по руке.