– Твои ночи напролет с изучением микротрещин вполне могли этому поспособствовать.
Она завернула за угол и заглушила двигатель. Приехали.
– Есть разница, Ричард: выполнять норму и отдавать себя работе целиком.
Уже через неделю я действительно вернулся к своей работе. А через месяц Мэри меня бросила, сказав, что ей осточертели мои постоянные зависания с микроскопом в лаборатории. Но разумеется, проблема не в том, что я фанат своего дела. Ей просто нужен был спусковой крючок, на который она смогла бы меня подловить. Как бы там ни было, расстались мы еще быстрее, чем сошлись. И я не сказал бы, что рад этому: в космической пустоте две черные дыры вполне могли бы слиться в одну.
II
Давно не видел бар таким красочным и одновременно мрачным, как в тот вечер: «Полуночники» в исполнении Юриана ван Стрека, не иначе. Тогда, всматриваясь в царапины на липком столе, я впервые задумался, не являюсь ли персонажем невероятно проработанной картины. И похоже я даже озвучил эту мысль бармену: тот начал смотреть на меня так, словно вертел ментальным пальцем у виска.
– У нас появился новый коктейль, называется «Лимоны Дали». Не хочешь попробовать?
Я с прищуром художника изучаю его ухмылку и пытаюсь понять, не издевается ли он. В итоге утвердительно киваю.
– Должен предупредить, убойная штука. Но я так понимаю, это именно то, что надо?
Снова киваю:
– Завтра пойду на работу, как слон на спичках.
– «Я не сюрреалист, я сюрреализм».
Не помню, как вернулся домой и заснул, но помню, как проснулся, и это был далеко не сюрреализм. Сквозь жалюзи просачивался свет, и то, что он не лунный, а солнечный, я понял только исходя из времени суток. Повсюду погром, как в мастерской творческого сноба, искавшего вдохновение среди рубашек, носков, книжек про искусство, коробок от пиццы и таблеток аспирина. Просачиваюсь сквозь горы вещей в ванную, обретаю человеческий вид и направляюсь в богадельню.
Не успеваю ступить за порог кабинета, как появляется вертлявая проныра в клетчатом пальто. И откуда только взялась эта серая ворона с тубусом вместо сыра? В голову просачивается мысль, что ей на носу не хватает огромного треснувшего пенсне. И желательно с темными стеклами – взгляд у нее невыносимо острый. И вот она влетает с полотном в руке и говорит:
– Необходима кое-какая помощь, если вы понимаете, о чем я.
Показываю, чтобы закрыла за собой дверь, так как понимаю, что предстоит разговор не для коридорных стен.
– Что нужно?
– Это оригинал. Нужно заключение, что копия.
– Зачем? – Удивляюсь собственному любопытству. Не все ли мне равно, на кой черт ей это. Чтобы понимать все риски, мне достаточно изучить только историю картины.
– Не важно. Знаю, что это рискованно, и готова заплатить любую сумму.
Разворачиваю полотно и смотрю на сиреневый череп с цветами, растущими из глазниц. И все это выглядит не хуже, чем детские шедевры с выставки под названием «дверца холодильника». Под лупой присматриваюсь к мазкам подписи и понимаю, отчего столько шума:
– Пьер Шарло.
– Он самый. Название «Душа».
– Где взяли?
– Досталась в наследство.
– Откуда знаете, что оригинал?
– От самого Пьера. Он мой прапрадедушка.
– Решили обесценить творение прадедушки?
– Прапра…
– А если серьезно – для чего вам это?
– Я же говорю – не важно. Заплачу, сколько скажете. Так вы в деле или нет?
– Если только это не «игра в бисер». – Говорю и думаю, что выражение «игра в бисер» вроде как здесь не подходит. Так можно было бы сказать про что-то сложное и непонятное, но уж точно не в ситуации, когда собеседник темнит. И почему мне захотелось перед ней поумничать? – Я хочу знать, что мне предлагают. Или вы раскрываете все карты, или ищете другого эксперта. – Смотрю на ее пальто. – Но с рубашками наружу вряд ли найдете.
– Переезжаю в другую страну и хочу взять ее с собой.
– Разобраться с минкультом вам будет дешевле и проще. Разве что за срочность раскошелитесь, потому что тягомотина та еще. Это же семейная реликвия, насколько я понял.
– Не совсем так.
Как легко можно заинтриговать всего тремя словами, думаю.
– Она краденная?
– Это было давным-давно, – смотрит в потолок, словно разглядывает фреску, – ее украл мой предок.
– Прапрадедушка?
– Пра…
– С этого и стоило начинать. Почему сразу не сказали?
– Вам бы стало легче, если бы вы узнали про мои преступные корни?
– А вам не все равно, что я об этом думаю?
– Вы бы тогда решили, что здесь какой-то подвох.
– Вообще-то я и сейчас в этом не сомневаюсь.
Вздыхает, как перед исповедью. Похоже, сейчас раскроет карты.
– Хоть эта картина и краденная, она мне дорога как память, и я не хочу расставаться с ней только потому, что у меня нет на нее прав.
– И я должен поверить?
– Это чистая правда.
– А почему так резко переезжаете?
