Умай и Тамуз

Когда-то все вокруг было в безбрежности и бездонности, в черном мраке и ледяном холоде, ничего не было тогда еще, ни земли, ни неба. Но неожиданно среди безмолвного хаоса зародился яркий свет, и появилось золотое яйцо, из которого послышался голос:

– Я творец мира! Я первый бог и я буду родителем другим богам!

Яйцо раскололось, и из него вышел бог Тенгри в руках у которого были золотые лук и стрелы. Подняв над головой верхнюю половину скорлупы, он сделал ее Вселенной и стал метать в нее стрелы – так появились и начали свою жизнь звезды. Нижняя половина яйца стала землей, пока еще бесплодной и пустынной. Первый бог вздохнул и появился ветер, наполнив все вокруг воздухом и облаками. А потом, у самой красивой горы мироздания, он стал создавать других богов, своих помощников.

Но не все боги-помощники были верны своему творцу-Тенгри, и один из них, был низвергнут под землю. Там, в глуби земли, он – Тамык, создал особых своих помощников – пери – противников человечеству, придумал для них загадку из магических слов, пообещав в награду Вечную Молодость. Сумел выпустить противников жизни на поверхность земли с сорока тремя другими видами демонов и злых духов. Решение магического заклинания, выраженное в стихах, породило бы долгую бурю, после которой ничего живого на земле не могло остаться. Кроме тех, кто был рожден в холодном пламени подземного мира Тамыка.

В стародавние времена, когда пламя огня еще могло рассказывать забытые ныне легенды, а природа хранила тайны, которых уже давно нет, в краю степных Иргизских озер родилась девочка и ее назвали Умай.

Солнце в этот миг, на середине глубокой сонной ночи, взметнулось золотом рассветной гривы, под ударами стремительных лучей ночная мгла затаилась у кочек и растаяла. Пробудившийся ветер, теряясь в догадках, упруго загудел меж холмов, а ставшее светлым небо, (бывало ли такое!) продолжало ярко сверкать переливами ночных звезд среди света необычайно рано разбуженного утра. Вода в озерах закипела от изобилия взволнованной рыбы, розовые фламинго важно расправили крылья, когда голубеющая высь стала белой от взлетающих аистов.

Все это увидел в Зеркале Мира старец-шаман, отшельником живший в пещере у подножия горы Тенгри.

– Свершилось! – прошептал он, потому что знал о предсказании древних мудрецов: пройдет по земле дева-Солнце, потеряют жизненные силы зложелатели, а люди продолжат из века в век путь к далеким звездным кочевьям.

– Свершилось! Она пришла в наш мир! – возвестил отшельник, выходя из пещеры, высоким облакам, и гора Тенгри стала торжественно надевать солнечный наряд, переливая радужные краски от розового и голубого цвета к зеленому.

Ворон, двадцать пять лет молчаливо просидевший у входа в пещеру старца-шамана, взволнованно каркнул, захлопал сильными крыльями и, оттолкнувшись от камня, полетел на север через снеговые хребты. Беркут, круживший у облаков,, увидев спешившую черную птицу, бросился в погоню, подчиняясь инстинкту догнать то, что убегает. Ворон, заметив беркута, стал резко снижаться. В тот миг, когда хищник уже хотел вонзить когти, ворон шарахнулся в сторону, а беркут успел лишь оторвать ему крыло. Раненный, он упал в глубокую расщелину, долгие годы будет приходить в себя, выбираться из пропасти, и продолжать путь пешком, чтобы принести первым весть о том, что: Она пришла. За что ему – ворону по имени Каратай – была обещана особая награда от царя Ульбе, повелителя колдунов.

Древние мудрецы не предвещали, но за месяц до рождения Умай в соседней юрте родился мальчик, которого назвали Тамуз. Дети, держась за руки, учились первым шагам, купались в теплых Иргизских озерах, катались зимой на санках с холмов. Шестнадцать беззаботных лет отплескало, столько же зим отвьюжило, прежде чем Тамуз стал лучшим в стрельбе из лука, самым искусным в борьбе. А косы Умай, словно степь после жаркого лета, желтее потоков созревшего проса утяжеленные звонкими шолпами, стали касаться земли. Где бы она не была мягкая доброта, будто лебедиными крыльями окутывала все вокруг. А взгляд глаз цвета абрикосовой косточки, в оправе густых ресниц!.. Песни многих акынов о красоте этой девушки птицей летели по степным просторам.

В апрельскую пору, когда весна, переполненная силой жизни, расплескивала буйство зелени, в праздничную последнюю ночь весеннего равноденствия, Тамуз и Умай были среди своих сверстников, там, где у ярких костров слышались смех, хороводы и песни. А под утро они взобрались на высокий холм, чтобы первыми встретить рассвет. Черное бесконечное небо в россыпях крупных звезд, клубилось над ними туманом далеких, более молодых звездочек, и, казалось, какую-то жгучую тайну хотят открыть они, мерцая молчаливыми знаками Вечности. Но вдруг все разом словно помолодело: выступили из темноты далекое тополя, показались линии ручья, поросшего ивой, а горизонт, стал неудержимо наполняться алым светом. Умай и Тамуз почувствовали, как трепещет неудержимо весна, идущая по земле, услышали напевные прощальные звуки еще ярких, но все же угасающих звезд. Чем выше поднимался рассвет, чем гуще становился аромат проснувшихся трав, тем сильнее наполнялись их сердца горячим томительным теплом.

– Я люблю тебя, – сказала Умай, и солнце, будто ждало этих слов, ласково разорвав сумрак остатков ночи. Первым лучом осветило девушку и навсегда задержалось в длинных косах.

– И я люблю тебя, Умай, – ответил юноша, шагнул к ней, но Умай, смутившись бурно нахлынувших нежных чувств, сорвалась и побежала к засобиравшимся в аул подругам, которые увидели, как светится счастьем лицо Умай, а в косы, что касались травы, вплелся солнечный, словно золотой, луч, стекая с головы, играл за ее спиной.

… На чистое рассветное небо набежали клубясь облака, рисуя собой необычный узор, который видели те, кто давно ждал этот знак, но ни Тамуз, ни его возлюбленная лучезарная Умай, не замечали танца облаков в небе. Огромный солнечный шар показал свою макушку, а затем, торжественно пылая, поднялся над горизонтом, наполняя светом и шумом наступающий день.

К вечеру Тамуз сложил костер и, слушая журчание ручья, присел на траву. Он вспомнил, как вспыхнула заря в комах Умай после признания, какой счастливой она была улыбаясь, и он тихонько запел:

Тихой ночью при луне луч в воде дрожит слегка,

За аулом в тишине по камням гремит река,

Листья дремлющих лесов меж собою говорят,

Темной зелени покров землю всю одел до пят.

Горы ловят дальний гул, крик пастуший в тишине,

На свиданье за аул приходила ты ко мне…

И бесстрашна и кротка, и прекрасна как дитя,

Прибежав издалека, дух с трудом переводя,

Места не было словам, помню сердца частый стук

В миг, когда к моим губам молча ты прильнула вдруг.

Горы ловят дальний гул, крик пастуший в тишине

На свиданье за аул приходила ты ко мне…

Вдруг он оборвал пение, и прислушался: кто-то пробирался в зарослях вербы. Вскоре из-за кустов показалось мелкое серое существо с длинным хвостом,покрытое скорее щетиной, чем шерстью. Тамуз узнал его – это был неловкий, совсем молодой шайтан Хао, обитавший в заболоченной части далеких озер. Молоденькая бородка заискивающее дернулась, а круглые глаза застреляли по сторонам:

– Дай мне свою камчу, А я тебе за это дам совет.

Сердце Тамуза сжалось в недобром предчувствии: много знал он историй о встречах с такими существами и поэтому спокойно сказал:

– Шел бы ты в свое болото – примета плохая слушать твои советы.

Хао, отбежав на безопасное место, забил злорадно хвостом.

– Ждешь свою красавицу! – засмеялся шайтан. – Не увидишь ты ее больше. Пока ты для меня камчу жалел, похитили твою невесту!

Шайтан расхохотался опять, но взметнулась длиннохвостая камча, захлестнувшись вокруг шеи злорадствующего наглеца.

– А ну говори все, что знаешь! – Юноша подтянул камчу и, предчувствуя беду, держал Хао за горло, пальц все сильнее сжимались.

– Не души меня, – взмолился щенок. – Посмотри назад.

Тамуз оглянулся: вдали неизвестные всадники, одетые в черные накидки, поднимались по склону холма, почти достигнув вершины.

– Кто они? – еще сильнее сжались тисками пальцы на горле.

– Я не знаю… – глаза шайтана начали закатываться.

Бросив неудачного вымогателя в ручей, Тамуз резко свистнул. Из глубины пасущегося табуна, заржав, выбежал гнедой жеребец. Испуганно косясь на мокрого шайтана, подбежал к Тамузу, и тот, одним прыжком оказавшись на коне, помчался на склон холма. А шайтанчик вылез на берег, кашляя от избытка воды, и попытался прокричать: “Мы еще встретимся человек”.

Конь почувствовал нетерпение седока и стрелой выпущенной из лука бросился в погоню, но слишком уж далеко умчались черные всадники, давно заметившие преследование, в наступивших сумерках они скрылись в широких тополиных рощах у озера Иргиз. Всю ночь Тамуз пытался отыскать неизвестных, прислушиваясь к ночным звукам, но лишь мерный шум воды да шелест листвы были слышны в безлунной темноте. На рассвете послышался дробный топот копыт, и зыбком молочном тумане показались кони-люди.

– Не стреляй человек, – седой старик-лошадь поднял руки вверх, другие кентавры также подняли руки в знак миролюбия. Полный набор богатого оружия: луки с полными колчанами стрел, мечи и копья, все зачехленное, – лежал на крупах кентавров.

– Не стреляй, – еще раз повторил старик. – У нас есть вести для тебя.

Тамуз опустил лук, люди-кони подошли ближе, и старший опять заговорил:

– Ночью мимо нас пронеслись в спешке всадники-люди… Мы их не тронули так как были заняты хозяйством, да и войны ведь нет никакой. Но ночная птица – филин рассказывала нам о тебе. Ты хочешь найти и отбить девушку, о которой мы слышали раньше, но потерял следы. Всю ночь мы мчались, ведь ты отправился в путь один, и мы готовы тебе помочь.

…Удивительным зрелищем называли люди бег кентавра. Человеческий торс, слегка откинутый назад, одно плечо, выдвинутое вперед, предполагали готовность в бою. Руки, положенные на круп либо скрещенные на груди, всегда были готовы выхватить нужное оружие. Даже спали они как обычные лошади, стоя…

Тамуз невольно залюбовался бегом человеко-лошади, существом выстраданным великим одиночеством, воплощенной мечтой боевого коня.

Три дня и ночи мчались Тамуз и кентавры в погоне, а если останавливались, то из-за Жельаяка: не выдерживала обычная лошадь в споре с кентаврами ни в скорости, ни в дальности перехода. К закату четвертого дня показалась река Тургай.

– Следы похитителей свежие, – заволновался сокрушаясь Мермер, старик-кентавр. – Совсем недавно они переправлялись через реку. Но дальше начинаются владения чародеев, а у нас с ними договор о мире: никто не должен нарушать установленных границ. Особенно сейчас, когда наши кентаврийки озабочены потомством, мы не должны этого делать.

– Я всегда буду помнить о вашей помощи и дальше поеду один. Прощайте! – ответил Тамуз.

– И мы помним свою историю! – гордо сказал кентавр. – Ведь мы наполовину тоже люди. Помни и ты – сердце у нас есть и лошадиное, и человеческое.

– Прощай – закричали человеко-люди. – Пусть тебе поможет великая степь!

Жалобно заржал Жельяак, но кентавры лошадиным храпом заставили покориться и зайти в воды Тургая, позволив человеку держать себя за гриву.

Усталый конь выскочил на песчаный берег, но вдруг зафыркал, навострил уши, испугано косясь на приближение заросли. Тамуз на это обратил внимание и, настороженно ступая, раздвинув кусты, увидел похитителей… В самых неожиданных позах лежали окровавленные враги Тамуза.

“А где же Умай?” – кольнуло в сердце, юноша бросился ее искать, но среди мертвых ее не было. Вдруг, ветер донес стон, переходящий в вопль кошки, и Тамуз пошел на жуткий звук, готовый к любым неожиданностям. На поляне под тополем, лицом вниз, лежало одетое в короткий волчий тулуп существо. Из глубоких прорезей вытекали ручейки крови, образуя большую лужу. Оглядевшись и убедившись, что вокруг никого нет, Тамуз подошел и перевернул раненого на спину. Это был жестырнак.

Жизнь покидала медкогонистого охотника, но простонав, он с трудом открыл глаза и увидев Тамуза, черезе боль, спросил:

– Что ты тут делаешь, человек?

– Где девушка? Она ведь была здесь? – Тамуз тревожно вглядывался в красные глаза жестырнака.

– Они увезут ее к горам Кичитау…Там Туяк… – жеcтырнак уронил косматую голову на плечо, вздохнул и затих навсегда. Пальцы дрогнули, длинные острые, словно ножи, когти в последний раз стукнулись друг от друга и расслабились. Теперь Тамуз знал: попав к жестырнакам, Умай в еще большей опасности, чем прежде: нужно ее искать, надо торопиться! Юноша бросился к лошади, но ее нигде не было. Тамуз бегал по берегу, звал и свистел, но Жельаяк как сквозь землю провалился. Наконец за поворотом реки он увидел следы лошади, а рядам когтитые следы Жестырнака. Тамуз долго бежал, пытаясь сохранить темп, но предательски наваливалась тяжелый медью тело, легкие разрывались от частого дыхания, и, когда в наступившей темноте юноша, зацепившись ногой за нору степной крысы-суслика, упал – сил подняться уже не было, и прежде чем провалиться в сон, промелькнуло утешительная мысль: “может быть, жестернаки тоже устали?”

Когда исчезли Умай и Тамуз, никто не обеспокоился. Но на второй день пришло известие, встревожившее все аулы в округе. Отцы, братья и родственники собрались на совет: Умай похищена жителями холодных лесов за Селектинскими болотами. Одинокие путники и пастухи видели Тамуза вместе с кентаврами, преследовавшими похитителей. Больше всех тревожился за судьбу Умай ее старший брат Толеу.

– За рекой Тургай, в землях пери Тамузу нужна наша поддержка. Мы знаем путь до реки, знаем, куда везут Умай…Соберем дружину, достойную боя, и отправимся на помощь! – Так решили на совете, и рано утром, на рассвете, три сотни воинов готовых к бою, одетых по-походному, ведомые старшим братом Умай, отправились в дорогу.

На заре мира божественное дыхание бога Тенгри принесло с далеких звезд на голую, пустынную землю необыкновенное зернышко из которого выросло первородное Дерево Жизни. Созревшие плоды осыпали землю, из них, разрывая упругую кожуру, на свет вышли первые птицы, первые хищники и первые жертвы. Появился не знающий ничего первый человек. Отзвенела капель веков, горы превратились в песок, а песок в камень. Разными путями пошли ветки живого мира, явив себя через листопад поколений огромным многообразием. От первого волка появились собаки и шакалы, от первого барса – кошка и рысь.

Когда люди впервые заполучили добычу, перед ними встал вопрос, как употребить ее в пищу. Для этого одни добыли огонь, изготовили посуду, придумали кров над головой. Другие, разрывая на части мясо, стали поедать его сырым и пить кровь жертв, порою нападая на себе же подобных. Люди отвергали таких, и, сбиваясь в стаи, отверженные все больше становились другой, особой ветвью от общего плода с Дерева Жизни. Ставшие хищниками приобрели зрение, способное видеть в темноте, подобно диким кошкам, слух, как у ночной охотницы совы. Главным оружием и достоинством жестырнаки, как стали их называть люди, считали длинные и острые когти. В схватках жестырнаки ударами ног и рук наносили жестокие раны противнику, даже царапина, легкий укус этого когтистого дикого существа были смертельны. Ставшие хищниками переняли у людей короткое копье и лук со стрелами, но мечи и ножи считали для себя бесполезными.

Стремление к волшебству, магии и шаманству было всегда. Но если люди учились у звезд, лечили знаниями о травах, заклиная злое, очищали путь к выздоровлению больного, то другие, те, что были очень похожи на людей, колдовали для корысти и власти.

Те, другие, не были созданы богом и не являлись плодом от Дерева Жизни. Рожденные во зло всему живому, общались с миром мертвых, с тем, кто их создал – Тамыком, разгадывая его тайны – расплачивались за это напастями над всем живым. Те, другие, нашли себе покровителя в глубине холодного озера Жаман-куль, тайно отдавали ему, Хамбале – стражнику Тамыка, молодую кровь пастухов и охотников, живших рядом.

Но в отличие от Хамбалы, Тамык не просил жертвенной человеческой крови. Путь к его тайной силе был усеян костями многих поколений жалмауз. Теми, кто не сумев сложить заклинания остались во мгле, и теми, кто пройдя испытания, расплатились за знания частью своей жизни. Неспокойна была природа от таких путешествий колдунов в подземный мир, – долгая пыльная буря пробушевала на земле, едва не погубив жизнь.

На великом совете самые мудрые старцы со всех концов света постановили: изгнать творения Тамыка из мест обитания людей. За долгие века отшельничества в холодной ледяной пустыне, где все, что окружает – отчаяние, “пери”, мак они сами себя называли, многому научились в колдовстве, но не достигли своей высшей цели – Вечной Молодости, в обмен на которую Тамык должен был забрать все живое на земле.

С рождения седеющие, словно застывшие в дыбе волосы, узкие с огненно-красными зрачками веющие ужасающей дрожью глаза и серая могильная бледность резко выделяли их среди обычных людей, как рысь среди тигров, как волка среди собак. Не согласный с богом Тенгри, Тамык создал, как он сам считал, совершенных по красоте существ, но рожденные во зло живому чародеи не знали многих чувств знакомых человеку: доброты, сочувствия, восхищения. Черные сердцем, с холодной кровью, пери были созданы для черных мыслей против природы и человечества.

Самыми искусными колдунами были женщины-пери. Они умели складывать чарующие заклинания, ритмы слов которых уводили путников в сторону от караванных путей, – участь таких несчастных была страшна.

Когда-то перианский царь Зар, опасаясь что его племя найдя заветные слова в Бессмертие, перестанет считаться с царской властью, собрал на сход всех тех, кто знал путь из слов в Тамык, холодную страну мертвых, и, записав в шести книгах секреты слов самых великих жалмауз-кемпир, умертвил их, присвоив право на особые, записанные знания за избранными. Из-за этого среди ваятелей словес разразилась большая война, но Зар, обладая знаниями из книг, изгнал несогласных за море, на далекие острова. Знания, запертые в книгах, стали называть “царской магией”, они помогали держать в повиновении тех, кто искал Бессмертия в холодных пропастях их бога – Тамыка.

Изгнанные когда-то тысячи лет назад из мест обитания людей пери уже сотню лет небольшими царствами возвращались к центру земли, к соседству с людьми, в Великую степь, особой, отдельной ветвью жизни.

Жестырнаки, к которым попала Умай, очень торопились уйти из мест, где полно пери, к безопасным горам Кичитау, туда, где в скальных пещерах и норах жили соплеменники. Здесь же, во владениях чародеев, когтистым существам меньше всего хотелось встречи с коварными, жестокими врагами, и, передавая друг другу хрупкую ношу, завернутую в одеяло, они бежали без остановок, стараясь быть незамеченными.

“Человеческая девушка” – как ее называли когтистые существа – была необычна, и это сразу отметили равнодушные к человеческой красоте жестырнаки. “Отдадим ее Туяку в знак примирения, пусть съест ее один, а нам за это будет от него благосклонность”, – решили они.

Но жестырнаки, осторожные охотники, не знали, что пути их пересекутся с дозорным отрядом пери. Людоеды успели лишь бросить поклажу, потянуться к колчанам, как были перебиты острыми стрелами с отравленными наконечниками, раненые добиты копьями.

Джанга, один из молодых пери, заметил завернутую в одеяло ношу, разрезал веревки, и перед отрядом дозорных колдунов предстала, сверкая вплетенным в косы солнечным лучом, растерянная Умай. Каждому из дозорных захотелось забрать себе золотоволосую девушку, и между ними разгорелся спор.

– Я нашел ее и разрезал веревки. Она моя! – горячился Джанга.

– Ну и что! Я сразил двоих жестырнаков. Я тоже имею на нее право.

– И я имею право! – кричали другие. – Давайте кинем жребий.

Барен, старшина дозорных, был опытным воеводой, он знал, чем кончаются споры, когда в жестоких руках острое оружие.

– Послушайте! – крикнул он. – Мы, кто находится здесь, сыновья пяти славных перианских родов, если перессоримся здесь, сейчас из-за этой барыни, недоверие и вражда опять поселятся между нами… Поедем к озеру Бурабай, и там, в присутствии царствующего Ульбе, вы решите свой спор в состязании!

Тамуз проснулся от крика выпи и поднялся на ноги. Солнце уже давно золотило рассвет на зеленых копьях молодого камыша, серебро озерной глади манило освобождением от остатков усталости и сна. Скинув одежду, войдя в воду, Тамуз погрузился с головой, преодолевая обжигающую холодность зеленоватой толщи, а когда вынырнул, увидел на берегу девушку-жестырнак. Она сидела рядом с его одеждой и грустно улыбалась.

– Кто ты? – спросил Тамуз.

– Ты идешь за мной от самой реки, – ответила та низким грудным голосом. – С первого взгляда я узнала тебя, а полюбила еще раньше… Ты снился мне. И я знала, что мы встретимся…

Тамуз смутился, не зная, что ей ответить. Жестырнак тоже молчала, глядя на человека с грустью и отчаянием.

– Мои сородичи унесли твою девушку? – наконец-то произнесла она.

– Да! – выкрикнул опомнившийся Тамуз. – Где она?

– Сейчас нет смысла скрывать, – как будто самой себе проговорила сидевшая на берегу и прикрыла глаза, вытирая набежавшие слезы. Острые с медным отливом когти-ножи сверкнули и отразились бликами в воде. – Мои сородичи вчера перебиты стрелами ненавистных пери, а твоя невеста увезена ими, наверное, к Синим горам, к озеру Бурабай…

– Отвернись, – попросил человек. – Мне надо одеться…

Молодая жестырнак отвернулась, но продолжала говорить.

– Ты давно снишься мне, а я верила и ждала… Сейчас ты пойдешь на смерть, за той, другой, а я не знаю, как тебя удержать… Я буду идти за тобой, и ты не сможешь от меня избавиться. – Она заплакала, и ее человеческие рыдания перешли в унылый вой дикой кошки. – Останься со мной, ведь я люблю тебя…

Последние слова остро напомнили Тамузу Умай, как радостно забилось его сердце от ее признания, как осветилась она рассветным лучом солнца… Но сейчас, кроме жалости и растерянности к этой плачущей девушке-жестырнак, он ничего не испытывал.

– Как зовут тебя? – спросил Тамуз.

– Марис…

– Не ищи меня, Марис, – попросил юноша. – Прощай!

Марис повернулась к человеку, а он зашагал прочь, не оглядываясь на нее.

– Я все равно пойду за тобой, – крикнула жестырнак вслед Тамузу и вдруг, вспомнив, побежала за ним. – Твоя лошадь в той лощине… Прости, это я увела ее. Хотела тебя удержать…

Жельаяк в лощине!

– Спасибо тебе, Марис! Не ищи меня.

Тамуз побежал за лошадью и услышал вслед:

– Как зовут тебя?

– Тамуз… – донеслось до меднокогтистой девушки разносимое над озерной гладью эхом имя.

Каждому племени нужен

Хотя бы один

Ушибленный звездой.

Заводите таких…

Ворон Каратай из последних сил взбирался на холм, низко опустив голову, прижав клюв к груди. “Еще немного – и вершина, потом вниз, а это всегда быстрее и легче”, – утешала себя усталая птица.

Это был тот самый ворон, который двадцать пять лет в холоде и голоде просидел у горы Тенгри, возле входа в пещеру, притворяясь другом старца-шамана. Услышав о том, что родилась девочка, предсказанная в древности, та, что сможет перевернуть весь испорченный злобный мир жестырнаков, пери, албасты, диу, всех, с кем легко жилось ворону, полетел предупредить царя чародеев об опасности. И если бы не беркут, оторвавший крыло, все могло бы быть по другому. Все это было, и прошло уже шестнадцать однокрылых лет…

Когда Каратай был еще вороненком, ему хотелось быть впереди крылатого мира. Превратившись в молодого ворона, сбив в стаю таких же молодых самцов, Каратай провозгласил себя императором. Это было смутное время. Вороны разделились на две огромные стаи, споря, кружили над Мугоджарскими горами. В полдень пятого дня прилетели сороки – посланцы царствующего Ульбе – и, развернув грубый пергамент, нараспев в два голоса прочитали: “За помощь, оказанную нам, мы, вороны огромных степных просторов, клянемся служить царю пери Ульбе до скончания века”.