Вор на доверии
На это Драма ответил уклончиво. Бориса он не знает, даже не видел ни разу, а разыскивает по просьбе своих знакомых, чтобы кое в чем разобраться, ничего страшного. Это с одной стороны, а с другой, он сам этим Борисом заинтересовался. Судя по рассказам, очень способный молодой человек, его можно к хорошему делу пристроить, как его найти? А чего скрывать, подумала Карина. Дала адрес и телефон отца. Ломов Юрий Павлович, был художником-оформителем, еще антиквариатом занимался. Она очень попросила ее в это дело не впутывать, Драма пообещал. А он ничего! Карина уснула.
14
Войти в квартиру к незнакомому человеку, в принципе, задача несложная, можно представиться кем угодно, но тут важно получить полезную информацию. Со слов Карины, отец Бориса был тщеславен и жаден, но весьма осторожен, привычка антикваров и людей, имеющих дело с полукриминальным бизнесом. Запугать нетрудно, но что расскажет? Официальным образом нужных сведений не добьешься. Прикроется адвокатом, канитель долгая. Ссылаться на общих знакомых нельзя. Ему нужен Борис, и срочно. А вот с адвокатом мысль хорошая! Предупреждать по телефону о своем визите Драма не стал, чтобы тот не готовился, лучше действовать экспромтом, смотреть в глаза, по реакции делая поправку, где собеседник даст слабину, туда и заворачивать. На автоответчике был звонок от Германа, сообщать пока нечего, но Драма позвонил, чтобы успокоить приятеля, телефон не отвечал. Карина просыпаться не желала. Драма не любил валяться с голыми женщинами без дела, поэтому оставил записку: «Не уходи! От счастья не убежишь».
Та еще сучка, беззаботно думал он, покидая квартиру. История, рассказанная Кариной, удивила. Как это, жила с папой, а потом перешла в соседнюю комнату? Драма был циником, но чужой цинизм его озадачивал. Теплые семейные отношения. Поножовщина, поднял руку на отца! Шекспировские страсти, очень даже любопытно. Она, конечно, не договаривает. Парень, наверняка, после школы был наивен, влюбился. Лет на пять ее моложе, однако воевал, и что? Брильянты подвернулись, вот и вся история, богатый любовник. Драма воспринимал женскую сущность, как замысловатое образование природы, а парню досталось. Может, вся жизнь из-за этого наперекос пошла, кто знает. Ладно, посмотрим на папашу. Он приехал по адресу и вышел из такси возле обычной панельной пятиэтажки. Железная дверь на подъезде была открыта, замок сломан. Жильцы скидываются на домофон, а потом кто платит, кто-то нет, а гости ходят, сами и ломают. Кому надо, тот всегда зайдет. Защита разве что от бомжей. Поднимаясь по лестнице и нажимая кнопку звонка, он еще не знал, что будет говорить.
– Кто там? – встревоженный голос коллекционера, приникшего изнутри к дверному глазку.
– Мне нужен Юрий Павлович. – Драма приготовил корочки адвоката в сафьяновом переплете, но это крайний случай. Через дверь про Бориса он ничего не узнает, вначале надо зайти.
Бронированная дверь зазвенела цепочкой, боже, какая древность. Наверно, цепочка антикварная, и сама процедура погреметь приносит хозяину удовольствие Кощея, что над сундуками чахнет. Приоткрылась. Показалось лицо со всклоченными волосами. Лет под пятьдесят, бухал всю ночь, мешки под глазами.
– Что вы хотели?
– Московская коллегия адвокатов, – Драма небрежно засветил книжечку, и убрал. Адвокатом он не был, конечно, но не будет же солидный человек покупать удостоверение в переходе.
– Ничего не знаю! – дверь начала закрываться.
– Не спешите, Юрий Палыч, – по-домашнему безобидно сказал он. – Я по серьезному делу.
– А что случилось, какое дело? – дверь медлила захлопнуться, в темной щели любопытством светился глаз. Жаль, кусачки с собой не захватил, которыми можно якорные цепи перекусывать, или ворота Зимнего Дворца штурмовать. Драма улыбнулся, приподнял официальную папку.
– Может, все-таки откроете? Надо кое-что подписать.
– Ничего я подписывать не буду! – категорически предупредил Ломов.
– Дело ваше, а вдруг передумаете.
– А в чем все-таки дело? – не унывал Ломов, опухшие глаза которого ощупывали дубленку Драмы. Спросонья человек, плохо видит? Вилки нет, веки ему приподнять.
– Чтобы у вас претензий потом не возникало.
– Претензий не имею, – осторожно сказал Ломов. – А каких претензий?
– Через порог будем говорить? – Драма в сомнении посмотрел на соседние по площадке двери, чуть понизил голос. – Дед вашего сына умер, по материнской линии. Борис Юрьевич Ломов ваш сын, правильно? А деньги в Австралии. Юридические тонкости, понимаете, надо разобраться.
– Момент! – заинтересовался Ломов. – Один момент.
Дверь закрылась, щелкнула, и распахнулась настежь. Сразу бы так!
Освободившись от верхней одежды и надев тапочки, предупредительно поданные хозяином, Драма вошел в гостиную и для приличия, чтобы расположить Ломова, ахнул. Стены до потолка были увешены и заставлены иконами. Золотые и серебряные оклады, лампадки, бронзовые подсвечники с канделябрами.
– Внушительно, – сказал Драма, осматриваясь. – Хоть молебен проводи! Страсти Христовы. А снаружи обычный дом! Куда прикажете?
Он направился в единственное кожаное кресло, глубиной похожее на ущелье, но Ломов его остановил, указал на раскладную софу, которая при желании могла превратиться в корабль или аэроплан.
– Сюда, пожалуйста! Здесь вам будет удобней. Извините, как вас?..
– Валерий Петрович, – Драма сел, положив папку рядом, еще раз осмотрелся. – Неужели сами все собирали? Я не знал, что в нашем городе такая коллекция.
– Вы тоже коллекционер? – заподозрил Ломов, который еще не успел опуститься в кресло, и при неудачном ответе, пожалуй, мог расстроиться. Дяденька здоровый, мысленно балагурил Драма. Надо было пистолет захватить, кто знает нынешних коллекционеров с их деточками, бандитами. Сыночек, небось, в папу пошел, яблочко от яблони недалеко падает. Может, душегубы церкви грабят. Последнее время что-то батюшек часто убивают, милиция с ног сбилась.
– Что вы, Юрий Палыч. Я мирный прихожанин. Люблю на досуге, знаете, Божий храм посетить, в грехах покаяться. А вам ходить не надо! С кровати встал и молись.
Богомольный адвокат? Это же выдумать надо, какой цинизм, однако Ломов успокоился.
– Чай, кофе… Может, коньяку?
Упоминание о неведомом наследстве, к которому он может иметь косвенные претензии, вдохновил хозяина квартиры на невиданное гостеприимство, можно сказать, пиршество. Драма озорно махнул рукой.
– А, давайте!
Тут же из небольшого бара, встроенного в иконостас, появились серебряные рюмочки и загадочная старинная бутылка с вензелями, початая. Под кофе и коньяк, отдаленно напоминающий болгарский бренди, начался разведывательный разговор. Ломов в домашнем пуловере, в трико и тапочках на босу ногу, сидел в кресле, с которого так любезно прогнал гостя. Они курили под иконами, выпили по крохотной рюмке коньяка, причастились, пора к делу, чего тянуть. Хозяину не терпелось услышать про сказочные богатства Али Бабы и сорока разбойников, скончавшихся почему-то в далекой Австралии.
– Итак? Я вас слушаю.
– Собственно, речь вот о чем, – Драма положил руку на папку. – Скончался бизнесмен русского происхождения. Завещание составлено замысловатым образом, но прежде хотелось уточнить детали. Ошибки случаются. Ломов Борис Юрьевич. Это ваш сын, подтверждаете?
– Если вы сюда явились, то надо думать, не случайно. О какой сумме речь?
Драма покачал головой.
– Я представляю интересы юридической фирмы, это сведения конфиденциальные. Если поможете разобраться, пойду навстречу, и вероятно смогу быть полезен. Между нами, хорошо? Несколько миллионов долларов, – он подмигнул. – Еще по рюмочке?
Гадость болгарскую пить не хотелось, а вот хозяину не помешает. Ломов сосредоточенно кивнул, налил еще по рюмке.
– А как зовут? Дедушку, который умер.
– Лео, точнее… – Драма помолчал. – Леонардо. Фамилия вам ни к чему.
– Валерий Петрович! – Ломов поднял рюмку. – Дедушка Бориса, по имени Леонид, давно на войне погиб, полвека назад! Не сходится.
– Как видите, не погиб, а скончался в своей кровати, – Драма сочинял на ходу и радовался, что выдуманное имя совпало. – Он попал в плен, сменил имя и фамилию, отсюда и путаница. Вашу бывшую супругу, мать Бориса, как зовут?
– Лариса Игнатьевна! Вы должны знать?
– Это я как раз знаю. Прекрасно знаю, иначе бы вас не нашел. Завещание оформлено на нее. И ближайших родственников, в равных долях. Вот и выясняю. Вы давно развелись?
– Лет двадцать тому, вместе почти не жили. Она из деревни, училась тут. Студентами были.
– Да, дело молодое, бывает. – Драма сочувственно вздохнул. – Нарожаем детей студентами, где попало, алименты потом плати. Впрочем, иногда завещания случаются. Дедушка Лео при жизни, видимо, не хотел общаться с родней? А нам теперь копаться, кто чей сын. Он из какой деревни?
– Село Ключевское, – Ломов, сам не подозревая, выдавал полезную информацию. – Приехал Боря после школы, я его здесь прописал. С Ларисой давно развелись, в родственники я не попадаю.
– Как знать, как знать. Вы же платили алименты?
– Старался в меру сил, – Ломов нахмурился. – Куда вы клоните?
– По закону, если платили, то и Борис вам должен. – Драма лукаво щурился. – Скажем, пойдете на пенсию, например, по инвалидности, случайно здоровье потеряете. Получите разовую компенсацию. Есть ходы, если знать тонкости.
– Понимаю! – Ломов с готовностью кивнул. – В долгу не останусь. И на какие суммы, в каких пределах, можно рассчитывать?
Драма мысленно смеялся, а снаружи был серьезен.
– До 25 процентов от суммы, которую получит ваш сын. Четверть миллиона, скажем. Долларов. Не дурно, Юрий Палыч? Это навскидку.
– Что-то не верится!
– Абсолютно реально. Но вначале надо найти Бориса, сына вашего. Давно виделись?
– Здесь не бывает. Я его выписал. Вообще-то мы не очень ладим, постойте. – Ломов внезапно озадачился. – А как вы меня нашли?
– Очень даже просто. Завещание оформлено на Ломову Ларису Игнатьевну. Соответственно, дети и муж, пусть и бывший, входят в круг родственников, а значит, и соискателей по наследству.
– Этого не может быть! – Ломов откровенно расстроился, словно очутился на похоронах. – Ее девичья фамилия Букина. Откуда в Австралии знать мою фамилию?
– Да, – Драма рассмеялся. – Не я один этим наследством занимаюсь, и не только им. Вылетело из головы. Коньячок, знаете, у вас коварный. Лариса Игнатьевна Ломова, в девичестве Букина, ошибки нет?
Хозяин мрачнел все больше.
– Борька здесь давно не прописан! Это он вас послал?!
– Нет. – Драма спрятал улыбку, глаза стали холодными. – Но он мне нужен.
– Боря мальчик большой! – Ломов поднялся из кресла, как медведь из берлоги, навис над гостем. – Извините, господин адвокат! Мне пора на работу.
Драма тоже встал, посмотрел на хозяина в упор.
– Я тебе выпишу больничный, прямо сейчас. Где его найти?
– Вы кто! – Ломов струсил, но держался.
– Если я представлюсь, у тебя выкидыш будет. Где Борис?
– Не знаю! Сам бы придушил гаденыша.
– Хорошо, – тепло сказал Драма. – Советую из дома не выходить, и памятник заказать.
– Лариса должна знать! Она его выкормила, воспитала, пусть отвечает за паразита. – Ломов не знал, что ждать от непрошеного гостя, и как его выпроводить. – Село Ключевское, улица Ленина, дом 42. Может быть, он там! Вы сами осторожней, он контуженный. На меня с кулаками бросался, ножом угрожал. Куда страна катится? Везде бандиты. Если позвонит, что сказать?
– Чтобы поискал себе другого папу.
Драма ушел, не прощаясь… Когда вернулся домой, Карины не было, дверь захлопнута на защелку, а его записка переделана вероломным образом, лишние слова вычеркнуты. «Уходи. Или убежишь». Драма-то был уверен, что она дождется, вел себя безукоризненно, даже с немалым вдохновением, очень старался. Почему так? Они всегда чувствуют, когда нравятся. Давно не было женщины, которая бы так его зацепила. Он все наизусть знает, плюнул бы и забыл, а тут? Он был разочарован. Драма знал эти приметы. Если она ушла, а вроде как она здесь, если квартира пуста. Пуста без нее. Сам-то он дома, и своего присутствия всегда хватало, а тут кресло, где она сидела, кровать, где она лежала. Вся мебель наполнена ее запахом, тенями, движением, как самой нет? Даже тапочки, которыми она мимолетом пользовалась, вдруг обрели значение. Он смотрел на эти дурацкие тапочки. Выбросить их, что ли! Причем тут тапочки. Он слонялся из угла в угол. Оставался коньяк, выпил. Не помогло. Вот зараза, прямо любовь. Если, о чем бы ни думал, в голове она, если возникает неодолимое желание все бросить и бежать за ней, потому как все остальное потеряло смысл, это верная примета. А куда бежать, в палатку? Она не работает сегодня, а где живет, он не знает. А если ехать некуда, хочется упасть в постель, которая помнит ее тело, зарыться в подушки, чувствовать себя брошенным, никому в этом мире не нужным и одиноким? Да, приметы верные, скоро весна.
Драма знал, что поддаваться нельзя, у них на это расчет. Того и ждут, чтобы мужик расклеился, побежал за ней, как кобель за сучкой, и потом позвал к себе жить. Тут она в оборот и возьмет. Начнет с уборки, чистоты и порядка, квартира обрастет дамскими безделушками, ненужными вещами, обретет домашний уют, красивость. Была ранее берлога, а станет дом с мезонином, салфетки в вазочках, цветы в горшочках, трусы семейные в горошек, полочку попросит, специально купит, и сложит на нее расчески свои, флакончики, помады. И ты смотришь на это все дикими глазами, а сердце тает, как мило, и пусть вроде бы, не жалко, а крючочки невидимые уже под кожу лезут, яд впрыскивают. Потом начнет о твоем здоровье заботиться, с утра не выпьешь, хоть умри, курить на кухне, потом в туалете, а лучше вообще бросить, чтобы не огорчать любимую. Картошку раньше по пути покупал, а теперь пошлют, и будь любезен, ей надо, поднял задницу и бегом в магазин. Мусор копился неделями, пакетов по углам, ступить некуда, а если гостей ждешь, разом все выгреб, вытащил на помойку, и все! Радуешься, усталый сидишь, коньяк пьешь, а если пропылесосишь, так вообще молодец, герой. Вот это и есть красота, настоящая. Когда свобода и независимость. А если женщина? Футбол хрен посмотришь, ей мыльную оперу подавай, или концерт эстрадный. От одного звука тошнит, от голосов этих, а будешь мириться. Она знает, что тебе поперек, но будет измываться, а в награду тебе пирожки с мясом, а как же, и попробуй-откажись, она старалась для тебя, обидится. И будешь хвалить. Или слезы и вздохи начнутся, и в постели не притронешься к ней. Это дрессировка, ей важно, чтобы ты слушался, разумно или нет, не тебе решать. Раньше ты был кобель, на телок смотрел, подмигивал не стесняясь, а тут ходишь и оглядываешься, нет ли ее рядом, пальто или куртку, похожую шапку издалека увидишь и вздрагиваешь! Даже если померещилось, баба совсем другая, а все равно кайфа нет. Через месяц-другой чувствуешь себя спаниелем, и хорошо бы, а то чау-чау. В строгом ошейнике с шипами. На других баб смотришь!? К ноге, мерзавец. И поводком тебя по хребтине, кобель проклятый.
Нет, Драма никогда до такого безобразия не опускался, но видел по приятелям или старым знакомым. Был в юности мужик, а к сорока годам овца на поводке. Что с того, что полковник или директор фирмы, пусть даже бандит, если дома по половице ходит, кашлянуть боится. Нет, не для него семейная жизнь. Ему взбредет, день ли, ночь-полночь, или утро раннее, захотел выпить, то трава не расти, выпьет. Дома нет спиртного, пойдет на улицу, найдет и купит. Денег нет, займет, все равно купит. Выпьет и будет лежать, сидеть или душ принимать, а если баба в доме? Это как на вратах ада надпись, оставь надежду всяк сюда входящий. Женщина может притворяться, что любит, пока ты сам не влюбишься. Она сама телок приводить может, пожалуйста, любимый! Экспериментировал для прикола, хохотал про себя, на что женщины способны. Она все вытерпит, чтобы заслужить, войти в доверие, петь и танцевать, голой на балкон выйдет, что угодно и когда угодно, тем и берет, что послушна. Но только в нее влюбился, и сразу амба. Хана мужику! Начнутся намеки на тему: если все хорошо, почему не узаконить отношения? Вроде формальность. И ты веришь, потому что любишь сам, и уверен, что она тоже любит. Она же шелковая! А если уйдет, то как жить без нее, такая киска. Решение тянешь по возможности, а разговоры продолжаются, она приучает к мысли, а вдруг ребеночек, куда кроватку поставим? Мол, она-то обойдется без печати в паспорте, она вытерпит. И вдруг ты понимаешь, что ты свинья, действительно. Она же не о себе печется! И родители у нее тоже люди, переживают. Надо успокоить, показаться, в гости съездить, с папой на рыбалку, с мамой по грибы, выпить стопку вечерком. И ты обрастаешь обязательствами, которые не озвучены, но они уже есть, хочется быть порядочным, хотя бы иногда. Все это ерунда, господа. Ложь и провокация!
Какой ты есть, она знала с самого начала, и родители прекрасно знали, но лицемерили, чтобы тебя заманить, куда девку денешь, ее сбагрить надо, и ты попался, значит, сам виноват, что проиграл свою жизнь, спустил на дамские безделушки. А будешь рыпаться, она уйдет! Так зачем начинать? Вот, ушла, тапочки эти. А наплевать! Драма спустился в магазин, купил водки. Накатил, ничего. Пусть она сама думает, иметь или не иметь. Он предложил остаться, записку написал! Она ушла, это ее проблемы, а курить он будет в комнате и выпьет водки, когда душа попросит. Цаца нашлась, царевна-лягушка. Вернется или позвонит, куда денется, продавщица с брильянтами, принцесса на горошине, подумаешь, скатертью дорожка! Ей тоже, небось, жалко расставаться. Тут кто кого перетерпит! Драма твердо знал: победа будет за ним. Герману позвонить? Потом. Он лег спать, и снилась ему Карина. Вот же напасть!
15
Драма спал, а Люся предчувствовала беду еще с вечера, вернулась поздно, с полной сумкой продуктов. Мать пилила ее два дня, пилила, но все-таки сжалилась, выдала пособие. Германа дома не было, и свет забыл выключить. Наверно, поехал к кому-нибудь из знакомых, приятелей полно, там и застрял. Не дождавшись мужа, поела, хотела уже спать лечь, однако навалились тревоги. Герман часто не ночевал дома, особенно если появлялись деньги, день-два обычное дело. Если три-четыре, значит, большая тусовка, приехал кто-то с большими деньгами, а если неделя, то, вероятно, у одной из бывших жен завис, там обиходят, ничего страшного, вернут трезвым и воспитанным. Промаявшись ночь, Люся с утра начала обзванивать знакомых, никто ничего не знал. И Жанне звонила, та Германа иногда привечала, однако, трубку не снимали. К вечеру Люся места не находила, и словно толкнул кто, включила телевизор, попала на городские новости. Тут беда и пришла, сдобренная черным юморком телеведущего.
– Минувшей ночью на улице Победы произошел разгул огненной стихии. Съемочная бригада приехала на место, когда выброс пламени на пятом этаже дома номер 7 был в разгаре…
Это же дом Жанны!? Люся увидела пожарную машину с выдвинутой лестницей, белые каски пожарных, струи брандспойтов, алые языки пламени и клубы черного дыма, рвущиеся из окон. Точно, ее квартира. Люся смотрела оцепенев. Камера показала кучки зевак, наблюдающих снизу за работой пожарных.
– Пока огнеборцы укрощали стихию, местное население высказало предположение, что к происшествию причастна наркомафия, свившая в подъезде очаг разложения…
Люся следила за репортажем почти уверенная, что самое страшное впереди. Открытое пламя сбили, ночной репортаж шел нарезками, из черного окна повалил густой дым, потом показали выжженную квартиру изнутри. Люся привстала, не в силах усидеть на месте.
– В помещении, среди останков мебели обнаружены два обгорелых трупа, судя по обильной стеклотаре, жертвы пристрастия к алкоголю и курения в нетрезвом виде. Причину смерти установит экспертиза…
Показали два обугленных тела, обезображенных до человеческой неузнаваемости. Один труп очень знакомо скалил зубы. Вставные зубы Германа! Он так смеялся. Это он, мысленно твердила Люся, и слова отдавались в висках. Мертвый Герман над ней смеялся!? Променял талант, семью, ее любовь и ребенка на водку. Пропил все и умер. А ей что делать? Что теперь делать?
– Будь ты проклят, – вслух сказала она. А может, не он!? И знала: он. Зазвонил телефон.
– Да? – спросила она безжизненно.
– Здравствуйте! Герман дома?
Голос незнакомый и жизнерадостный. Спрашивать, кто это, и объяснять не хотелось.
– Он умер, – не своим голосом сказала она, и положила трубку.
И сразу накатили рыдания. Смерть стала реальностью.
16
По деревенским меркам Лариса Букина считалась привлекательной женщиной. Не смотря на свои пятьдесят с небольшим, она сохранила легкость движений, некоторую изящность, и пикантную округлость форм, а серые глаза со смешливым огоньком и вовсе казались молодыми. Деревенские бабы, затюканные хозяйством и мужиками, исподволь судачили: дескать, строит из себя женщину культурную, завидовали и даже ревновали. Хотя она и прожила здесь практически всю жизнь, за исключением нескольких лет, пока училась в городе, где легко выскочила замуж и так же легко развелась, ее считали городской, почему – непонятно. Наверно, чем-то невидимым она отличалась от других баб, да и замуж больше не вышла, хотя ухажеры по молодости были, но все это случалось мимолетно, и без продолжения. Она представить не могла, что станет женой какого-нибудь шофера или даже мужчины с образованием. Лариса Игнатьевна была натурой романтической, внутри себя возвышенной, вот и причина, почему не было ни практических отношений, ни близких подруг. После того, как родив сына, вышла из декрета и стала заведовать сельским клубом, так до сих пор им и заведует. Со своей женской долей вполне смирилась, одна только забота: Боря, сынок. Рада бы чем помочь, но чем поможешь? Не приедет, не посоветуется, бедой не поделится, и даже помощи не попросит. Все Чечня, министры военные, искалечили парня, еле выходила после контузии. Поправился, уехал в город, и глаз не кажет. Следователь как-то приезжал, расспрашивал, оперуполномоченный из района бывал, а участковый, хмырь старый, чуть не по пятам ходил. Она даже решила, что клинья бьет, а он туда же, про Бориса стал спрашивать. А что она расскажет, если сама ничегошеньки не знает? Хороший парень, это точно, а что болтают по деревне, будто он магазин вместе с соседом, рецидивистом, когда-то подчистую вынесли, так брешут. Она и не думала перед участковым оправдываться, прямо сказала в глаза: не пойман – не вор! Отвязался.
Занятая беспокойными думами, Лариса Игнатьевна вздрогнула, когда в дверь кабинета резко постучали. В деревне не принято, обычно без стука входят. Кабинет заведующей клубом, что называется, был проходным двором. Не успела подать голос, вошел незнакомец в дубленке, сразу видно, из города. Опять насчет Бориса! Чужих посетителей не бывает, а официальные лица предупреждают заблаговременно.
– Здравствуйте! Лариса Игнатьевна?
Встретившись с нахальными бледно-голубыми глазами, она тут же узнала гостя. Улыбнулась, и поднялась из-за стола:
– Здравствуй, Валера. Какими судьбами? – она приветливо указала на стул.
Что за семейка, подумал Драма, снимая шапку и усаживаясь на предложенный стул. Папаша, тот не сразу просек, а маманя моментом за рога: здравствуй, Валера? Пришлось менять тактику. Драма обворожительно улыбнулся заведующей сельским клубом, женщине симпатичной, но для него пожилой. Она старше его лет на пять или больше, одинока, видно по глазам и манере держаться.
– Привет, радость моя, – сказал он, хотя понятия не имел, когда и где с этой женщиной встречался, но раз узнала, значит, когда-то что-то было! – А ты все такая же красотка. Еще красивей стала! Как дела на поприще мировой культуры? Мне звонили из Венеции, про тебя спрашивали! Как она, что? А я и не знаю, неудобно перед министрами.
– Как ты меня нашел? – культурный вопрос Ларису Игнатьевну, кажется, не занимал.
– Да вот, ехал мимо! Дай, думаю, загляну в гости. Будет что знакомым рассказать.
– На чем ехал, на автобусе? – она явно иронизировала. Легкая усмешка уголками серых глаз была знакома. Но где и когда, хоть убей, он не помнил.
– Автобус не купил, рано еще, не накопил. Вот на пенсию пойду, начну шоферить, а пока на такси. Заглянул домой, бабушка сказала, ты здесь. Чего терять, думаю, сразу не выгонит, хоть посмотрю, порадуюсь на счастье упущенное, навещу Лару Букину. Как жизнь, моя любовь, первая и последняя?
– Так, значит, – к иронии добавился неприкрытый сарказм. – Интерес проснулся! Почему Букина? Тогда я замужем была. Забыл?
– Нет, не забыл, что ты! Такое не забывается, – Драма совсем запутался. – Все годы только о тебе и думал, сколько подушек выплакал, выбрасывать пришлось, все помойки завалил, бомжи радовались. Почему не сообщила? Лучше бы я паруса сшил, бригантину построил, и на крыльях любви примчался. Банкет бы устроили, прямо в клубе, цыган позвали. Значит, развелась? А я-то не знал! Сколько время зря потеряли. Но теперь-то, надеюсь, наверстаем. Хорошо выглядишь!