Вор на доверии

– Пойдем? – сказала она запросто.

Он смотрел снизу, слепо шагнул, и наступил ей на ногу. В самый последний момент осознал, попытался избежать членовредительства, зачем же калечить любимую, и ткнулся носом в ее грудь. Борьку обдало таким жаром, что, не поддержи она его, он бы упал замертво к ее ногам, по счастью, было темно, и никто ничего не заметил. Нина, чудесная Нина, положила ладони ему на плечи. Борька выставил руки, словно совал ладони в кипяток, и то было бы легче, но не держать же руки по швам, это же танец! Научная фантастика пришла на землю: он держал Нину за талию! Ум отказывался верить в реальность, танцевать он не умел, не приходилось, а тут тело целиком не слушалось, словно мешок из-под картошки камнями набили. Он стоял как истукан, ничего не видя и не слыша, кроме ощущения возлюбленной, которая сама к нему прижалась. Кровь стучала в висках соловьиными руладами, тела слились в объятии!

Борька парил в космосе. Он падал в пропасть, трепетал от восторга. Ее руки, ее ноги, ее грудь и живот. В его руках было счастье! Дальше можно не жить. Блаженство накатило, и Борька приник одурманенной головой к ее плечу, закрыл глаза, вдыхая ароматы счастья. Он готов был умереть сейчас, на пике блаженства. Он не сразу понял, что произошло. Рев одноклассников, хохот, яркий свет. Музыки не было. Они стояли в центре одной парой, вокруг сплошная стена смеющихся лиц. Борька отпрянул от Нины, и тут случилось страшное! Она засмеялась? Нет, не просто засмеялась, но указывала пальцем и клонилась, так было ей смешно, что чуть не падала. Борьку не то что водой, его помоями облили. Выплеснули ушат помоев, окатили. Она специально это устроила, пригласила на танец! По сговору с Костей Фоменко, который в нужный момент выключил музыку. Борька вылетел из школы в бессильной ярости. Вечер-то был накануне праздника, учебный день, Борька шел с портфелем. Кто жил рядом, те сходили домой и переоделись, после уроков, а ему чего таскаться, ничего хорошего от вечера не ждал, ничего хорошего и не случилось. Он шел кружным путем, через плотину мимо больницы, перелеском, ему видеть никого не хотелось!

Идиоты, кретины, он им еще покажет. Как ни странно, Нину он ни в чем не винил, в его глазах она имела право на все, и право безоговорочное, а вот всем остальным он докажет, что ничем не хуже, а может быть, лучше их всех. Ростом не вышел, и что? Он еще вырастет, а вот они так и останутся жалкими личностями, не способными на любовь, на жертву, на поступок. По расчищенной дороге от больничного городка он вышел на пригорок, свернул на криво протоптанную тропинку, огибающую двор МТМ. Накануне выпало много снега, а сегодня вдруг подморозило, весной не пахло. Весна была в душе, когда танцевал с Ниной. Но весну растоптали. С ближней фермы потянуло ядреным запахом силоса. Борька вышел на горушки к ближайшему заулку, ведущему к дому, однако домой идти не хотелось. В школе еще праздник, вечер продолжается, а тут уже ночь. Дома будут расспрашивать, как и что, а на душе слишком скверно, чтобы разговаривать, и спать не ляжешь, какой тут сон! Борька в задумчивости стоял возле крайнего дома. Куда идти? Направо – в середину деревни, налево – к ферме, прямо – значит, домой. И тут он обратил внимание на дом, против которого стоял.

В этой покосившейся избе, под самую крышу заваленной снегом, жил Митрич. Одинокий старик, якобы колдун, которого в деревне не любили, да и сам он людей никого не жаловал, показывался редко, разве что до магазина ковылял. Хотя жил в явной нищете, шепотом говорили, что Митрич тайно богат. Действительно, Борька помнил его горящий злобой взгляд из-под кустистых бровей и скрюченные пальцы, сжимавшие клюку. Если Борька шел мимо или проезжал на велосипеде, сгорбленный старик стоял и смотрел неотрывно, словно ждал чего-то. Так и хотелось проскочить быстрее, хотя чего он, колченогий, мог сделать. В избе свет не горел. В деревне рано ложатся, но не в восемь же часов, или сколько там. И ставни не закрыты, и шторы не задернуты. Дом смотрел черными глазницами так же злобно, как и его хозяин. Перед воротами намело большой сугроб, и следов нет. Значит, последние два-три дня Митрич никуда не выходил. На трубе свежая шапка снега, значит, не топил, а мороз-то зимний. Не помер ли старик? А если помер, почему не заглянуть, по-соседски не проверить?.. В животе Борки появился сладкий холодок. Перед мысленным взором возник большой сундук с поднятой крышкой, а в нем несметные золотые сокровища, как в сказке, или в книге про пиратов. Борька огляделся по сторонам. Кто его здесь увидит? Дом на задах, самый крайний, вдоль заулка одни огороды, кто сюда забредет в эту пору? В больницу ездят другой дорогой. Машинно-тракторные мастерские закрыты. Борька поставил портфель на сугроб. А если кто-то и увидит, он скажет, что хотел проведать дедушку, одинокий старик, вдруг приболел? Это пионерский поступок, хотя пионером Борька как раз не был, и в комсомол вступать не собирался, он не хотел быть лицемерным стадом. Однако заходить боязно! Или он трус? Борька отбросил сомнения.

Он подергал веревочку на воротах, калитка была заперта изнутри, не поддавалась. Оглядевшись несколько раз, и убедившись, что заулок пуст, Борька, протыкая ногами сугробы, подошел к угловому окошку, постучал пальцем по стеклу. Никто не показался. Темнота внутри дома была непроглядной, в отражении виднелся только его собственный силуэт. Наверняка, помер старик. Никуда уйти не мог, в доме лежит. Борька встал на завалинку, заглянул во двор. Снег в ограде лежал нетронутой целиной, мерцая в лунном сиянии. Как в песне. В лунном сиянье снег серебрится. Если старик по нужде не выходил, значит, помер. За два дня, что снег валил, ни одного следа во дворе. Пока шастал по сугробам, начерпал в ботинки, ноги вдруг заледенели. Наплевать, не до этого! И Борька, подпрыгнув с угла завалинки, повис животом на дощатой загородке. Спортсменом не был, но тут все просто. Закинул ногу, и перелез, внутри был приколочен деревянный ящик, почтовой щелью наружу, на него и встал. Портфель остался на дороге. Да кому он нужен? Борька спрыгнул во двор, по щиколотку утопая в снегу, дошел до крылечка. Замка нет, щеколда висит, перекладина отброшена, и все это присыпано снежком. А если дом изнутри закрыт, заперт на засов? Тогда разобьет окошко во двор. Решительно он настроен, все из-за Нины! Он встал на низкое крылечко, потянул дощатую дверь с кошачьим лазом, она легко открылась. Прислушиваясь, зашел в замерзшие сени, под ногой скрипнула половица, он замер. Ничего, по-прежнему тихо. Умер старик, некому шуметь. Поежившись не от холода, нет, его колотил внутренний озноб, Борька нащупал и потянул на себя ручку внутренней двери, обитой для тепла мешковиной. Не отступать же! Дверь без скрипа отворилась, из темноты пахнуло тяжелым смрадом. Борька заглянул в комнату, но кроме окон, за которыми отсвечивала улица с портфелем, ничего не увидел. Надо включить свет. Он шагнул на порог, одной рукой прикрывая дверь, а второй рукой нащупал выключатель на стене, помедлил. Щелкнул! Комната осветилась. Борька сразу увидел старика.

Митрич лежал на железной кровати, ногами к дверям, и пялился в потолок невидящим взором. При появлении гостя, тем более, зажегся свет, старик даже не пошевелился, не издал единого звука. Он не дышал. Умер, значит! А где сундук? Его Борька не видел, глаза занимал страшный старик. Ватное одеяло сползло на пол, мертвец лежал в грязных от нечистот кальсонах, показывая Борьке свои желтые пятки и кривые пальцы с громадными загнутыми ногтями. Когти: это же дьявол какой-то. Руки были вытянуты вдоль тела, узловатые пальцы напоминали куриные лапки, такие же морщинистые и белые. Видимо, перед смертью старик ходил под себя неделю. Вся простыня была заляпана слизью, наверно, пытался встать. Запрокинутая назад голова казалась капустным кочаном. Волосы торчали клочьями во все стороны из бровей, из носа, из ушей, борода напоминала клок высохшего сена. Шторы надо бы задернуть. Опомнившись от прямого лицезрения смерти, столь отвратительной и неприглядной, беспокоился не столько о себе, могут увидеть, а, чтобы внутренности избы отгородить от живой улицы, там зимний вечер, где-то праздник, а тут смерть и когти, борода и грязь. Внутренняя мерзость не должна касаться внешнего мира, видеть ее нельзя. А вот ему можно. Он способен на многое, чего он пока сам не знает, но чувствовал, что есть в нем сила, не всем в этом мире доступная. Борька подошел к окнам и задернул липкие от грязи занавески. Руки потом снегом помоет, зато с улицы никто не заглянет, не увидит. Стараясь не смотреть на покойника и поменьше дышать невыносимым смрадом, Борька вышел на середину комнаты и осмотрелся. Комод, горка, шифоньер, кровать… и сундук!

Большой, окованный железными полосами сундук был черен, прикрыт тряпками, стоял в углу за кроватью, внимание не привлекал, но висел на нем замок. Чем бы его сковырнуть? Борька не сомневался, все ценное старик держал именно в этом сундуке. Рядом с очагом стояла чугунная кочерга. Самое то, что требуется. Борька подошел к печи, взял в руки кочергу и вдруг… услышал вздох. Старик жив!? Борька повернулся. Митрич парализован, вот в чем дело! Старик лежал на спине и мелко дрожал, силясь пошевелиться, не удавалось. Борька увидел, как из его выпученного глаза скользнула слеза и скрылась в кустах торчащих из уха волос. И как тут быть? Одно дело, прихватить сокровища мертвеца, совсем другое, взять их у живого. Конечно, Митрич долго не протянет, все равно замерзнет, в избе холодно, к утру застынет. Если не затопить. Борька смотрел на беспомощного старика, не зная, что делать. Затопить печку, сходить в больницу за фельдшером? Но тогда не видать ему припрятанных сокровищ. Как объяснит, что залез в дом? Односельчане догадаются, прознают одноклассники, и вся деревня знать будет, что он вор и хотел старика ограбить. Нет, только не это, он и так всех насмешил, а тут позора не оберешься! Рассказать матери? Она что-нибудь придумает и болтать не станет, но тогда в сундук не заглянуть. Надо сделать наоборот! Вначале открыть сундук, а там видно будет, может, и нет ничего, пусть тогда спасают. А что старик? Он парализован, все равно не сегодня, завтра умрет, и ничего не расскажет. Он не может говорить, иначе бы не молчал!

Значит, надо сломать замок на сундуке, аккуратно поддеть кочергой, и все. Или оставить как есть, уйти, а завтра снова заглянуть. И что это меняет? Где гарантия, что кто-нибудь не опередит?! Вот зачем ему жить, старику этому? Надо ломать. Борька с кочергой наперевес двинулся мимо кровати к сундуку. На старика он нарочно не смотрел, и все же задержался. Сундук стоял в углу за кроватью, и чтобы добраться до него, надо пройти между массивным столом и кроватью, то есть, приблизиться вплотную. Ты, Митрич, только не дергайся, думал Борька и, стиснув кочергу, поднял ее повыше, пошел малыми шажками, готовый в любой момент отскочить. Да что же он так трусит? Вспомнив смеющуюся Нину, тычущую в него пальцем и падающую от хохота, Борька решил испытать себя. Взял и наклонился над стариком, чтобы заглянуть ему прямо в глаза. Заглянуть в глаза смерти! Неподвижные зрачки, желтые белки глаз в паутине прожилок. И вовсе не страшно. Борька показал Митричу кочергу.

– Сейчас я твой сундук ломать буду!

Он удивился своему хриплому голосу, перетрусил все-таки, и заставил себя громко рассмеяться. Тут он увидел на черной от грязи подушке белые личинки, чуть не стошнило, только хотел двинуться дальше, как куриная лапка схватила его под колено. Борька ахнул. Поясницу подпирал стол, а ногу Митрич держал цепко. Его глаза, доселе безжизненные, пылали лютой злобой, и рот открылся, показав неожиданно крепкие зубы. Желтые, но крепкие, как бивни. Внутри зева ворочался громадный язык, старик захрипел, приподнял голову. Видать, угроза потерять богатства привела его в чувство. Борька сам не понял, как вышло. Стоял он слишком близко, чтобы размахнуться, да и не собирался бить, просто толкнул кочергой, и замер. Голова Митрича развалилась, как спелый арбуз. Бросив кочергу, она с грохотом обрушилась на пол, Борька выбежал на крыльцо, его мутило. Морозец коснулся разгоряченного лица, и сразу остудил.

На небе сияли звезды, снег во дворе лежал по-прежнему чистый. В лунном сиянье снег серебрится, динь-динь-динь, колокольчик звенит! А он, Борька, стал убийцей. Иными глазами он смотрел на цепочку собственных следов, оставленных во дворе. Теперь не просто следы, это улики. Интересно, сколько ему дадут. Десять лет, пятнадцать? Прощай, Нина! Прощай школа и одноклассники. Ничего не изменится в их жизни. Когда узнают, вряд ли будут смеяться, обсудят на школьном собрании, и тут же забудут. Ему от этого не легче, впереди тюрьма. А мать, а бабка? Те и вовсе зарыдают. Вся жизнь его насмарку, героем ему не стать. Суд, тюрьма, колония. И станет он, как Пашка Клюев, тюремщиком по жизни. Это сосед, живет через дорогу. И все из-за какого-то старика, который и так был практически мертвым. Не появись Борька, Митрич бы все равно до утра не дотянул. И что делать? Никому не докажешь, что тот лежал парализованным. А если поверят, выйдет того хуже. Зачем Борька ему голову раскроил? Парализованные старики школьников за ноги не хватают. А если никому ничего не сказать, найдут Борьку или нет? По следам найдут! Ищейку привезут из района. Следы приведут к нему домой, не замести. Во дворе можно, а на улице что, метлой до утра махать? Алиби нет, свидетели, протоколы, очные ставки. Нину вызывать будут. Эх, жизнь его жестянка. Закончилась не начавшись. Надо отпечатки стереть! На кочерге, на ручках дверей. Собака, может, и не возьмет след по снегу, а вот если отпечатки найдут, тогда не отвертишься. Если так вышло, может, сломать сундук? Восемь бед – один ответ. Нет, нельзя, тогда будет мотив. Пропади пропадом, сундук этот. Угораздило залезть в этот дом! Борька мысленно увидел брызнувшие на подушку мозги. Наволочка такая грязная, что мозги казались чистыми. Студенистая красно-серая масса, осколки косточек. Почему кости белые? Зубы желтые, а кости белые. Вспомнилась разбитая летом трехлитровая банка с белой простоквашей, упала на землю и развалилась. Похожее зрелище, только черно-белое, без крови. Он содрогнулся. Кочергу, испачканную в «простокваше», он в руки не возьмет, притронуться не сможет, а как же тогда отпечатки? От одной мысли, что придется вернуться в дом, Борьку замутило. Значит, тюрьма. И вдруг он понял. Надо сжечь дом! И все концы в воду? Точнее, в огонь. Сгорит старик и все улики вместе с ним, и следы во дворе, а по дороге ходить не запрещается. И главное, что внутрь заходить не надо. А где взять спички? Их можно в сенях поискать, или в чулане. Борька, не закрывая наружную дверь, зашел в сени, разглядел лампочку и провод на стене, черный выключатель. Хорошо, ночь лунная, а то шарил бы в темноте. Включил свет и сразу обернулся. На темный снег обратным негативом легла тень от лампочки. Светлый прямоугольник, перевернутая трапеция. Лучше закрыть дверь, а то с улицы заметят. И в самом доме страшная картина. Надо свет в избе выключить, поверх занавесок вдруг заглянут.

Борька принимал решения, и действовал, это отвлекало от тяжких раздумий. Внутрь комнаты заходить не стал, приоткрыл дверь, просунул руку, нащупал на стене тумблер, и выключил свет. Убитый старик спрятался в темноте. Теперь спички! Он огляделся в сенках. Крутая лестница на чердак, старый кухонный стол, уставленный банками и склянками, спичек не видно. Фанерный шифоньер в углу, и рядом дощатая дверь в чулан. Вначале открыл громко заскрипевший шифоньер, внутри лежала груда старого тряпья, больше ничего. Теперь чулан. Если не найдет спички, придется опять идти, к Митричу. Там печка и спички точно есть, лучше обойтись. Борька поднял крючок, распахнул чуланную дверь. Большой ларь из-под муки. 10-литровая бутыль в углу. Прозрачная жидкость. Что это? Борька открутил пластмассовую крышку, понюхал. Керосин! Это отлично. Лучше не придумаешь! Все складывалось. Удача, иначе не назовешь. Удача преступника, фортуна. Осталось найти спички. Он приоткрыл шкафчик на стене, и сразу увидел: есть! Как у всех в деревне, запасы были. Куски хозяйственного мыла, связка парафиновых свечей и упаковки спичек. Борька взялся за дело, отгоняя плохие мысли, просто не думал.

Вытащил из чулана тяжелую бутыль, обильно полил ее содержимым тряпье в шкафу. Керосиновый дух приятно щекотал ноздри. Поставив незакрытую бутыль обратно в чулан, взял из шкафчика длинную свечу, хотел укоротить, но подумал и оставил целой. Вытянул из шифоньера пропитанную керосином простыню, обвязал скрученным узлом свечку и установил на полу рядом со шкафом. Теперь надо ее зажечь, и сматываться домой. Посреди ночи свеча догорит, вспыхнет простыня, тряпье в шифоньере, рванет бутыль – и все. Борька размышлял. Если полез он в дом, поддавшись минутному порыву, да и старика убил нечаянно, обороняясь, то поджог-то он совершает вполне осознанно, чтобы скрыть следы преступления. После этого он станет самым настоящим преступником. Стечение обстоятельств? Или так оно всегда и бывает, одно цепляется за другое. Борька приоткрыл коробок, отвернувшись от шифоньера, который дышал керосином, осторожно чиркнул спичкой, она сразу вспыхнула. Он спрятал ее в ладонях, присел и зажег фитилек свечи. Вначале она затрещала, разбрасывая мелкие голубые искорки, и в какой-то краткий миг Борька испугался, что сейчас рванет, и он сгорит заживо. Но вот огонек свечи выправился и застыл, превратившись в ровное пламя. Он тоже выпрямился и отступил на шаг. Керосиновые пары зашатали воздух, покрывая стеклянной дымкой окружающие предметы. Еще не поздно остановить. Да гори оно синим пламенем!

Борька выключил свет в сенках, оглянулся на вздрагивающее пламя свечи и вышел на крыльцо, аккуратно прикрыв дверь, чтобы не вызвать движение воздуха, все. Дело сделано, назад ходу нет. Во дворе он протер руки снегом, бабка сразу учует, начнет допрашивать, и подумал. А вдруг на брюках остались брызги «простокваши»? Он осмотрел одежду, ничего не обнаружил. Завтра на свету осмотрит. Мокрые пальцы ломило от холода, ноги он вовсе не чувствовал, а пора бы их уносить! Борька решил калитку не открывать, пусть остается запертой. Он встал на фундамент, выглянул из-за забора, никого в проулке не было. Не так уж все плохо, интересно, а сколько времени он тут? Одноклассники, наверно, как раз по домам расходятся, или еще гулять будут. Жаль, до сундука он так и не добрался. Борька перелез через ограду и, черпая ботинками снег, выбрался на тропинку, ведущую к дому. Тут-то он и забегал. Его школьный портфель исчез!

Дом колдуна факелом вспыхнул ближе к полуночи, и сгорел дотла. Старик был раздавлен балкой, от трупа, как и от дома, ничего не осталось. Закопченная печь и несколько обугленных косточек. Утром прибыл на мотоцикле участковый, поводил носом, опросил ничего не знающих соседей. Пожар видели все, смотрели, никто и не думал тушить, дом сгорел мгновенно, даже пожарных не вызывали, дом-то на отшибе. Те сами приехали, причем без воды, составили акт о пожаре: несчастный случай, замыкание в проводке. Митрича, поскольку родни у него не имелось, похоронили за счет Сельсовета. Борька узнал подробности много позже, поскольку тяжело болел. В тот памятный вечер он пришел домой без шапки, в одном ботинке и в полном беспамятстве, ночью начался сильный жар, температура за сорок. Оказалось, крупозное воспаление легких, увезли в район, еле-еле спасли. Он метался в бреду, стонал и кричал, закрывался локтями, опасаясь какой-то кочерги. Когда кризис миновал, и температура спала, он все равно плохо себя чувствовал, долгое время ничего не ел, ставили капельницы, только тем и поддерживали. Врачи и родные опасались за его рассудок. Однако, мало-помалу оклемался, начал вставать, иногда отвечал на вопросы, иногда замыкался в себе, слова не вытянешь. При резком шуме или стуке вздрагивал, сжимался в комок, глаза закрывал, губы начинали дрожать. Перепуганная мать и бабка разговаривали вполголоса. Про его портфель никто даже и не вспомнил, а Борька с ужасом ждал того момента, когда придется идти в школу, тут и спросит кто-нибудь:

– Мальчик, а где твой портфель?!

Он был в таком состоянии, что врать не мог, все бы выложил. Однако не спросили. Если шапку потерял и ботинок, что портфель? Наоборот. Борьку всячески оберегали от воспоминаний о том страшном вечере, когда он заболел. А вот он помнил каждую секунду, все сны были на ту же тему. Митрич, сундук, кочерга, пожар… и Нина. Она появлялась в кошмарах так часто, что он стал ее ненавидеть. Все из-за нее случилось, и повторялось каждую ночь. Она его манила к себе, обнимала, прижимала к груди и оборачивалась Митричем. С простоквашей на подушке. В кошмарах они часто меняли друг друга. То Борька танцевал с Митричем, а тот вдруг начинал дико хохотать и показывать пальцем, то Нина лежала на кровати в грязных кальсонах и хватала его за ногу, а он бил ее кочергой. И все это из-за дурацкого сундука, в котором ничего не было, а если что и было, то сгорело. Детские мечты о сказочном богатстве, вот к чему это приводит.

В школу Борька пошел через месяц, с новым портфелем. Одноклассники, конечно, знали о его болезни и жалели, чувствовали себя виноватыми, сторонились. И они не знали всей правды, а что было бы, откройся им тот страшный вечер целиком? С поджогом, с керосином и сундуком, кочергой. Да лучше не жить! Борька и раньше был худым, а тут высох, стал тоньше спички. Безмолвный, мрачный, везде и всюду он бродил тенью, с мазохистским удовольствием наблюдая за играми одноклассников. Он даже посещал уроки физкультуры, от которой его освободили до конца года. Нет, он не бегал и не прыгал, просто смотрел, как это делают ребята. За это они его все больше не любили, и демонстративно смолкали, если он проходил мимо или оказывался рядом. Борька еще не знал, когда и как, но он отомстит за тот вечер, сломавший ему жизнь и здоровье, будет ходить и появляться где ему угодно. Его беспокоил только портфель. Кто-то же его взял? Значит, этот кто-то знает о его причастности к пожару, гибели Митрича. Знает и молчит! Специально молчит, выжидает. Потому что если бы кто-то случайно нашел портфель, и не связал его с пожаром, то уж, конечно, давно бы принес и вернул. В портфеле тетрадки, дневник с именем и фамилией, а кто в деревне кого не знает? Если бы кто из города вдруг приехал, подобрал и увез, то шансов на это столько же, как если бы прилетели инопланетяне и забрали портфель, чтобы изучить математику землян. Почему этот человек затаился? Борька чувствовал, что у всей этой истории будет продолжение, возможно более страшное, чем сама история, потому и томился от тщетного ожидания и неизвестности. Возможно, если бы портфель так и сгинул, вся жизнь сложилась иначе. Ну, случилось, убил старика, который умирал, дом с перепуга спалил, так поплатился за это, сам чуть не умер и рассудка едва не лишился. Раскаялся, честное слово. Только оставьте в покое? Так нет! Портфель нашелся.

2

Май стоял теплый, даже жаркий, учебный год близился к концу. В ожидании каникул Борька оттаял, начал улыбаться, не век букой ходить. И вот, как-то воскресным днем бабка послала за хлебом. Продуктовый магазин был переполнен, завоз товара случился накануне. Бабки толпились, им развлечение, обменивались сплетнями, новостями, продавщица не спешила, ей тоже в удовольствие, она тут хозяйка, можно сказать, в центре событий и отношений. Борька томился в очереди, недоумевая, почему старухи, проведя в ожидании массу времени, достигнув прилавка, вдруг замирали в почетном карауле, и начинали соображать, словно времени до этого не было. Стоит она и думает, перебирает в уме, что ей надо, а что не очень, и словно впадает в помрачение рассудка, берет всего понемногу, и выпытывает, что свежее или несвежее, на 5 граммов больше взять или поменьше. Когда общее терпение кончится, она вынет, наконец, свой кошелек и начинает мусолить деньги, как будто заранее нельзя приготовить, и мелочь всю соберет, на десять раз пересчитает, вдруг ошиблась, чего ее таскать в кошельке. Потом продавщица пересчитывает, и тоже не торопится. Борька тихо кипел, так бы и схватил очередную бабулю под локотки, да с высокого крылечка пихнул, чтобы бежала до дома без остановки. А ничего, шутят и смеются, где еще пообщаешься, как не в магазине! Да где угодно, места мало на улице? И вот, когда уже приблизился к прилавку, чтобы купить две булки, ради которых выстоял почти час, послышался шум и возмущенные возгласы.

– Куда прешь? Нальют шары спозаранку, дышать нечем, а он тут еще со своим перегаром. Пашка! Глаза бесстыжие, стань в очередь!

Борька оглянулся. К прилавку, через толпу растревоженных баб, ледоколом проталкивался их сосед, Пашка Клюев, известный пьяница, отсидевший не один срок за хулиганство и воровство. Ага, как же, будет он с вами тут стоять, лясы точить, злорадно подумал Борька.

– Тихо, бабы! – во все стороны огрызался Пашка. – Трубы горят, не видите? А ну, маманя, пропусти инвалида труда.

– Какая я тебе маманя! – возмутилась толстая баба, не желавшая уступать дорогу и вставшая айсбергом на пути «Титаника».