Теперь уже протесты охватили всю страну, люди вышли на улицы, вдохновленные примером Польши, Венгрии и Восточной Германии. Режим предпринял ответные действия, и появились данные о двух тысячах погибших. 19 декабря, когда Коль был в Дрездене, Вашингтон и Москва независимо друг от друга осудили «жестокое насилие»[532 - Friedman, ‘Rumania’s Suppression of Protest Condemned by the US as “Brutal”’ NYT 20.12.1989.].
В Бухаресте Чаушеску, совершенно потерявший ощущение реальности, 21 декабря попытался остановить хаос и выступил перед огромной толпой, что стало телевизионным обращением ко всей стране и миру. С балкона президентского дворца великий 71-летний диктатор выглядел постаревшим, растерянным, встревоженным, постоянно делавшим ошибки во время выступления. Почувствовав это, толпа прерывала его невнятную речь шиканьем, воплями и свистом – в какой-то момент он замолк на три минуты. Как только солдаты и кое-кто из агентов Секуритате начали брататься с демонстрантами на улицах, режим стал рушиться. На следующее утро чету Чаушеску вывезли с крыши дворца на вертолете, но очень скоро снова задержали и, судив судом Линча, расстреляли – или, точнее, всадили в их тела больше сотни пуль. Их окровавленные тела показали нетерпеливым репортерам.
Однако Румыния в 1989 г. стала исключением. Повсюду смена режимов происходила замечательно более мирным образом. В соседней Болгарии Тодор Живков, находившийся у власти 35 лет, дольше, чем кто-либо еще в блоке, был смещен 10 ноября. Мир это едва заметил, потому что СМИ были заворожены падением Стены предыдущей ночью. В любом случае, это был всего лишь дворцовый переворот: Живков был заменен на своем посту его собственным министром иностранных дел Петром Младеновым. И лишь постепенно стала чувствоваться сила народа. Первые уличные демонстрации в Софии начались неделей позже 18 ноября с требованиями демократии и свободных выборов. 7 декабря разрозненные оппозиционные группы сформировали так называемый Союз демократических сил. Находясь под давлением, власти решили пойти на дальнейшие уступки. Младенов 11 числа объявил, что Коммунистическая партия не претендует на монополию на власть и многопартийные выборы состоятся следующей весной. Впрочем, внезапная отставка Живкова не привела ни к какой фундаментальной передаче власти народу, как в Польше, или к появлению радикальной программы, как в Венгрии. Из этого понятен предпочитаемый в Болгарии термин «Перемены». Через несколько недель настоящий динозавр Варшавского договора был тихо отправлен на свалку истории[533 - Sebestyen Revolution 1989 pp. 361–366; Jordan Baev ‘1989: Bulgarian Transition to Pluralist Democracy & Documents’ CWIHP Bulletin 12/13 pp. 165–180. Cf. On ‘the change’, Maria Todorova ‘Daring to remember Bulgaria, pre-1989’ Guardian 9.11.2009.].
Самой эмблематичной из всех национальных революций 1989 г. была революция в Чехословакии. Чехам из первых рук был известен коллапс ГДР, с тех пор как «трабанты» всех цветов радуги двинулись по их проселкам, а беженцы наводнили Прагу. Но их собственная коммунистическая элита имела бескомпромиссную твердолобую репутацию, и поэтому перемены пришли в страну позже. Лидер партии Милош Якеш отвергал все попытки реформ сверху, по типу Венгрии и Польши. И у этого был свой контекст. Воспоминания о 1968 г., а прошло всего 20 лет, были все еще памятными и болезненными, но их оживили сцены с Берлинской стены 9–10 ноября. Неделей позже, 17 ноября мероприятие в память о чешском студенте, убитом нацистами пятьдесят лет назад, быстро переросло в демонстрацию против режима, разогнанную полицией силой. Это стало искрой. Со следующей недели ежедневные студенческие протесты стали расти как на дрожжах, вбирая в себя интеллигенцию, диссидентов и рабочих, распространяясь по всей стране. К 19-му числу оппозиционные группы в Праге оформились в «Гражданский форум» (в Братиславе – столице Словакии – движение стали называть «Общественность против насилия»), и к 24-му числу они уже вступили в переговоры с коммунистическим правительством, в котором доминировали умеренные, пришедшие к власти после того, как в отставку ушла старая гвардия из окружения Якеша. Двумя ключевыми фигурами оппозиции – каждая по-своему символичная – были писатель Вацлав Гавел, ключевой деятель движения «Хартия 77» недавно освобожденный из тюрьмы, и словак Александр Дубчек, руководитель Пражской весны в 1968 г. Формальные переговоры за круглым столом прошли 8 и 9 декабря. На следующий день Президент Густав Гусак назначил первое некоммунистическое правительство Чехословакии с 1948 г. и затем ушел в отставку[534 - Oldrich Tuma ‘Czechoslovak November 1989 & Documents’ CWIHP Bulletin 12/13 pp. 181–216. Sebestyen Revolution 1989 pp. 367–369; Garton Ash The Magic Lantern pp. 78–130. Cf. Michael Pullmann ‘The Demise of the Communist Regime in Czechoslovakia, 1987–1989: A Socio-Economic Perspective’ in McDermott & Stibbe (eds) The 1989 Revolutions pp. 136–153].
От скорости перемен захватывало дух. Вечером 23 ноября Тимоти Гэртон Эш – ставший свидетелем беспорядков в Польше в июне и начала революции в Чехословакии, – беседовал с Гавелом за кружкой пива в подвале любимого паба Гавела. Британский журналист пошутил: «Польше понадобилось 10 лет, Венгрии 10 месяцев, а Восточной Германии 10 недель; вероятно, Чехословакии понадобится 10 дней!» Гавел взял его за руку, улыбаясь своей знаменитой улыбкой победителя, позвал команду видеожурналистов, пивших пиво в том же баре, и попросил Гэртона задать свой вопрос вновь, на камеру: «Если бы это было возможно, то это было бы сказочно!» – вздохнул Гавел[535 - Garton Ash The Magic Lantern p. 78.]. Его скептицизм совсем не был показным. И в то же время революция заняла пусть не десять, но двадцать четыре дня, а 29 декабря Национальная ассамблея избрала Вацлава Гавела Президентом Чехословакии в священных залах Пражского Града.
На тот момент это было лишь переходное правительство – свободные выборы должны были состояться в июне 1990-го – трансформация на самом деле была поистине глубокой. Она стала «бархатной революцией»: мягкой и тихой, временами даже веселой. По сравнению с Польшей, Венгрией и ГДР политика оппозиции в Праге формировалась любителями, но они смогли научиться на ошибках других, а также на ошибках их предшественников. И что еще более важно: революция в Чехословакии прошла без болезненного экономического кризиса, с которым пришлось бороться правительствам в Варшаве и Будапеште. Таким образом, к Новому году Чехословакия уверенно вышла на дорогу демократии и рыночной экономики[536 - Craig R. Whitney ‘Czech Parliament Unanimously Picks Dubcek as Leader’ NYT 29.12.1989; idem ‘Havel, Long Prague’s Prisoner, Elected President’ NYT 30.12.1989.].
Так много всего изменилось за два месяца. В начале процесса в ноябре 1989 г. в Восточной Европе еще были в состоянии видеть будущее для коммунизма, пусть и в реформированных государствах. Но в течение нескольких недель никто уже не сомневался в том, что происходит необратимый упадок. И к концу года «те, кто опаздывал», как Горбачев выразился в Восточном Берлине, уже определенно были наказаны (Чаушеску, Живков и Хонеккер), в то время как те, кто никогда не позволял себе молчать (особенно Гавел и Мазовецкий), заменили тех лидеров, которые их раньше преследовали.
Тот факт, что Горбачев находился над всеми этими разнообразными национальными выходами из коммунизма и при этом не вмешивался, также предоставил Колю больше свободы действий и дал надежду на осуществление его миссии в 1990 г.: подвести обе Германии как можно ближе к единению. Канцлер отразил это в своем новогоднем послании, выразив надежду, что предстоящее десятилетие будет «самым счастливым в этом столетии» для его народа, обещая «шанс на свободную и объединенную Германию в свободной и объединенной Европе». Это, сказал он, «прежде всего зависит от нашего вклада». Другими словами, он напомнил своим соотечественникам немцам – столь долго находившимся под грузом прошлого, – что теперь они получили возможность сформировать свое будущее[537 - Новогодняя речь Коля 31.12.1989, см.: Bundesregierung website.].
Но эта новая архитектура не могла быть построена одними немцами. Ледник коммунизма отступал – тая прямо на глазах, открывая путь подымающейся Западной Европе, а застывшая двухблоковая структура Европы времен холодной войны раскололась. Теперь эти части надо было собрать вместе в какую-то новую мозаику, что требовало не только совместных действий, но также творческого участия сверхдержав.
Другими словами, Коль, может, и имел какие-то проблемы в отношениях с Миттераном и особенно с Тэтчер, но все это не были камни преткновения. Когда дело дошло до строительства нового порядка вокруг объединенной Германии, достичь этого можно было, только если работать вместе с Бушем и Горбачевым. Впрочем, оба эти лидера в конце 1989 г. глубоко погрузились в собственные проблемы: как им, пусть и с опозданием, добиться эффективного личного взаимопонимания. И более того, как справиться с очень деликатной проблемой выхода из холодной войны в самом центре Европы.
Глава 4.
Сохранить Германию в мире после падения Стены
На фото:
1. Встреча на Мальте. Джордж Буш и Михаил Горбачев. Теплоход «Максим Горький», 3 декабря 1989 г.
2. Гельмут Коль в гостях у Михаила Горбачева на Ставрополье. 15 июля 1990 г.
3. Гельмут Коль, Джордж Буш и Джим Бейкер. Кэмп-Дэвид, 24–25 февраля 1990 г.
3 декабря 1989 г. Это было почти невероятно. Джордж Буш и Михаил Горбачев, лидеры Соединенных Штатов и Советского Союза, сидят вдвоем на Мальте, непринужденно шутят на совместной пресс-конференции в завершение саммита. И все это происходит лишь через месяц после падения Стены и чуть больше чем через неделю после неожиданного оглашения Колем в Бундестаге его «Программы из 10 пунктов».
«Мы стоим на пороге совершенно новой эры в американо-советских отношениях, – провозгласил Буш. – И мы каждый по-своему вносим вклад в преодоление разделения Европы и прекращение здесь военной конфронтации». Президент был весьма оптимистичен относительно того, что они «смогут добиться длительного мира и преобразовать отношения Восток–Запад в отношения постоянного сотрудничества». Это, сказал Буш, то «будущее, которому председатель Горбачев и я кладем начало прямо сейчас здесь, на Мальте»[538 - Remarks of the President and Soviet Chairman Gorbachev and a Q&A Session with Reporters in Malta 3.12.1989 APP.].
Советский лидер был с ним полностью согласен. «Мы оба констатировали, что мир уходит из одной эпохи – “холодной войны” – и вступает в новую эпоху. Правда, это все еще начало, мы в самом начале пути длительного мирного периода». Он прямо сказал: «Новая эпоха требует и новых подходов. И надо от многого того, что было создано в период “холодной войны”, решительно отказаться, и прежде всего от ставки на силу, от конфронтации, от гонки вооружений, от недоверия, от идеологических схваток. Все это должно уйти в прошлое»[539 - Ibid; Горбачев. Собр. соч. Т. 17. С. 243.].
На Мальте не заключили никаких новых соглашений, даже не приняли коммюнике. Но посыл саммита был совершенно ясен – его символом стала первая в истории совместная пресс-конференция лидеров сверхдержав. Холодная война, определявшая международные отношения на протяжении более сорока лет, казалась явлением прошлого.
Прошел целый год с того времени, когда эти два человека последний раз встречались на Говернорс-айленд в Нью-Йорке в 1988-м, когда Рейган еще был президентом. Тогда Буш заверил Горбачева, что он надеется основываться на том, что уже было достигнуто в американо-советских отношениях, но ему нужно «немного времени», чтобы разобраться с этими вопросами. Это небольшое время обернулось двенадцатью месяцами, в течение которых мир перевернулся с ног на голову[540 - GHWBPL Memcon of President’s Private Meeting with Gorbachev 1.05¬1.30 p.m. Governors Island NYC 7.12.1988 pp. 4–5 NSAEBB No. 261; and Bush & Scowcroft A World Transformed pp. 6–7.].
Исходным дипломатическим приоритетом для Буша было продолжить открытие Китая, но этого стало труднее добиваться после Тяньаньмэнь. И только после своего европейского турне – после саммита НАТО в мае и поездок в Польшу и Венгрию в июле – президент на самом деле начал понимать размах перемен в Европе. С тех пор как он стал свидетелем празднования двухсотлетия Революции 1789 г. во время саммита в Париже, в его ушах стал непрерывно звучать язык революции, и он решил, что настало время встретиться с Горбачевым, чтобы наладить личные отношения, необходимые для того, чтобы справиться с растущим смятением. И она стала таким достоверным свидетельством «перемены взглядов», как позднее признал Буш в своих мемуарах, Мальта была поворотом на 180 градусов[541 - GHWBPL NSC Files – Condoleezza Rice Files, Soviet Union/USSR Subject Files Folder: Summit at Malta December 1989, Malta Memcons (hereafter NSC-CRF-MM1989) First expanded bilateral session with Gorbachev on the Maxim Gorky 10.00–11.55 a.m. 2.12.1989 p. 2 DAWC.].
Советский лидер, конечно, всегда был готов к встрече, но определенно согласовать место и время для нее удалось лишь 1 ноября. И когда они на самом деле встретились через месяц после этого, Железного занавеса уже на существовало: Восточная Германия распадалась, в Болгарии произошел дворцовый переворот, а в Чехословакии вовсю шла «Бархатная революция». Буш опасался, что политические лидеры не смогут удержать под контролем эти замечательные революционные перемены. В особенности он боялся, что Горбачева могут подтолкнуть к использованию силы, чтобы сохранить блок и укрепить советское могущество. Именно поэтому президент противился нетерпеливым призывам праздновать триумф демократии – к недоумению многих американцев, особенно причастных к политике и средствам массовой информации. Буш чувствовал, что в американских национальных интересах надлежит, во-первых, помочь Горбачеву остаться у власти, потому что он твердо придерживался реформ, и, во-вторых, держать войска США в Европе для утверждения влияния США на континенте. В условиях перемен на геополитической карте обмен мнениями между сверхдержавами становился жизненно важным для мирного управления событиями. Поэтому ему и Горбачеву надо было поговорить, даже если им нечего было подписывать.
За десять дней до встречи 22 ноября Буш послал советскому лидеру письмо: «Я хочу, чтобы эта встреча принесла пользу для укрепления взаимопонимания между нами и заложила основу хороших отношений». Далее: «Я хочу, чтобы встречу посчитали успехом». Он настаивал: «Успех не означает подписания документов, по моему мнению. Это означает, что вы и я будем откровенны друг с другом настолько, что две наших великих страны смогут обойтись без напряженности в отношениях, которое возникает, если мы не знаем хода мысли друг друга»[542 - Письмо Буша Горбачеву 22.11.1989, опубликовано в: Bush All the Best p. 444.]
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
