Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова
Петелин, будучи достаточно вовлеченным в партийную жизнь Союза писателей, полагал, что никаких идеологических претензий ему не высказано; вспомним рассказ Д. Данина об ответе Л. Субоцкого на проработке 1949 года: «Он отводил все обвинения: никакой вины перед партией! И грубейшие реплики из президиума не могли его сбить»137. И поскольку собственно вины, то есть идеологических ошибок, Петелин за собой не видел, то он решил побороться. Это было важно еще и потому, что никаких оргвыводов формально не последовало, так что нужно было оправдаться перед издательствами, которые выдали в свет его книги об А. Толстом, а также упредить более серьезные проблемы собственной писательской биографии.
Рецензию Т. Толстой он уничижительно именует «заметками», притом считая подпись «Т. Толстая» нарочитым псевдонимом под пасквилем. (Это сегодня мы знаем, что перед нами первый критический текст известной писательницы, вполне остро реагировавшей на подобного рода «беллетризацию» истории своей семьи.) Об этом свидетельствует начало письма Петелина:
Заметки «клеем и ножницами», опубликованные на страницах журнала «Вопросы литературы» (№ 9 за 1983 г.), возможно, и не нуждались бы в специальном ответе. Уже по своему тону, каковой счел возможным избрать рецензент, подписавшийся именем Т. Толстая. Тон этот, пренебрежительный, снисходительно-барский, кажется, имеет целью вовсе не выяснение истины, а желание обидеть и оскорбить автора. Или и впрямь задача «заметок» заключалась в том, чтобы своей бранчливостью, пристрастностью и недоброжелательством отнять у автора желание спокойно и по-деловому ответить своему крикливому оппоненту. Но интересы дела превыше личных амбиций. И автор желает высказаться вовсе не в свое оправдание, а в оправдание жанра138.
Впоследствии Петелин описал свои настроения того момента:
Эти «заметки» просто ошарашили меня, естественно, я тут же бросился к письменному столу сочинять «Письмо в редакцию» журнала «Вопросы литературы», ну ладно, если столь безграмотное сочинение было бы опубликовано в каком-нибудь литературно-художественном журнале, где теоретическое невежество в тех или иных вопросах вполне возможно и даже допустимо, но тут-то журнал теоретический, историко-литературный, предполагается, что его редактируют ученые люди. Было над чем задуматься… <…>
Вместе со мной разделили гнев против этих «заметок» Олег Михайлов, Аркадий Савеличев, Валентин Сорокин, Анатолий Жуков и др. В моем архиве сохранился текст «Несколько вопросов „Вопросов литературы“», написанный Аркадием Савеличевым, близко к сердцу принявшим клеветнические измышления Т. Толстой. <…> Олег Михайлов тоже послал в журнал свои полемические заметки, в которых говорил о специфике жанра беллетризованной биографии, о том, как используется документ, как он растворяется в прямой речи героев, в несобственно-прямой речи, внутренних монологах и пр., и пр.
Но редакция «Воплей» даже и не думала публиковать эти письма в редакцию139.
Тогда В. Петелин пишет спустя два месяца письмо сам, начиная его словами:
Автор «заметок», подписанных Т. Толстой, наивно делает вид, что рецензируемая книга «Судьба художника» – всего лишь свод хорошо известных свидетельств, доступных широкому читателю. <…> Рецензент не видит (точнее, не хочет видеть), что в моей книге о Толстом использовано огромное количество совершенно уникальных архивных материалов, недоступных пока что не только широкому, но и профессиональному читателю-филологу. Тут и огромное число писем, и оставшиеся в архивах заметки и черновые наброски самого Толстого (в том числе его записные книжки), и документы, характеризующие время, эпоху, в которую жил и творил мой герой140.
Здесь мы вынуждены обратить внимание читателя на то, что даже если книга Петелина и содержит то самое «огромное количество совершенно уникальных архивных материалов», то никаких указаний на то в книге об Алексее Толстом (как и в предыдущих ее изданиях) не содержится. Парируя слова Т. Толстой о том, каким она видит своего деда из книги Петелина, автор восклицает:
А где же мой Толстой – патриот и гражданин, интернационалист и государственный деятель, разносторонний талант и советский человек? Об этом мы, конечно, в «заметках» ничего не узнаем141.
Справедливыми кажутся претензии Петелина относительно требований к беллетризованной биографии как к научному изданию:
Моя книга не является литературоведческим или литературно-критическим исследованием, для которого обязателен научный аппарат. Она принадлежит совершенно иному жанру, отличному как от литературоведческого исследования, так и, допустим, от исторического романа. Это скромный, но имеющий чрезвычайно широкое распространение в нашей словесности жанр биографии, то есть документально-художественного повествования, каковых выходит в наших издательствах очень много. К этому жанру, к примеру, принадлежит большинство книг серии ЖЗЛ, многие книги серии «Пламенные революционеры», по тому же принципу пишутся многие «политические романы» и т. д. <…> И я уверен (а большинство непредубежденных читателей со мной согласится), что стоит методологию рецензента «Судьбы художника» применить к любому из произведений такого рода, как на их авторов посыплются те же самые обвинения: где ссылки, где сноски, где научный аппарат? <…> Однако из множества книг подобного жанра рецензент и редакция журнала «Вопросы литературы» выбрали для нанесения «удара» именно мою книгу, сделав вид, что о существовании жанра беллетризованной биографии им ничего не известно, как будто такого жанра и нет вовсе. <…>
Но что делает автор «заметок» в «Вопросах литературы»? Т. Толстая подменяет тему, подменяет тезис и делает вид, что совершенно не разбирается в литературном деле.
Снова вернемся к первым страницам «заметок» Т. Толстой: «Подзаголовок свидетельствует, что перед нами – научная монография».
Т. Толстая делает невинную вроде бы передержку: биографический роман, документальное повествование, из скромности названное «Жизнь, личность, творчество Алексея Николаевича Толстого», перевела в жанр научных монографий, а уж после этого разделала мое сочинение под орех, требуя и обвиняя, негодуя и издеваясь… Возможна ли хронологически дотошная публикация семейных архивов в художественном произведении (здесь я вовсе ничего не говорю о его качестве, это дело действительно читателей и критиков), каковым по жанру и является моя «Судьба художника»? Если подходить к писательству, конечно, не дилетантски, а с творческих позиций?!
И вот размышляю над вопросом: почему такой «разносной», неуважительной критике подверглась моя книга «Судьба художника», да и другие книги об А. Н. Толстом со стороны Т. Толстой? Ведь каждая страница моих книг пропитана любовью к замечательному писателю… Видимо, это объясняется тем, что многие годы я работал с Людмилой Ильиничной Толстой, которая мне помогала понять характер Толстого, многое рассказывая о совместной жизни с ним. И так уж случилось, что Людмила Ильинична «увела» Алексея Николаевича из семьи, от Натальи Васильевны Крандиевской и детей. Ни Наталья Васильевна, ни дети не простили ему этой женитьбы…
Людмила Ильинична Толстая в верстке прочитала мою книгу «Алексей Толстой», вышедшую в серии «Жизнь замечательных людей». Вот ее отзыв: «Многоуважаемый Виктор Васильевич, благодарю Вас за письмо и добрые слова обо мне. Я ценю Ваше мужество и преданность Алексею Николаевичу. В отзыве о Вашей книге я руководствовалась общими с Вами интересами и стремлением, чтобы первая книжка такого жанра об А. Н. Толстом была написана содержательно и увлекательно. Потому и считала своим прямым долгом оказать Вам посильную помощь. А право на суровое редактирование признавал за мной даже сам Алексей Николаевич. Мне отрадно было узнать, что Вы сделали в книге немало поправок в связи с моими пометками. Естественно, что мне хочется скорее увидеть Вашу работу».
Благодарный за ее многолетнюю помощь в работе, я написал страничку в своей книге о ней. Может, эта страничка вызвала такую нескрытую ненависть и к Алексею Николаевичу, и к его биографу?142
И наконец, Петелин отвечает на вопросы о склейке двух книг:
А теперь о творческой истории «Судьбы художника – 82», раз уж она так заинтересовала рецензента «Вопросов литературы». С 1970 года я начал работать над документальным повествованием о жизни, личности и творчестве Алексея Николаевича Толстого. Работал с наслаждением, по письмам и другим архивным и мемуарным свидетельствам реконструируя давно ушедшее. Написал для серии «Жизнь замечательных людей» больше сорока листов. Кто же столько возьмет для молодежного издания при договоре в двадцать листов? Так возникла мысль о разделении рукописи на две книги: «Алексей Толстой» вышел в «Молодой гвардии» двумя массовыми тиражами, «Судьба художника» вышла в Воениздате тоже двумя массовыми тиражами. И вот через пять лет эти две книги соединились в одну, как и было ранее задумано и написано. Так что мне не пришлось подгонять друг к друг главы разных книг, как утверждает рецензент. Только восстановил в прежнем виде написанное. В «Судьбе художника» действительно есть «изменения и дополнения»: в книгу вошла новая глава «Кавказские записки», а изменения касаются стиля, потому что со стороны издательства было высказано немало пожеланий, которые автор с благодарностью принял в надежде улучшить литературное качество своего сочинения. Только и всего. И вышла эта «Судьба художника» третьим массовым тиражом, массовым, а не первым, как утверждает рецензент143.
Приведенные цитаты могут показаться излишне обширными, однако текст самого письма – значительно больший и стремится к объему рецензии Т. Толстой. При всем при этом наивный автор надеялся, что журнал «Вопросы литературы» этот текст напечатает, и сделал для этого все возможное. Послав 19 октября 1983 года свой ответ в «Вопросы литературы», он на копировальном аппарате (по-видимому, служебном, потому что личных в те годы не было) распечатал большое число экземпляров и направил их во все возможные инстанции. Список этой рассылки впечатляет: отдел культуры МГК КПСС, парторг МК КПСС Н. Г. Самвелян, партбюро творческого объединения прозаиков и критиков, секретариат московской писательской организации (Ф. Ф. Кузнецов), секретарь СП СССР В. М. Озеров, первый секретарь СП СССР Г. М. Марков, оргсекретарь СП СССР Ю. Н. Верченко, функционеры отдела культуры ЦК В. А. Степанов, Г. С. Гоц, А. А. Беляев, председатель бюро творческого объединения критиков и литературоведов В. И. Гусев, издательства «Художественная литература» и «Московский рабочий», главные редакторы этих издательств…144
В сопроводительном письме к рассылке Петелин писал:
Ничего более предвзятого, тенденциозного в худшем смысле этого слова, необъективного, пронизанного какой-то необъяснимой для меня озлобленностью, не приходилось мне читать за свою двадцатипятилетнюю литературную деятельность. Эта публикация наносит ущерб моему имени. Выражаю решительный протест против подобных «методов» сведения литературных счетов145.
Редактор «Воплей» М. Б. Козьмин поначалу пригласил автора на разговор, в декабре Петелин даже представил в редакцию «обновленную версию» своей статьи. Но в печати она так и не появилась, как не получил автор ответов от сановных получателей копий письма.
Вместе с письмом Петелин сразу же начал бить во все колокола по своей (то есть партийно-писательской) линии, прежде всего выступив на партсобрании прозаиков и критиков московской писательской организации.
Петелин выступал очень уверенно, гневно, говорил, что он поражен бестактностью, клеветническим обвинением и т. д., что он написал письма по этому поводу. На это Ф. Ф. Кузнецов сказал: не надо писать много писем, напишите одно, мы рассмотрим. <…> Петелин говорил, что автор статьи в «Вопросах литературы» Толстая объявила поход на жанр, что его критикуют как новатора жанра, то есть он претендовал на эстетический спор. <…> Статья Толстой называется «Клеем и ножницами». Определен жанр и дальше говорится, что в книге Петелина происходит выдавание чужого за свое. Разрешите привести пример. <…> А ведь речь идет в данном случае о заместителе секретаря парткома146.
Для Петелина, можно сказать, привычными были обращения в ЦК КПСС. В 1972 году издательство «Московский рабочий» сняло из сборника статей Петелина «Россия – любовь моя» статью «Два мира Михаила Булгакова», поскольку «автор не вполне объективно освещал некоторые аспекты литературной борьбы в 20‐е годы, односторонне оценивал такие произведения М. Булгакова, как „Дьяволиада“ и „Роковые яйца“, не указывал на имеющиеся в них просчеты», при этом «на серьезную доработку статьи автор не согласился». Петелин отправил телеграмму в ЦК П. Н. Демичеву, курировавшему тогда вопросы идеологии, истории и культуры. ЦК вмешался, но безуспешно: «После беседы с директором издательства и редактором книги т. Петелин дал согласие снять статью из сборника»147.
В 1974 году эта глава под названием «Герои Булгакова» вошла в книгу Петелина «Родные судьбы», но на автора выплеснулась порция критики за анализ драмы «Бег». Тогда он опять написал в ЦК, делясь своими мыслями:
Кому-то, видимо, не хочется, чтобы в нашем литературном движении царила деловая, рабочая атмосфера, кто-то искусственно отыскивает кажущиеся им ошибки и противоречия, кто-то нагнетает озлобление и разлад в литературной среде, как это произошло, скажем, после появления печально-известной статьи бывшего работника ЦК КПСС тов. Яковлева А. Н.148 Нигилистическое отношение к работе большого отряда советских критиков, верных патриотическим традициям русской классической литературы и искусства, которое довольно отчетливо выразилось в этой статье, все еще дает о себе знать. Хорошо, что тов. Яковлева перевели на другую работу, но беда в том, что «дух» его остается, как и его методы полемики: выхватить из большой работы фразочку и обвинить автора в каких-нибудь прегрешениях против марксистско-ленинской эстетики. Такое цитатничество никогда не приносило пользы, тем более в методах руководства литературным движением.
Создается впечатление, что к так называемым диссидентам, которые все еще нет-нет да дают о себе знать, в некоторых партийных и литературных руководящих кругах отношение складывается куда лучше, чем к тем, кто верой и правдой служит своему народу, внося свой посильный вклад в строительство нового общества149.
В завершение этого письма Петелин, впрочем, просил улучшить его жилищные условия.
Но и в данном случае тоже ничего не произошло – положение дел было признано нормальным; «Тов. Петелин приглашался для беседы в Отдел пропаганды и Отдел культуры ЦК КПСС, в которой ему были даны необходимые разъяснения. Тов. Петелин выразил удовлетворение результатами беседы»150.
Теперь (и не в последний раз) он обратился по поводу статьи Татьяны Толстой.
Как объясняет свою историю сам Петелин? Партийность во всех смыслах диктует ему собственную версию, и даже не его собственную, а его давнего приятеля и товарища по всем партиям А. И. Байгушева, известного борца с «либералами из числа номенклатуры, связанными с сионистскими и американскими политическими кругами»151, автора фантазийной автобиографии, согласно которой он «принимал самое активное участие в русском сопротивлении, <…> входил в высокую партийную номенклатуру»152, был едва ли не главным русским патриотом, создавшим в своей фантазии «русский орден внутри КПСС». И хотя гомерические построения А. И. Байгушева нашли отпор даже у тех, кого он славословил в своих бестселлерах, его версия событий осени 1983 года играла всем на руку и была подхвачена в том числе и самим В. Петелиным:
Они увидели, что ты – реальный кандидат на секретаря парткома, ты хорошо зарекомендовал себя как заместитель… Ну, можешь ли ты себе представить, что они забыли твои статьи, твое пребывание в «Молодой гвардии», в «Советском писателе» и пр., и пр. Вся эта вакханалия в печати – это ловкий ход в литературной борьбе, это заговор не против тебя, а против всех нас, русских патриотов, и под меня копают, методично избивают русских, тех, кто не сломился, кто за могучую державу, кто за стойкую государственность. <…> Могут ли они допустить, чтобы ты стал секретарем парткома? Да никогда!153
«Литературная газета» как рупор кампании
Статья Татьяны Толстой стала не только первым разгромом Петелина, но и застрельщиком идеологической кампании по борьбе с отступлениями от исторической правды. Ведь в августе, когда вышли первые номера толстых журналов после июньского пленума ЦК, подобного тона статей еще не было вовсе154. И 5 августа 1983 года А. И. Кондратович (1920–1984), бывший зам. Твардовского в «Новом мире», в своей статье в газете «Московский литератор» сетовал:
Года два назад я опубликовал в «Литературной газете» статью «Меньше одного процента»… Тогда за целый год из 591 появившихся в журналах рецензий было только 3 негативных. 3 из 591! «За целый год! – написал я. – Во всех толстых журналах! Да что же это такое происходит?»
Вы думаете, что-нибудь изменилось после этого моего вопроса? Ничто не шелохнулось, хотя я писал о явлении чрезвычайно тревожном, если угодно – о ЧП. В прошлом году в ряде московских журналов вообще не было ни одной критической рецензии. Сплошь одни похвалы и комплименты. Одни шедевры, что ли, выходят у нас теперь из ротационных машин? Как бы не так!
По-прежнему велико число тех, кого почему-то нельзя критиковать. А почему, собственно? И Пушкина, и Льва Толстого, и Маяковского, и Горького в советское время критиковали, а вот Н., видите ли, почему-то ни в коем случае нельзя! Партия призывает подвергать критике в случае необходимости всех, вплоть до министров155.
А 12 октября 1983 года в «Литературной газете» в рубрике «Идеология, политика, культура…» появляется редакционная статья, которая, по сути, делает рецензию Т. Толстой эталоном, на который нужно равняться. Газета призывает пересмотреть редакционную политику литературных журналов в требуемом партией ключе:
Обилие статей юбилейно-поздравительного характера, к тому же статей, в соответствии с требованиями жанра неизбежно панегирических, захваливающих, не в состоянии компенсировать дефицит широкомасштабных аналитических разборов текущей литературной практики. Разговор о книжных и журнальных новинках нередко сосредотачивается только в разделах библиографии, да и там, как это уже не раз отмечалось литературной общественностью, подчас сводится к славословию и дежурным комплиментам, переходящим из рецензии в рецензию. Достаточно сказать, что ни в одном из центральных ежемесячников, кроме «Вопросов литературы», не появилось ни одной критической рецензии, ни одного разбора случаев явного идейно-художественного брака, а ведь такие случаи, как с партийной прямотой подчеркивалось на июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС, все еще встречаются в книгоиздательской и журнальной практике156.
Здесь время рассказать о том феномене, которым была в 1970–1980‐е годы «Литературная газета», а также о ее главном редакторе – писателе А. Б. Чаковском.
«Литературная газета», как и все остальные СМИ, была партийная, коммунистическая, верная социалистическим идеалам. И руководил ею коммунист, член ЦК КПСС, кандидат в члены Политбюро, который искренне верил в истинность своих убеждений. А. Чаковский не был двурушником и не держал фигу в кармане. Руководимая А. Чаковским «Литературная газета» действовала строго в рамках системы, никогда не преследовала революционных идей свержения режима. Отталкиваясь в своей ежедневной работе от постановлений партии и ЦК, коллектив редакции стремился к их творческому осмыслению, не ограничиваясь формальным подходом157.
Главный редактор был знаком с Андроповым, время от времени встречался с ним для обсуждения редакционной политики газеты, получал советы, что однозначно свидетельствует и о том, что Андропов «Литературку» читал. Впрочем, этим тогда было трудно удивить: еженедельная газета с тиражом в несколько миллионов экземпляров в 1980‐е годы стала особенно популярной в силу относительной свободы, которую давало редакции имя Чаковского и его административный вес.
С избранием Андропова на пост главы государства Чаковский оказался одним из немногих источников, которым можно было воспользоваться официально:
Зная о хороших отношениях А. Чаковского и Ю. Андропова, представители западных изданий обращались в редакцию «Литературной газеты» за консультациями. В интервью американскому журналу Time А. Чаковский охарактеризовал Ю. Андропова как «хорошего человека с либеральными взглядами»158.
Свою высшую политику, обеспечивавшую газете возможность быть такой, как она была, А. Чаковский проводил следующим образом. Раз в год он обязательно посещал на час-полтора сначала Л. Брежнева, а потом последовавших за ним генсеков. Рассказывал о ситуации в литературе, о тревожащих социально-экономических проблемах, о планах редакции, просил совета. Выйдя из кабинета, сообщал помощникам и секретарям генерального: «Линия газеты полностью одобрена!» А затем повторял то же, обзванивая заинтересованных членов Политбюро и секретарей ЦК159.
Красочно и довольно верно описывает структуру этого издания С. Е. Резник, много лет проработавший в редакции ЖЗЛ:
На «Литгазету», как известно, агитпроп возложил особые функции, что требовало от ее главреда незаурядного умения лавировать в коридорах власти. Вторая половина газеты была советским «гайд-парком»; здесь в довольно широких пределах дозволялось критиковать отдельные и не очень отдельные недостатки, разносить головотяпство высокопоставленных бюрократов, поддерживать гонимых изобретателей и новаторов, обрушиваться на «телефонное право» и т. п. А противовесом этим вольностям служила первая половина газеты, касавшаяся собственно литературы. Здесь громили Синявского и Даниэля, Сахарова и Солженицына…160
Популярность газеты была поистине огромна, как из‐за актуальности ее материалов, так и из‐за все возраставшего тиража. На самой газете не было указания числа экземпляров конкретного номера, однако мы можем точно указать, что в 1984 году, когда разворачивались интересующие нас события, тираж ее «достиг трех миллионов экземпляров». Эта цифра указана самим А. Б. Чаковским в своем отклике на выход 19 сентября 1984 года юбилейного, пятитысячного номера161.
Значительное влияние на редакционную политику оказывало руководство Союза писателей СССР, и отрицательные рецензии, которые печатались в газете, помещались там именно по указке Союза. Недаром В. А. Сырокомский (1929–2006), который долгое время занимал место первого заместителя главного редактора, впоследствии сетовал:
Да, теперь стыдно в этом признаваться, но правду не утаишь. Стыдно и за попытки дискредитировать творчество иных отечественных поэтов, прозаиков, критиков, литературоведов. Все это происходило по указке ЦК и Союза писателей СССР – Маркова, Верченко, Озерова…162
При этом нельзя сказать, чтобы Чаковский был в услужении у руководства Союза писателей. Думается, то были его коллеги, из которых ровней он считал только Г. М. Маркова. Причем последний, как можно видеть по документам, был более чем лоялен к Чаковскому.
Проиллюстрируем свой тезис рассмотрением кандидатуры Чаковского на Государственную премию СССР за роман «Победа». Г. М. Марков был одновременно и председателем Государственного комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР. Первое рассмотрение кандидатур на заседании президиума комитета состоялось 14 января 1983 года, оно содержало и такой диалог зав. отделом литературы комитета Зои Богуславской и председателя:
З. БОГУСЛАВСКАЯ: Чаковский А. Б. – роман «Победа». Выясняется такое обстоятельство: Чаковский был удостоен Ленинской премии за роман «Блокада» в 1978 году. Это было в апреле, прошло неполных пять лет, не хватает нескольких месяцев. Президиум должен решить, возможно ли принять к рассмотрению эту работу.
Г. М. МАРКОВ: Я думаю, что мы поступим таким образом, чтобы принять этот роман. Когда будет публиковаться список, этих недостающих месяцев не останется. Нет возражений? – Нет. Роман «Победа» Чаковского принимается к рассмотрению163.
Государственную премию 1983 года Чаковский впоследствии получил, причем тайное голосование комитета показательно: при 72 участниках за награждение высказались 69164.
ЛГ состояла из двух тетрадок, которые формально разделялись тематически: первая была литературной, вторая – общественно-политической. Литературный раздел был под бдительным надзором главного редактора. Об этом вспоминал сотрудник ЛГ П. Г. Волин:
Тут он был начеку. Если к убойным материалам во второй тетрадке газеты относился не то чтобы снисходительно, однако более терпимо, то – первой не давал в этом смысле никакой воли. В ней при мне работало немало критиков с передовыми взглядами <…> – но они находились под бдительным оком Чака, не допускавшего ни малейшей «крамолы» на литературных полосах. Идеология!165
Куратор этой тетрадки в редакции был зам. главного редактора Е. А. Кривицкий, работавший в ЛГ с 1969 года: фигура достаточно одиозная, однако несомненно более чем хорошо разбиравшаяся в вопросах литературной критики и идеологии.