Три Анны

Аня повернулась к подошедшему к ней полицмейстеру – толстому коротышке с добрым, круглым лицом, и поинтересовалась:

– Люди все целы?

– Все, кроме белошвейки. Как её звать? – он задумался, щёлкнув пальцами. – Ах, да, Прокла!

– Сгорела? – спросила Аня дрогнувшим от страха голосом.

Полицмейстер тяжело засопел и сложил губы трубочкой, осторожно вытирая платком перепачканный сажей лоб:

– Не знаю. Найти её не смогли, а пожар ваш похож на поджог. Вот и думай…

Слова полицмейстера о поджоге ошеломили Аню своей непостижимостью и безжалостностью. Они баламутили её память, как воды реки, силящиеся вытолкнуть на поверхность нечто давно утопленное в донном иле.

Первым порывом было опровергнуть слова полицмейстера, объяснить ему, что он ошибается – у них с батюшкой нет врагов, но внезапно Аня вспомнила про вчерашнюю записку и похолодела.

Записка всё ещё лежала в кармане юбки. Анечка нащупала её двумя пальцами и протянула полицмейстеру так, словно бумага ранила ей пальцы.

Взглянув на потрясённую страшным предположением девушку, полицмейстер развернул смятый комок и задумчиво прочитал: «Скоро отольются вам сиротские слёзы. Мыкайте горе, Веснины проклятые».

Хотя по вытянувшемуся лицу полицмейстера Аня видела, что записка вызвала у него много вопросов, обсуждать поджог далее она не могла, надо было действовать и устраивать людей. Выручила верная Мариша, спокойно предложившая немедленно ехать в Олунец.

– Не отказывайся, мы ведь сёстры и должны спасать батюшку, – сказала она, взяв Аню за обе руки. – У нас пустой дом и места в нём хватит на всех.

Маришкино предложение звучало как спасение. Благодарно поцеловав её, Аня немедленно послала людей за подводами и принялась готовить отца к переезду. Он находился в полузабытьи, временами начиная что-то бессвязно выкрикивать, и успокаивался лишь тогда, когда Аня гладила его по лицу.

«Веснины проклятые…», – под скрип тележных колёс крутились в голове хлёсткие слова из записки. – Неужели действительно поджигатель – Прокла? Недаром она не нравилась нянюшке, но за что она нас так ненавидит?

Дом купца Воронова прятался в глубине узкой улочки, окружённый со всех сторон раскидистыми старыми тополями, при сильных порывах ветра издававшими опасный скрип.

– Посажены ещё до моего рождения. Батюшка собирался их спилить, да не успел, – пояснила Мариша, отпирая родной дом, и её глаза набухли слезами ещё свежего горя. Плоский ключ надтреснуто лязгнул в квадратном замке старинной конструкции, и пустой дом, бережно хранивший запахи хозяев, наполнился звуками и стонами.

В вечер по приезде Аня настолько устала и вымоталась, что, если бы у неё спросили, какого цвета дом Вороновых или сколько в нём этажей, она не смошла бы ответить. Большее, на что она оказалась способна, – это удобнее устроить отца, находящегося в полубреду, и послать Матрёну в ближайшую лавку за съестными припасами – накормить людей в первый раз за день.

Сама Аня, несмотря на просьбы Мариши дать себе отдых, притулилась в ногах у батюшки и несколько раз за ночь ухитрилась прикорнуть, каждый раз просыпаясь с надеждой, что всё случившееся – лишь дурной сон. Разлепляя отёкшие от слёз веки, она отчаянно трясла головой, до боли протирая кулаком глаза, но сон не рассеивался, и безжалостно проступала тяжёлая явь.

Собирая обоз в Олунец, Аня боялась, что батюшка не перенесёт дороги из Ельска и скончается, но, видно, Веснины замешаны на крутом тесте – за весь путь до места назначения, занявший несколько часов, Иван Егорович ни разу не простонал, до крови кусая и без того истерзанные губы, хотя трясло его изрядно.

Самый тяжёлый отрезок пути пришёлся на бревенчатый мост, из-за установившейся сухой погоды больше похожий на рассохшуюся стиральную доску. Чтоб смягчить ход телеги с раненым отцом, Аня спешилась и вцепилась в край повозки, силясь приподнять деревянные колёса, грохочущие по брёвнам, но чьи-то сильные руки отстранили её, и Аня увидела перед собой красивое лицо барона фон Гука.

– Дозвольте мне помочь вам, Анна Ивановна.

Небрежно застёгнутый мундир полевой формы и заляпанные грязью сапоги указывали на то, что майор фон Гук собирался второпях, не успев воспользоваться услугами денщика.

Мимоходом Аня заметила, как при виде барона Маришины глаза приняли круглую форму, а рот слегка приоткрылся от любопытства. С некоторой натугой Александр Карлович приподнял задок телеги и осторожно поддержал его на переправе, бережно шаг за шагом преодолевая деревянную гребёнку моста. Когда он плавно опустил телегу на дорожное полотно, Аня увидела, что на холёной руке фон Гука резко проступили голубые вены, а пальцы побелели от напряжения.

Торопливым движением он одёрнул обшлага мундира и почтительно вытянулся:

– До нас с Матильдой Карловной дошли слухи о вашем несчастье, – чуть заметно покраснев, барон открыто посмотрел Ане в глаза. – Я пришёл сказать вам, что вы можете всецело располагать мной и полностью рассчитывать на нашу с сестрой помощь.

Его лицо, всегда носившее строгое выражение, смягчилось, и Аня не без удивления отметила про себя, что барон умеет смущаться.

Она не нашла сил для благодарности, еле слышно пробормотав:

– Весьма признательна.

Барон фон Гук исчез так же незаметно, как и появился. Краем глаза Аня видела, как он на расстоянии сопровождает обоз, но едва впереди замаячили ворота дома Вороновых, Александр Карлович развернул коня и мгновенно скрылся в боковом проезде.

За всю ночь Веснин пришёл в себя лишь один раз, когда Аня, роняя капли на измятое платье, поила его водой.

– Бесприданница ты теперь, прости, – с бульканьем вырвались из его горла звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь.

Аня заплакала:

– Тятя, милый, да я согласна по миру с сумой ходить, только бы Господь смилостивился и вернул тебе здоровье.

Толком не поняв, слышал ли батюшка её слова, Аня дрожащими руками обтёрла полотенцем опалённую бороду отца и долго сидела рядом, упрашивая Господа сжалиться над рабом Божиим Иваном, в скорбях пребывающем.

Подробно Аня разглядела Маришин дом на следующий день, после того как отец выхлебал кружку солоноватого куриного бульона, сваренного Матрёной специально для болящего хозяина.

Странно, но прежде Аня никогда не была у Мариши, хотя с первого класса была с ней, как говорят в народе, – не разлей вода.

В стенах узкого трёхэтажного особнячка, сложенного на века из красного кирпича местного производства, угадывался поморский манер, завезённый в Олунец архангельскими купцами. Высокая клеть, малый размер окон, чтоб зимой не выдувало тепло, а летом не впускало изнуряющий зной, – всё говорило о купеческой обстоятельности и крепких корнях рода Вороновых, кряжисто вросших в северные земли.

На первом этаже располагалась гостиная, обставленная неброско, но с толком: дубовый стол с шестью стульями, буфет с резными силуэтами птицы Сирин, горка с посудой Кузнецовского фарфора и небольшой клавикорд французской работы – Мариша славилась в пансионе как лучшая музыкантша. На втором этаже находились три уютные спаленки с обитыми ситчиком стенами. По цвету обоев спальни именовались: жёлтая, голубая и розовая. Третий этаж целиком занимал кабинет купца Воронова: там Ермолай Поликарпович решал коммерческие дела, сводил счета, там и обедал, сидя за небольшим столом с шарообразными ножками, там же и спал, приспособив под постель старинную плюшевую кушетку.

Чуткая к людям, Аня замечала, что Маришу тяготит домашняя обстановка: всё здесь напоминало ей об отце. Да и сама Аня, по многу раз на дню пробегая мимо входной двери, ловила себя на том, что ждёт уверенного хозяйского стука и зычного голоса с известными всем местным купцам Вороновскими перекатами: «Да никак к нам гостьюшки понаехали!»

– Крепись, Мариша, Бог милостив, – целовала она подругу, – наступит день, и на нашей улице будет праздник.

– Ты молодец, Анечка, ты сильная, – сказала Мариша, когда они с Аней уселись разбирать неоплаченные счета, беспорядочной грудой лежавшие на письменном столе, – ты всё умеешь, всё знаешь. И люди тебя уважают.

Переложив пухлую папку с бумагами кожаной закладкой, Аня грустно усмехнулась: «Сильная!» Знала бы Мариша, чего стоит её сила! Если бы она могла позволить дать волю чувствам, то повалилась бы головой в подушки и плакала всласть, как в детстве, захлёбываясь слезами и вытирая мокрые глаза краем подола. А так – купеческая дочь: раскисать не моги, молчи, веди дела, распоряжайся работниками, иначе всё семейное дело прахом пойдёт. А казна да мануфактура купцам не с небушка в руки свалилась, она бессонными ночами выстрадана, да дедовскими ногами выбегана.

За всей суетой и толкотнёй, ежеминутно раздираемая тревогой за отца, Аня нет-нет, да и поглядывала в окно: не идёт ли с визитом Алексей Свешников?

Она ждала его в самый первый день, уверенная, что уже весь Олунец знает об их приезде. В этом Аня не ошиблась: с раннего утра они с Маришей едва успевали раскланиваться с неожиданными визитёрами.

Чуть свет пожаловал купец Расстегаев, поставив на стол корзину ещё тёплых пирогов, пахнущих малиной. Он неуклюже потоптался в гостиной, покашливая в бороду, а напоследок выудил из кармана деньги:

– Примите, Марина Ермолаевна, должок мой вашему батюшке. Царствие ему Небесное.

Следом за Расстегаевым прибежала кругленькая, ясноглазая Маришина нянюшка Клавдия, повадками напоминающая сиамскую кошечку с голубыми глазами и палевой шкуркой. Чмокнув Маришу в лоб и перекрестившись на образа, она промурлыкала Ане слова приветствия и, засучив рукава, отправилась помогать Анисье по хозяйству.

Перед обедом к Весниным заглянул сам предводитель дворянства господин Тузов – невероятно худой мужчина с копной мелковьющихся волос. Надменно поклонившись, он произнёс слова соболезнования, звучавшие в его устах как великое одолжение, и гордо удалился, задрав вверх подбородок, похожий на орлиный клюв.

К вечеру заявилась горничная баронессы фон Гук Марфуша. Звучно шмыгнув носом в Анину сторону и с любопытством осмотрев все уголки гостиной, она церемонно протянула визитку баронессы:

– Барыня велела передать, чтоб не стеснялись обращаться.

Благодарно кивнув, Аня выпроводила последнюю посетительницу, с горечью подумав, что сегодня уже никто не придёт.

Алексей пришёл в полночь, когда весь дом сонно затих, сморённый суетным первым днём в Олунце. Не спалось только Ане. Умыв отца отваром ромашки, она спустилась в гостиную и распустила тяжёлую косу, потерев руками кожу у корней волос, отозвавшуюся слабой болью.

Стук в дверь больше походил на шорох бьющейся о стекло сломанной веточки. Устало приподнявшись с кресла, Аня распахнула дверь, не сразу узнав в ночном госте Свешникова: чёрная рабочая рубашка, чёрные брюки, заправленные в сапоги, и чёрный картуз выглядели так, словно Алексей только что явился с сельских похорон.

– Алексей? Вы? Что это значит?

Вместо ответа он поднёс палец к губам, легко отстранил её и прошмыгнул в гостиную.

– Аннушка, ласточка, – Алексей поочерёдно поцеловал Анины руки, восхищённо глядя на пряди густых волос, отсвечивающих бликами золота. Она заметила, как он сделал робкое движение, стараясь коснуться пушистого локона, падающего на её запястье. – Простите, что не пришёл сразу, но поверьте, у меня не было никакой возможности: я, как всегда, ходил по деревням.

– Я понимаю.

Опустив голову, Аня слушала сочувственное лепетание Алексея, думая, как мало значат пустые слова в её теперешнем состоянии нищеты и беспомощности, когда жизнь отца висит на волоске, а работники мануфактуры скоро потребуют расчёта за свою работу. Да ещё не хотелось отменять заботы по открытию школы, висящие на ней тяжёлым грузом. Аня решила начать учебный год во что бы то ни стало, иначе она будет обманщицей в глазах детей. А слова… Слова – лишь слова, из них каши не сваришь, как сказала бы няня Анисья. Ей бы действенную помощь да ценный совет.

– Аннушка, милая, ты бледна, – внезапно сказал Алексей, переходя на «ты».

Он подвёл Аню к стулу и встал за спиною девушки, положив ей на плечи свои руки. Она прикрыла глаза, уплывая в короткое забытьё, прокатывающееся по её телу тёплой морской волной, исходящей из Алексеевых рук.

– Всё пройдёт, забудется, – горячий шёпот Алексея расплывался по безмолвной комнате, громом отдаваясь в ушах. – Вся жизнь – борьба, нам надобно быть сильными, крепкими, не гнуться под ударами судьбы.

Его дыхание становилось сбивчивым, а руки всё сильнее давили на плечи, медленно подбираясь к шее с открытым воротом.

Стряхивая с себя оцепенение, Аня опомнилась и резко встала:

– Алексей, не корите меня за бестактность, но я очень устала, да и время позднее, – она поднялась, провожая его до двери, но не смогла до конца выдержать свой тон и дрогнувшим голосом, жалобно попросила: – Приходите днём, буду ждать.

Стараясь, чтобы дверь закрылась как можно тише, Аня медленно потянула на себя ручку, наблюдая, как Алексей бесшумно растворился в ночной темноте. Чёрный на чёрном.

Жадно вдохнув в себя хлынувший через порог свежий воздух, мигом задувший пламя единственной свечи, Аня заметила на дверном коврике белый квадратик, попавший под её домашнюю туфлю.

Недоумевая, что это может быть, она нагнулась и подняла кусочек бумажки, точь-в-точь такой же, какой передал ей в Дроновке носатый офеня в огромном картузе.

Сдерживая нервную дрожь в руках, Аня торопливо нащупала у печи коробок серных спичек, чиркнула головкой о тёрку и в неровном свете жёлтого пламени с ужасом прочла корявые строчки:

Опять!

В отчаянии Аня взглянула на высокие звёзды, ярко горевшие в глубоком небе, словно силясь отыскать у них ответ на единственный вопрос, беспрестанно мучивший её в последние два дня: «За что?». Но звёзды молчаливо и бесстрастно светили на спящий Олунец, тая и расплываясь в Аниных глазах от часто набегающих слёз.

Решение пришло само, простое и ясное, как Полярная звезда, прицепившаяся к хвосту созвездия Малой медведицы.

«Посоветуюсь с Алексеем Свешниковым, – подумала Аня, запирая дверь на два замка. – Он наверняка сумеет предложить выход из этой опасной ситуации. Наверняка. Больше мне не к кому обратиться».

В редкие минуты отдыха Аня думала, что её настроение за последний месяц можно сравнить с качелями: лучше отцу – и настроение бодро летит вверх, ненадолго паря в прозрачном воздухе, батюшка снова впадает в забытьё – и настроение резко падает вниз, словно у качелей острым топором перерубили верёвки.

Она устала и вымоталась. Это отмечали все близкие. Случайно оказавшись в людской, Аня слышала, как нянюшка горячо жаловалась кухарке Матрёне, звучно кромсавшей огромный кочан капусты, который так и топорщился зелёными листьями:

– У нашей Аннушки одни глаза остались. Глянуть женихам не на что: кожа да кости. А ведь она теперь бесприданница, только красотой взять и может.

Проникшись сочувствием к Анисьиным словам, Матрёна с размаху жахнула сечкой по капустной кочерыжке и принялась яростно измельчать серое крошево, сметая его в выпаренную дубовую кадку.

– Хоть барышня с лица спала, а всё ж хороша, – стряпуха чуть помолчала и, запустив руку в капустное месиво, уверенно добавила: – Никуда от неё кавалеры не денутся.

Кухонная болтовня об Аниной внешности звучала забавно. Усмехнувшись, Аня внезапно вспомнила задорную частушку, которую любила петь за работой белошвейка Прокла:

При упоминании Проклиного имени Анины брови озабоченно сошлись на переносице – загадку её исчезновения пока не удалось разгадать.

«Нет вашей портнихи ни среди живых, ни среди мёртвых», – написал ей в письме управляющий Сысой Маркелович, несколько дней кряду разыскивавший Проклу по Аниной просьбе.

Неразгаданным оставался и секрет странных записок.

После недолгих колебаний Аня осмелилась посвятить в тайну второй записки лишь Маришу и Алексея Свешникова. Переполошить и без того до смерти испуганную Анисью она остерегалась. Чего доброго, старушку от этаких коллизий и удар хватить может, а Аня никак не хотела быть виновницей няниной болезни.

Марише она рассказала про новое послание почти сразу, как только подруга спустилась утром из своей спальни пожелать всем доброго дня. Коротко поцеловав её в щёку, Аня затащила Маришу в свою комнатку и показала записку. Дождавшись, когда Мариша перечитала выразительный текст, Аня сочла необходимым без обиняков высказать то, что думала:

– Ты понимаешь, что эта угроза – не пустой звук и не детская шалость. Корреспондент доказал нам, что настроен серьёзно, и я не уверена, что наша семья может пользоваться твоим гостеприимством. Находиться рядом с нами опасно.

Маришка всплеснула руками, и от обиды на её глазах показались мелкие слезинки:

– Как не совестно рассуждать таким образом? Неужели я дала тебе повод усомниться в своей любви?

Надувшись, как маленькая, Маришка отвернулась от Ани, показывая, что не хочет с ней больше разговаривать. Она всегда так делала, когда сердилась. Но за долгие годы, проведённые вместе с подругой, Анна прекрасно изучила, что Маришины обиды быстро заканчиваются и после короткого молчания она снова засияет улыбкой, как весеннее солнышко.

Так случилось и на этот раз. Минут пять Мариша сосредоточенно изучала оконную раму, со скрипом водя пальцем по стеклу, а когда обернулась, её лицо приняло довольное выражение:

– Не тревожься. Я знаю, как обезопасить наш дом. Но это пока секрет!

Хотя Мариша погрозила пальчиком очень легкомысленно, Аня облегчённо перевела дух, твёрдо зная, что, несмотря на кажущуюся беспечность, на Маришино слово можно полностью положиться.

Со Свешниковым Аня смогла побеседовать лишь спустя неделю, когда батюшка понемногу стал присаживаться в кровати, и Аня смогла найти полчаса свободного времени для себя.

Визит Алексея пришёлся на день, когда Анино настроение пришло в спокойное равновесие, созвучное мягкой августовской погоде, радующей олунчан последними тёплыми деньками короткого лета. Залетающий в приоткрытое окно гостиной свежий ветерок шутя перебирал голубые занавески на окнах, принося в комнату еле уловимый запах мёда и слив, в изобилии растущих в саду Вороновых.

Алексей сел спиной к окну, развернувшись к Ане лицом, поэтому она видела его силуэт против солнца чётко, но схематично, словно искусник-мастер вырезал профиль из чёрной бумаги.

Раздумывая, с чего начать разговор, Аня пыталась подобрать нужные слова, чтоб с ходу объяснить гостю суть дела. По Аниному настроению и по тому, как лихорадочно быстро мелькали спицы в её руках, Свешников понял, что она собирается сообщить ему нечто важное.

– Анна Ивановна, – сказал он во весь голос и, понизив тон, повторил для неё одной, – Аннушка, я весь внимание.

Вылетев из рук, спица звякнула об пол, и Аня остановила работу, собираясь с духом.

Алексей ждал, не задавая вопросов.

Наконец, она решилась и, достав из шкатулки с рукоделием обе записки, молча протянула их Алексею, неторопливо начав рассказывать свою историю.

Слово за слово, Аня сама не заметила, как поведала Алексею обо всех горестях, свалившихся на её голову за последнее время.

– Ума не приложу, кто может желать нам зла и как защититься от такой ужасной мести? – она вопросительно перевела глаза на Свешникова, как бы ожидая ответа на свой вопрос.

Хлопнув себя по коленям, Алексей вскочил и в волнении заткнул большие пальцы за ремешок, туго обнимающий его тонкую талию:

– Анна Ивановна, вы задаёте риторический вопрос! Вы же умная, современная девушка, с прекрасным образованием. Как вы не понимаете, что идёт классовая борьба?!

Не ожидавшая такого невероятного заявления, Аня удивлённо подняла голову, вглядываясь в лицо собеседника, наполненное торжеством:

– Каким образом наше несчастье связано с классовой борьбой?

– Именно с классовой борьбой! – Алексей энергично разрезал воздух рукой и пояснил: – Вы с отцом стали невольными заложниками великой битвы за освобождение рабочего класса!

Он снова заткнул руки за пояс и стал перекатываться с пяток на носки, ораторствуя так воодушевлённо, словно перед ним сидела не одна Аня, а целая аудитория восторженных слушателей. – Посудите сами. Разве возникли бы у кого-то мысли ненавидеть купца Веснина, если бы он не имел богатства? Нет! Нет! И ещё раз нет! Всё дело в социальном неравенстве. Бедные мечтают уничтожить богатых, а богатые презирают бедных.

– Но это не так, – попыталась вставить слово Аня, – мы с батюшкой всегда помогаем беднякам.

Её реплика повисла в воздухе.

Увлечённый своей идеей, Алексей не слышал робких возражений, яростно продолжая объяснять свою позицию:

– Революция – вот то лекарство, которое излечит нашу больную страну от социального неравенства и сравняет людей в единой братской общине. И в тот час, когда купец поделится добром с хлебопашцем, а пастух обнимет фабриканта, наступит век благоденствия.

Речь Алексея заставляла Аню задуматься об устройстве государства Российского. Она была согласна, что реформация, безусловно, требуется, но причём здесь они – простые люди? Царь обязательно проведёт нужные реформы. У него есть министры, советники, консультанты. Над преобразованием государственного строя трудятся лучшие умы мира, прочитавшие массу книг по государственному праву и знающие законы. А им, обывателям, положено заниматься своим делом: растить хлеб, учить детей и строго блюсти Закон Божий, заповеданный кратко и ясно: не убий, не укради, чти отца своего и мать свою…

Зачем нужна революция, о которой постоянно бредил Алексей? Одно упоминание о революции заставляло Аню содрогаться, напоминая об ужасах народного бунта во Франции, рассказанных учителем на уроках истории. Она хорошо запомнила лекцию, на которой Евгений Петрович с горечью показывал портреты безвинно казнённых повстанцами жертв.

C одной стороны, она соглашалась с доводами Алексея: действительно, если в России не станет ни бедных, ни богатых, а заводчики начнут платить рабочим достойную зарплату, то наступит прекрасное время. Но с другой стороны, те люди, которые имели состояние, заработали его честным путём. Купец Рябинин, например, много лет ездил покупать хлопок в далёкую Ферганскую долину. Построил там фабрику, больницу, написал книгу о местных нравах. Её собственный отец, недосыпая и недоедая, вытащил из нищеты деревню Дроновку, а Маришин папа, торгуя рыбой, сам ходил на рыбачьих баркасах на остров Грумант и чуть не замёрз в студёном море во время шторма. Нет! Подобная делёжка будет не честна. К тому же, если раздать состояние бедным, то где взять оборотный капитал, чтобы продолжать дело? На какие средства она, Аня, смогла бы открыть школу, если бы была бедна как церковная мышь?

Привлечённая громким ораторством Алексея, в дверь гостиной заглянула няня Анисья.

Аня отмахнулась от нее:

– Уходи, не мешай. У нас серьёзный разговор.

Понятливо кивнув, нянюшка мгновенно исчезала, оставив после себя стойкий запах анисовых капель, которые она принимала от всех болезней.

Убедившись, что они в комнате одни, Алексей приблизился к Ане, оборвав свою речь на полуслове, и жадно вгляделся в её лицо, порозовевшее от его открытого взгляда.

– Аннушка, – его голос зазвучал нежно, но требовательно, – ты поняла, что я тебе сказал? Согласна ли ты… – на этих словах Анино сердце сорвалось с места в галоп, – …согласна ли ты полностью разделить мои взгляды и вместе со мной бороться за дело революции?

Сердце снова встало на место и стало биться сильно и ровно. До революции ли сейчас, если батюшка нездоров?!

Разочаровано вздохнув, Аня поднялась с места:

– Алексей Ильич, я не готова дать вам ответ на столь неожиданный вопрос, тем более что я ожидала услышать ваше мнение относительно деликатного семейного дела. – Она подобрала со стола записки с проклятиями, надёжно спрятав их в шкатулку для рукоделия. – Прошу извинить меня. Мой долг сейчас быть рядом с отцом.

По Аниному сухому тону Алексей понял свою оплошность. Переменившись в лице, он кинулся осыпать поцелуями Анину руку, неразборчиво бормоча:

– Прости, прости дурака! Увлёкся, забыл! Прости!

Его мягкие, горячие губы скользили по Аниным пальцам, взывая о прощении.

«В сущности, он очень хороший, добрый, – думала Аня, вслушиваясь в его покаянные слова, – он хочет счастья всем людям, а я требую внимания лишь к себе».

Поразмыслив таким образом, Аня ощутила лёгкое раскаяние.

– Бог с вами, Алексей Ильич.

Он оторвался от поцелуев, но руку не отпустил, до боли сжав Анины пальцы в своей ладони:

– Так я помилован?

В его глазах снова заплясали весёлые искорки, а уголки рта сами собой поползли вверх, делая улыбку милой и непосредственной. Аня подумала, что даже если бы захотела, то не смогла бы долго сердиться на Свешникова. Людей надо принимать такими, каковы они есть, а не требовать от них повышенного внимания к личным проблемам.