– Не новый. Ты там уже жил с нами. Целый год, – вздохнула Аля. – Только ты этого не помнишь. Жаль.
Мусора и грязи на дороге хватало. Конский навоз устилал брусчатку сантиметровым слоем дурно пахнущей жижи, но весенние ручейки, что текли по улицам, смывали ее.
Шли мы довольно долго, пока не вышли к домам старинной постройки. Трехкомнатная квартира Ивановых находилась в трехэтажном здании, что занимали семьи командиров и политработников Красной Армии.
Когда мы свернули во дворы – вход был оттуда, – нам навстречу попалась стайка ребятишек, которые, хором поздоровавшись, долго смотрели нам вслед, перешептываясь. Детишки явно были из семей командиров, говорили на чистом русском и носили пионерские галстуки.
Мне вот пришлось довольно трудно. Акцент присутствовал, но со временем я его убрал и тоже начал говорить довольно чисто. О том, что я знаю ридну мову, так никто и не догадался.
Я знал, что наша квартира располагалась на втором этаже, на одной площадке с квартирой батальонного комиссара Ефремова.
У входа дворник долбил лед и отбрасывал крупные льдины в сторону, расчищая площадку перед подъездом. Там уже были проброшены такие же доски, как и у госпиталя. Весна, грязь, слякоть и сырость.
– Здравствуйте, дядь Жень, – хором поздоровались с дворником сводные сестренки.
Тот, опершись о лопату и улыбаясь в усы, с интересом посмотрел на нас. Кроме усов он имел аккуратно подстриженную бородку. Одним словом, типичный дворник, в кожаном переднике, чтобы не забрызгаться.
– И вам не хворать… Что, тезка, уже вылечили?
Последний вопрос адресовался мне, поэтому пришлось отвечать:
– Да вроде как.
– Что, память не вернулась?
– Еще нет, – нехотя ответил я.
– Ну, дай-то бог вернется. Ты в Бога-то веришь?.. Нет? Ну и зря. Нужно верить…
«Где он был, когда нас убивали?!» – с колыхнувшейся в душе ненавистью подумал я.
Поднявшись на второй этаж по деревянной лестнице, я взял у Али ключ и, пощелкав врезанным замком, открыл дверь. Девчонки первые втиснулись в прохожую и, пыхтя, принялись снимать обувь и верхнюю одежду, поэтому пришлось подождать, пока они закончат.
Раздевшись и разувшись, я на миг остановился, разглядывая ряд тапочек. Большие, несомненно, погибшего отца. Чуть поменьше – тети Нины, девчонки свои уже надели и убежали. Получается, что третьи были мои. Были еще и гостевые тапки, но они хранились отдельно, мне об этом Ольга как-то нашептала, описывая квартиру, а я запомнил. Девчонки суетились на кухне, готовя легкий полдник и с интересом поглядывая через открытую дверь, как я изучаю квартиру. При этом о чем-то перешептывались и хихикали.
Находился я в большом общем зале, в который вели четыре двери. Постоянно открытая – та, через которую я вошел, то есть в коридор ко входной двери. В коридоре тоже имелось четыре двери: входная, в туалет, в ванную и в кладовку. Пятую, в зал, я не считал. Теперь по залу.
Справа от двери в коридор находилась кухня, с двумя окнами, выходившими на улицу, и дровяной печкой, ее как раз старательно раздувала Ольга. Потом спальня родителей, как я убедился, заглянув в полуоткрытую дверь, а вот четвертая вела в так называемую детскую, где стояли три кровати, стул, письменный стол и два шкафа. Одна из кроватей была моей.
Закончив изучать квартиру, я сходил в прихожую и отнес к кровати и столу рядом с ней тюк с вещами, начав раскладывать тетрадки, учебники и писчие принадлежности на столе. Часть столешницы была занята учебниками и тетрадками сестер, но и для меня места хватило.
– Ну, вот я и дома, – сев за стол в спальне, пробормотал я, еще раз оглядевшись. Радости в моем голосе не присутствовало, скорее констатация факта.
К тому же завтра первый раз в школу – хоть и суббота, а уроки идут. Вот заодно и с одноклассниками познакомлюсь. А то в классе в основном местные, которые не сказать что по-доброму к нам относились. Из семей комсостава и других русских, что приехали сюда, после того как эти земли были присоединены к Союзу, в классе присутствовало всего восемь человек, из них пять девочек. Пацанов я знал, они раз пять навещали меня, но после того как убедились, что я их в упор не помню, стали меньше ходить, хотя через Селезневу приветы передавали.
Было много евреев, пара поляков, но больше всего украинцев. Посмотрим, что это за украинцы.
Встав, я подошел к окну и выглянул во двор, именно туда выходили окна. Больше всего меня интересовал не оттаивающий сад, а небольшой спортгородок рядом с детской площадкой. Когда мы шли по двору, я мельком посмотрел на него, сейчас же занялся этим более основательно.
Было видно, что сделано все это недавно – год-два, не больше. Судя по протоптанным в снегу тропинкам, и зимой он не простаивал.
Вернувшись на место, я выдвинул один из ящиков стола. Там лежало несколько вещей, мальчишеских, тех, что они любили собирать. Гильзы, бляха командирского ремня, обломок сабли, половинка неплохого бинокля и самый настоящий штык-нож с ножнами. Армейский. Вынув клинок, я посмотрел на надпись на лезвии. Было написано не по-нашему. Думаю, это штык от немецкой или австрийской винтовки, скорее всего подарок отца. Надо будет у сестер уточнить.
В небольшой коробке лежали значки, свернутый пионерский галстук и новенький комсомольский билет. Открыв его, я посмотрел на черно-белое фото. Там был снимок паренька, которого я часто видел в зеркале. Мой, можно сказать, единственный документ. Еще были бумаги, в том числе об окончании седьмого класса, свидетельство о рождении и свидетельства о смерти отца и матери. Но последние хранились в другом месте. Нужно перед отъездом забрать их.
Найдя в пачке фотографий фото матери Евгения, я встал и подошел к шкафу, где находилось зеркало в полный рост. Теперь стало понятно, в кого я пошел, то есть Евгений пошел, я уже полностью отождествлял себя с ним. Входил в образ.
В мать, это без сомнений. Отец был этакий крестьянский парень, а вот мать явно не из простых. Да и платье у нее на фото не собственноручно сшитое, портной постарался. Посмотрев на свое отражение, я вдруг понял, что мне знакомо это лицо. Один из российских актеров очень походил на Евгения, или он на него, но не суть. Так вот, Евгений был похож на очень молодого Дмитрия Певцова. Сходство отдаленное, но есть. Фигура была еще тощей, под свитером не разглядеть, но вот зеленые глаза смотрели с прищуром, с постоянным прищуром.
Вернувшись к столу, я сел на стул и, разглядывая фото, стал крутить в руках клинок, привыкая к его весу. Потом откинулся на спинку стула, задумавшись. Мне не мешали даже лучи заходящего солнца, которые выглядывали из-за туч и били через окно прямо в глаза.
Дело в том, что этот клинок решал часть моих проблем. Как уже говорил, я собирался мстить, и я буду мстить бандеровцам. Да, те, кто заживо сожгли мою семью, остались в будущем, но я решил донести свою месть через их дедов и прадедов. В принципе, какая разница, кого мне резать? Но было одно «но». Я не мог справиться со взрослым мужчиной, мне это просто не по силам. Ну, может, один на один при внезапном нападении, со спины… когда он спит… еще как-то вкривь и вкось можно, но не в открытом бою. Подготовка у меня еще недостаточная. Получается что? Мне требовалось оружие. Как говорится в знаменитой американской пословице, «Бог создал людей разными. Полковник Кольт уравнял их шансы».
С оружием наше неравенство с бандитами уравняется, так как я очень хорошо умею им пользоваться, особенно пистолетами. У нас в части полгода работали семь американский инструкторов, так вот я с одним из них скорешился, и тот, будучи самым настоящим мастером пистолетной стрельбы, за эти полгода сделал меня своим ровней. Я доставал патроны, он учил стрелять. Украинского он не знал, но неплохо говорил на русском, так и общались. Хороший парень Мэтт, но вот страна у него говенная – я знал, кто начал всю эту свару в Киеве.
Вот и мне требовалось оружие. Лучше, конечно, огнестрел, глушитель я сам сделаю, благо опыт еще из той жизни имеется, но вот для начала и штык вполне сойдет, с ножами я тоже на ты. Не спец, но куда бить и как, знаю, учили, хорошо, надо сказать, учили. Пока все у меня в стадии проектов и разработок, но как леса оттают и зазеленеют поля, я выйду на охоту, к этому времени мне нужно быть в полной готовности. Для меня лес – дом родной. Именно в нем я чувствую себя как рыба в воде и собака в конуре, даже военная подготовка у меня в основном ориентирована на действия в лесах. Надеюсь, за те два месяца до начала войны я изрядно повеселюсь и уменьшу поголовье рогатого скота оуновцев.
Скажу честно, я не помню особо дат, кроме, естественно, самых громких и известных, и что тут происходило в предвоенное, военное и послевоенное время. Но я очень постараюсь убрать ту коричнево-оранжевую заразу, что копилась вокруг города.
Пока мешает погода, но я сделаю из этого выгоду, начну подготовку. Для нее тоже требуется время.
В этом крае ходит много неучтенного оружия, попробуем достать его. Скорее всего, незаконными методами, но на законность мне сейчас плевать. Беспокоили только местные сыскари из городского НКВД, я с ними общался и иллюзий не строил. Вычислят они меня, сомнений нет, не сразу, но вычислят. Нужно обдумать эту ситуацию. Вполне возможно, что это тоже можно повернуть в плюс себе. Например, пойти к ним работать внештатным сотрудником, ведь мы делаем одно дело, очищаем родину от чумы. Идеальное прикрытие. Вот только прийти не просто так, а имея козырь в рукаве, вот тогда можно с ними нормально поговорить.
С громким щелчком вернув клинок в ножны, я убрал все выложенное в ящик стола и направился к двери.
Выйдя в зал, где девчата накрывали стол, спросил:
– Помощь нужна?
– Не-е, мы сами привыкли, – отрицательно помотала головой Аля, из-за чего ее косички заметались из стороны в сторону.
Наблюдая, как они таскают бутерброды с кухни и стаканы, я заподозрил, что у нас будут гости – приборов было слишком много. В это время без стука отворилась входная дверь, и появилась Селезнева с незнакомой девочкой тех же лет, то есть пятнадцати на вид. Они быстро скинули обувь и прошли в зал. Судя по тому, что девочки-подростки были без верхней одежды, они пришли не с улицы. То, что Селезнева живет над нами, я был в курсе, но вот незнакомку видел впервые.
– Раиса, – представилась она. – Не помнишь меня, да? Я с тобой за одной партой сижу, мы на первом этаже живем.
– Нет, не помню, – вздохнул я в какой уже раз.
Одноклассницы стали помогать сестренкам, а я принес еще стулья из других комнат – как чуял, что не хватит. В течение десяти минут подтянулись остальные одноклассники из семей комсостава. Как оказалось, мы старались держаться вместе. «Мы» – это и я тоже. Я уже говорил, что теперь полностью отождествляю себя с этим парнем. Тело я занимал один, откликов от бывшего владельца как не было, так и нет, похоже, он так и умер на той дороге рядом с раненым отцом.
Мы пили чай и общались – нормальные оказались ребята и девчата. Обсудили завтрашние уроки и договорились, что пойдем все вместе. Оказалось, все мои одноклассники жили в двух домах, в этом и соседнем, что были выделены военным.
Вечером я узнал у сестер насчет штыка. Оказалось, это не был подарок отца, я сам его нашел в разбитом польском доте где-то в лесу под Луцком.
* * *
В школе было сперва трудно, но за полтора месяца я вполне освоился и стал активно готовиться к выпускным экзаменам. Вчера я общался с директором школы и попросил по окончании экзаменов выдать мне на руки выписку об окончании восьмого класса с табелем оценок. Тот не понял, зачем это мне было нужно, но я-то знал, что буду продолжать учиться, а с этим листом, подписанным директором, мне будет куда легче устроиться в будущем. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек! Правильно в пословице говорится.
Кроме этого, я забрал у тети Нины свое свидетельство о рождении, другие документы и сделал копию свидетельства о смерти отца.
