Якудза (сборник)
– Салат из авелука, ишхан из форели с ореховой подливкой, гозинах с миндалем на десерт…
«Неужели одна? – подумал Макаренко. – Не может быть. Явно вошли двое. Две девчонки?»
– Что ты будешь? – спросил приятный женский голос.
– Все равно, – равнодушно отозвался бесцветный мужской.
«Х-хе, размечтался, одноглазый, – хмыкнул про себя Макаренко. – Девчонки, ходящие в наше время вдвоем в рестораны, могут быть только лесбиянками или феминистками. Что, впрочем, одно и то же. А такие девчонки нам без надобности. Впрочем, не про милицейский карман и те девчонки, что ходят в рестораны не с девчонками. Вишь, ишхан какой-то ей подавай… Хотя, милиционер милиционеру рознь…»
– По-моему, я тебе тоже «все равно».
В приятном женском голосе послышались нотки приближающегося скандала.
– Насть, мы сюда жрать пришли или гавкаться?
Мужской голос по-прежнему лишь озвучивал слова, напоминая голос магнитофона в вагоне московского метро: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…»
– Это ты жрешь. И гавкаешь. И лазаешь по ночам неизвестно где, пока я сплю…
«Богатые тоже плачут, – философски отметил Макаренко, поневоле слушая аудиоспектакль, разыгрывающийся в соседнем шатре. Он представил лицо официанта, смиренно склонившегося в восточном полупоклоне над полем семейной битвы в ожидании заказа и усмехнулся: – Ну и работенка у вас, ребята. За день наслушаешься всякого такого и от трезвых, и, тем более, от пьяных – людей же ненавидеть начнешь хуже любого маньяка…»
– Настенька, заткнись, а?
– Простите, а вы что заказывать будете? – встрял в диалог невидимый официант, видимо, обращаясь к обладателю мужского голоса. «Небось, спина затекла», – мысленно прокомментировал Макаренко.
– На ваше усмотрение! – взвизгнула девчонка.
Официант с обиженным профилем протопал мимо шатра Макаренко на кухню, находящуюся прямо за шатрами, откуда из-за тонкой перегородки аппетитно пахло готовящимися шашлыками.
«Хоть бы звукоизоляцию какую Артавазд сделал. Шкурами йети свои шатры обложил, что ли. А то сиди, слушай гнилые базары зарождающихся ячеек общества – не обед, а радиоспектакль на тему „не ходите девки замуж”. Двадцать раз подумаешь, прежде чем самому…»
– Вить, что с тобой? – вновь раздался девчачий голос, прерывая антисоциальные размышления Макаренко. В голосе слышались слезы, пятьдесят на пятьдесят замешанные на ярости – еще неизвестно, что прорвется раньше. – Ты же совсем недавно другой был. Я помню…
Мужской голос за стенкой глухо хмыкнул:
– Ты хочешь знать, что со мной? А это я, Насть, начал крутиться в другую сторону. Как ты советовала.
– Но я…
– Ты хочешь знать? Хорошо, ты узнаешь.
Магнитофонный голос парня из соседнего шатра вдруг показался капитану знакомым. «Она назвала его Витей, – щелкнуло профессиональное. – Не тот ли это киллер-самоучка, которого сверху отпустить на волю было приказано без суда и следствия?»
– Представь себе обыкновенного парня, который жил-работал себе в палатке как обыкновенный русский человек, каких у нас в Союзе миллионы, разгружал пиво с воблой и никому особо жить не мешал – разве только мухам и тараканам. Пока однажды нашему с тобой благодетелю не вздумалось развлечься. Он через десятые руки науськал на палатку шайку отморозков, сам же их отметелил, а концы перевел на парня. Палатку сожгли, парня отлупили и заклеймили каленым железом как какого-нибудь коня, а вдобавок выкрали и изнасиловали его родную сестру. После чего…
Парень замолчал.
– Вить, может, не надо, – робко пискнул девчачий голос. – Пойдем отсюда, а?
– Да нет уж, погоди, я еще не закончил.
Голос за стенкой невесело рассмеялся.
– А потом парень завалил тех уродов. Как и чем – сам не понял, но завалил. Но этого благодетелю показалось мало. Он решил подтянуть парня в свою банду и для начала определил его в тюрьму. А через своих знакомых ментов подсадил к нему в камеру своего дружка, чтобы тот прокачал еще какие-то тесты на благонадежность. Потом, когда тесты, как я думаю, удались, он вытащил его оттуда. Чтобы тут же подставить его с внедорожником, на котором я вожу сейчас твою задницу. И я грохнул еще одного урода. Палец ему в глаз воткнул. Да, впрочем, какая разница – уродом больше, уродом меньше. Правда, Насть? Ведь главное – это крутиться в нужную сторону.
– Так это ты про себя рассказывал?! Я пойду…
– Сидеть! – рявкнул Виктор, и приподнявшийся было со стула девчачий зад аппетитно шлепнулся обратно.
– Пусти…
– Сидеть, я сказал! Я еще не закончил…
Макаренко медленно положил вилку на стол, так же медленно взял со специального подноса и развернул свернутую в колбаску влажную салфетку, тщательно вытер руки, осторожно положил ее обратно, после чего несколько раз сжал-разжал кулаки, закрыл глаза и задышал ровно и глубоко, словно пловец перед стартом.
«Надо чаще ходить в рестораны, – думал он, расслабляя организм перед броском. – Глядишь, и висяков в нашей работе существенно поубавится.
Парень, конечно, не прост, коли такую кучу народа завалил, причем в основном голыми руками. Но, думаю, что заточки не понадобятся. Так справлюсь».
В пояс милицейского брючного ремня, поддерживающего форменные штаны сзади, один над другим были вшиты два чехла, в которых покоились до поры до времени пара обоюдоостро отточенных металлических штырей, вместо рукояток до половины обмотанных лейкопластырем. Это оружие Макаренко уже давно носил с собой и порой использовал для неофициального решения рабочих проблем. Удобное оружие, надо признать, ибо и после использования выбросить не жалко, и чужая кровь в пластырь впитывается – пальцы с рукояти не соскальзывают, и – самое главное – на рукоятке отпечатков тех самых пальцев не остается.
Мужской голос в соседнем шатре продолжал:
– Вчера человек, увидев меня, умер. Очень хотелось бы думать, что от страха. А другому я раздавил горло вот этими самыми пальцами. Которыми, как ты помнишь, я чуть раньше выдавил глаз еще одному человеку. И все это потому, что нашему с тобой общему знакомому захотелось поразвлечься.
– Вить, отпусти меня, а?
В голосе девушки больше не было ни слез, ни ярости. Он дрожал от страха.
Не каждый раз удается перед решительными действиями «прозвонить» тело, но когда есть такая возможность, грех ею лишний раз не воспользоваться. «Дыхание… Рефлексы… Контроль пространства… Пятый уровень взаимодействия… Пошел!» Макаренко приподнялся и неслышно отодвинул стул в сторону.
«Граждане бандиты! Ваша банда полностью блокирована. Оба выхода перекрыты. Так что предлагаю вам сдаться по-хорошему».
Фраза из известного сериала абсолютно не к месту крутилась в голове Макаренко, пока он кошачьими шагами крался к выходу из шатра. На пятом уровне, когда немного замедляется время и пространство вокруг становится расплывчатым, из глубин сознания частенько к месту и не к месту выплывают разные фразы и плещутся в мозгу, как рыбки в аквариуме, при этом абсолютно не мешая телу самостоятельно выполнять поставленную задачу. Мозг отдыхает, работают рефлексы…
Ковролин на полу, рисунком и ворсом претендующий на персидский ковер, приглушал и без того неслышные шаги.
Макаренко приподнял полог своего шатра, сделал шаг вперед и взялся за край полога шатра соседнего…
В эту секунду двери ресторана за его спиной с шумом распахнулись. Именно с таким шумом, какой бывает от хорошего пинка, посредством которого открывать ресторанные двери как-то не принято.
Макаренко на нестандартную ситуацию среагировал мгновенно – он официантным ужом нырнул в шатер говорливых соседей, шепотом сказал «Тссс!» парочке за столом и приложил глаз к щели между пологом и ковровой стенкой шатра…
Витек наконец-то выговорился. Но легче от этого не стало. Всплеск эмоций, выдернувший из него рассказ, который, в общем-то, если подумать хорошенько, рассказывать кому попало и не следовало, облегчения не принес. И сейчас черная волна депрессии, немного отпустившая минуту назад, снова вполне ощутимо и материально затапливала измученный бессонницей мозг.
Депрессия была намного реальней следователя, ни с того ни с сего втекшего в шатер и сейчас стоящего к ним спиной в интересной позе. Но необычное происходило не только в шатре. Судя по звукам, доносящимся снаружи, в ресторане разворачивалась весьма нестандартная ситуация.
Человек, вошедший в «Место встречи…», был сед, худ, хорошо одет и внешне благообразен. Ему на вид было лет пятьдесят с небольшим, но глаза из-под седых бровей сияли силой, волей и энергией, которым позавидовал бы двадцатилетний джигит. Любой более-менее опытный менеджер любого, даже самого что ни на есть престижного ресторана при первом взгляде на такого посетителя прогнулся бы коромыслом, чтобы угодить нежданному гостю. Ибо пах этот гость не только дорогим парфюмом и солидными чаевыми, но и большими неприятностями в случае чего.
У таких гостей неприятности случаются редко. Чаще они доставляют их другим – тем, кто имел неосторожность встать им поперек дороги. Причем доставляют они их не сами. Они отдают приказы. А технической стороной решения проблем у этих людей занимаются другие.
И сейчас эти другие в количестве шести человек сноровисто доставали из-за пазух тридцатисантиметровые пеналы, по виду и размеру схожие с теми, в каких школьники и студенты восьмидесятых носили логарифмические линейки. И хотя молодые люди тоже одеты были достаточно солидно, взглянувший на их лица обыватель вряд ли решил бы, что это студенты. Скорее всего, он отвел бы взгляд и поспешил пройти мимо.
Потому что в глазах молодых людей горел огонь, при наличии которого внутри черепной коробки человек способен не раздумывая дернуть чеку на поясе шахида, надетого на себя. Либо направить захваченный самолет на мирное здание. Или же отработанным движением развернуть безобидный с виду пенал в пистолет-пулемет ПП-90М, очень похожий на знаменитый «Узи», и начать косить очередями посетителей маленького ресторанчика.
Но седой человек качнул головой – и пальцы молодых людей замерли на курках. Человек обвел взглядом зал, немногочисленных клиентов и официантов, замерших, словно статуи музея восковых фигур, и, безошибочно определив среди статуй директора, поманил его пальцем.
Артавазд моментально вышел из оцепенения и шустро подбежал к предводителю шайки автоматчиков.
– Слюшай, дорогой, – с едва заметным акцентом произнес седой. – Мне сказали, что сюда зашел очень нехороший человек. Молодой такой, с девущкой. Где они, а? Не вижу их совсем.
Человеку, впервые зашедшему в «Место встречи», на первый взгляд шатры Артавазда могли показаться просто стеной, увешанной коврами. Вот и у седого то ли глаза с возрастом стали видеть хуже (во что, судя по этим пронизывающим глазам, верилось как-то слабовато), то ли не захотел лишнего шума и стрельбы в опасной близости от отделения милиции (во что верилось с намного большей долей вероятности), то ли не привык, чтобы над ответами на его вопросы долго раздумывали, да только, подождав пару секунд, он протянул к лицу директора руку с длинными, холеными, увешанными перстнями пальцами, вогнал большой палец в угол рта, а ногтями остальных впился ему в ухо. И, сжав кисть, повторил вопрос.
От немыслимой боли Артавазд взвизгнул, присел и… потеряв сознание, мешком сполз на пол.
– Вах, какой нежный, – поморщился седой, выдергивая салфетку из стакана на ближайшем столе. Он тщательно вытер пальцы, скомкал салфетку и брезгливо бросил перепачканный в слюнях и крови комок на лежащего человека.
Видимо, он привык все делать основательно и при этом никуда не торопиться. Допрос директора не удался, и седой едва заметным кивком головы указал на ковры в глубине зала. Четверо молодых людей двинулись вперед, держа автоматы на изготовку. Двое, те, что постарше и посолидней с виду, отличающиеся от остальных аккуратно подстриженными бородами, остались по бокам седого, одновременно прикрывая главаря и блокируя выход из ресторана. Седой пододвинул стул, сел и жестом подозвал официанта.
– Чай есть?
– В-вам какой? – заикаясь, промямлил бледный официант.
– Зеленый, канешно, – улыбнулся седой. – И убери это, – он кивнул на неподвижного директора. – Люди войдут – что подумают?
Официант тормознул немного, соображая, какой приказ выполнять первым, потом решив, видимо, что чай важнее, бросился в сторону кухни. И тут же присел на середине рывка.
Из-за ковров, оттуда, где находился вход в кухню, раздался треск и грохот, как будто рухнула стена. Боевики с автоматами, не дошедшие нескольких шагов до ковровой стены, тут же изменили направление движения и ринулись на звук…
Увидев входящих в ресторан боевиков, Макаренко осторожно задернул ковровую щель, завел руки за спину, быстрым движением выдернул штыри, сделал шаг к столу, сунул одну из заточек в руку Витька и освободившейся ладонью плавно прикрыл рот девице, собравшейся завизжать при виде пары обоюдоострых самодельных стилетов, довольно жутковатых с виду. Вся процедура заняла не больше секунды.
– Тихо, дура, – прошипел Макаренко в ухо девице. – Там шахиды. Щас взрывать здесь все будут. Надо сваливать.
Что такое «шахид», с недавних пор русский человек знает очень хорошо. Шоковая терапия подействовала. Настя судорожно кивнула.
Макаренко отлепил ладонь от Настиной помады и, шагнув к дальней стене шатра, ткнул пальцем в ковер.
– Режь здесь, – прошипел он Витьку, медленно вводя в ткань лезвие заточки и надавливая книзу. – Только быстро, тихо и очччень аккуратно.
За последнее время в череде людей, появившихся в жизни Витька, следователь почему-то произвел наиболее благоприятное впечатление. И, несмотря на вдолбленное с детства дворовой шпаной «нам менты не кенты» и «мусору верить – себя не уважать», почему-то этому «мусору», столь неожиданным образом прервавшему его обед, Витек поверил сразу.
Он тихо поднялся со стула, сделал шаг и, послушно вогнав лезвие в указанную точку, начал осторожно пилить толстую ковровую ткань.
Совместными усилиями все было кончено меньше чем за минуту. Макаренко раздвинул образовавшийся прорез. Перед ним была гипсокартонная перегородка, отделяющая ресторанную кухню от зала.
– Готовы? – одними губами спросил Макаренко.
Витек недоуменно дернул бровью, но «к чему?» спросить не успел.
Мощно выдохнув, Макаренко нанес удар ногой в середину хлипкой стены.
От этого нехитрого действия достаточно солидная с виду стена повела себя так, как ведут себя стены в плохих боевиках. То есть громко, пыльно и послушно рухнула внутрь кухни.
– Бежим! – заорал Макаренко, перепрыгивая через обломки гипсокартона и бросаясь вперед.
А Витек тормознул чего-то.
Ну, понятно – вроде бы все кино смотрели, и не раз. И когда там крошат стены и орут тебе благим матом «Бежим!!!», стало быть, бежать надо. Никто не задает идиотских вопросов «куда?» да «зачем?». Сказано бежать – беги, отстреливаясь, если есть из чего, так, чтоб пятки сверкали, слепя бликами сидящих на хвосте лиходеев.
Тут же совсем не к месту вдруг возникло в голове это самое «зачем?».
Витек утер с лица рукавом гипсовую пыль, шагнул назад, приподнял полог шатра и – нос к носу столкнулся с чернявым молодым человеком, судя по скорости его передвижения, страстно желающим в этот шатер проникнуть.
Возможно, что, не окажись на его пути Витька, и проник бы молодой человек, куда ему хотелось, и, глядишь, зажатым в руке автоматом воспользовался бы точно и профессионально – но, как говорится, знал бы где упасть, упал бы в другом месте. И Витек, не окажись он на этом самом пути, скорее от неожиданности, не ткнул бы кулаком в летящего на него джигита и не убил его неожиданно для самого себя заточкой, зажатой в этом самом кулаке.
Железо с едва слышным треском легко – ни в какое сравнение с только что резанным ковром – пропороло ткань дорогого пиджака и так же легко вошло в сердце, как входит шампур в кусок хорошо отбитой баранины.
То, что джигит мертв, Витек понял сразу. Возможно, даже раньше, чем понял это сам убитый, попытавшийся оттолкнуть неожиданное препятствие и вдруг понявший, что – все. Что вот эти равнодушные глаза – последнее, что он видит на этом свете. Витек тоже встретился глазами с джигитом – и увидел, как гаснет в них безумный огонь шахида. Может быть, медленнее, чем гаснет огонь в перегоревшей лампочке. Но если медленнее, то ненамного.
«Восьмой».
Абсолютно никакая мысль всплыла в голове Витька. А о чем еще думать в такие мгновения? Не о том же, что только что словно кто-то чужой, живущий в его теле, направил клинок именно в ту точку, от тычка в которую железным штырем человек умирает меньше чем за секунду.
«Восьмой…»
Вслед за этой мыслью всплыл бородатый анекдот про «восьмого». Витек хмыкнул, стряхнул мертвое тело со штыря и всадил его в тело следующего претендента на проникновение внутрь шатра.
Второй джигит, на бегу попытавшийся подтолкнуть в спину замешкавшегося впереди товарища, подтолкнул пустоту. Товарищ внезапно резко сполз на пол, и на месте его затянутой в черный пиджак спины оказалась летящая навстречу окровавленная заточка.
Но второй джигит оказался опытнее первого, уже подлетавшего к небесной базе Аллаха со сладкоголосыми гуриями. Остановиться он уже не успевал, но на бегу, не сбавляя скорости, резко повернул корпус – и штырь, теперь уже вполне осознанно направленный в сердце, лишь распорол шелк пиджака и рубашку под ним, разрезал кожу и, чиркнув по ребру, провалился в пустоту. Результат осознанного удара получился несравнимо худшим, чем предыдущий…
Черный пиджак в области разреза мгновенно стал еще чернее от брызнувшей крови. Но опытный джигит свой опыт получал не в ресторанах, а в горячих точках межнациональных разборок и подобные раны считал царапинами. Стрелять было тесно и неудобно, проще было ударить автоматом по кулаку с заточкой, который обратным движением намеревался уже полоснуть по шее.
Что джигит и сделал, выбив окровавленный штырь из руки противника. Следующим движением джигит крутанул корпус в обратную сторону, треснув Витьку между глаз тем же стволом автомата.
Витек от удара качнулся назад. Джигит оскалился – ствол тупорылого ПП-90М смотрел в живот врага.
Джигит любил своих врагов в такие моменты. Когда они слабы, когда открыты для пуль и лезвий их животы, когда их никчемные рабские души готовы отлететь в чертоги их смешных богов, освобождая места на земле для новых воинов ислама. Он любил их за то, что они избрали именно его для этой миссии – освободить землю от еще одного неверного. Он слишком сильно любил этих людей в эти моменты. И, возможно, сосредоточенность на этой великой любви помешала ему заметить мосластый кулак, вылетевший из-за плеча его почти уже мертвого врага…
Кулак Макаренко врезался в нос джигита и отбросил его на метр назад. Ударенный снес собою стол и упал на пол. Правда, он тут же попытался вскочить, но упал снова, как боксер, схвативший на ринге нокаут и еще не понявший, что это именно нокаут, а не просто обычный удар в переносицу.
– Бежим, бллляха!!!
Макаренко схватил Витька за шиворот и швырнул его в сторону кухни. Другой рукой следователь произвел ту же манипуляцию с остолбеневшей Настей и сам рыбкой нырнул следом, сопровождаемый градом пуль. Двое оставшихся снаружи джигитов при виде, мягко говоря, неудачных попыток товарищей проникнуть внутрь ковровой цитадели, решили действовать более бесхитростно и, выпустив в огромный ковер по три десятка пуль каждый, сейчас меняли магазины, намереваясь удвоить количество дырок в узоре ручной работы.
Макаренко проехался на животе по остаткам стены, вскочил на ноги и рванул было в глубь кухни мимо поваров и поварят, присевших за свои плиты и кастрюли, но успел сделать только несколько гигантских прыжков.
Пуля ударила в ногу чуть выше колена. Макаренко споткнулся, по инерции сделал еще пару шагов и на третьем шаге понял, что теперь дальше он сможет только прыгать на одной левой.
Витек, повинуясь приданному капитаном ускорению, уже промчался половину пути, волоча за собой Настю по направлению к двери напротив, которая ну по всем меркам должна была выходить на улицу. Потому как если не на улицу – то все, кранты, поворачивайся назад, лапки кверху и иди сдавайся неизвестно откуда свалившимся на голову моджахедам. И промчался бы Витек дальше, кабы уголком сознания, сквозь звон вражьих пуль о кастрюли не уловил сдавленный стон. Он обернулся.
– Ты чего, капитан?
– Беги, – сквозь сжатые от боли зубы прошипел Макаренко. – Мента мочить побоятся.
Витек посмотрел вслед Насте, летящей к двери прямо по классику, на двадцать футов впереди своего визга, хмыкнул, потом вернулся, взвалил следователя на плечо и попер его в том же направлении.
«Киношный сюжет, – подумал Макаренко, морщась от боли и стыда, – осталось только стонать „брось меня, командир, а то стукану коллегам, и закроют они тебя за твои дела на острове Огненном, как в известной песне, „на всю оставшуюся жизнь”».
Джигиты перезарядили автоматы и выпустили в ковер еще по магазину, но Витек уже ввалился в дверной проем на противоположном конце кухни.
За дверью был недлинный предбанник со старым хламом, сложенным вдоль стен, заканчивающийся металлической дверью с задвижкой изнутри. Дверь была распахнута, за ней виднелся кусок улицы и слышался где-то вдали удаляющийся визг Насти.
По пути Макаренко протянул руку и прихватил стоящий у стены лом.
– На хрена тебе лом? – прохрипел Витек, слегка задохнувшийся во время скоростной транспортировки стодвадцатикилограммового следователя.
Макаренко ничего не ответил.
Через секунду они вывалились на улицу. Перед ними была проезжая часть узкой улочки между домами. Внедорожник Витька остался у парадного входа в ресторан. А ловить тачку с раненым милиционером на плече на улице, которая шириной как раз только-только продуктовой «газели» Артавазда подъехать-развернуться-разгрузиться, да и то тесновато будет, можно примерно с такой же долей вероятного успеха, как поймать кита на спиннинг в Истринском водохранилище.
Макаренко сполз со спины Витька, привалился к стене, закрыл дверь и подпер ее ломом, вогнав перед этим оный в асфальт мало не на палец глубиной.
– Здоров ты, капитан, – выдохнул Витек, вытирая пот со лба.
За дверью громко завозились и залопотали на нерусском языке. Даже стукнулись в нее раза два без особого результата.
– И ты неслаб, хотя с виду не скажешь.
– Бывает со мной такое, – сказал Витек равнодушно. – Колбасит не по-детски, когда меня убивать пытаются. Сам удивляюсь.
– Колбасит не колбасит, а все равно спасибо.
– Не за что, – пожал плечами Витек.
– Хорошая дверь, наша, не то что импортные, – сказал Макаренко, кивая на дверь. – Сталь «трешка». Такую «калашом», может, и возьмешь, но только пока возьмешь, рикошетов нахватаешься. А «калашей»-то у них и нет.
– И у нас нет.
– Угу, – согласился Макаренко.
– И чего дальше делать будем? – спросил Витек. – Я тебя больше переть по-любому не смогу. И так ноги трясутся. Здоров ты больно.
– А я особо и не напрашивался, – сказал Макаренко. – Ты это, беги куда-нибудь. А то сейчас джигиты в зал вернутся, доложат своему Хоттабычу что почем, ресторан обегут по периметру, и писец нам обоим.
– Так оно по-любому когда-нибудь писец, – сказал Витек равнодушно. – И какая разница – сейчас или завтра?
Макаренко с интересом посмотрел на парня.
– И чего, совсем жить не хочется?
– По фигу, – сказал Витек, сплюнув на асфальт набившуюся между зубов гипсовую пыль.
Закончить дискуссию им не дали.
Из-за угла ресторана вылетела белая «десятка» и с визгом тормознула рядом. За рулем сидел Афанасий.
– Мухой в тачку! – проревел он.
Два раза повторять не пришлось. Витек рванул на себя заднюю дверь, вернулся, поднатужился, заволок в салон раненого следователя, захлопнул дверь и сам влез в машину рядом с водителем.
– Кто это с тобой? – бросил Афанасий, дергая рукоятку переключателя скоростей и выжимая газ до пола.
– Мент, – сказал Витек. – А чего это вы со своим Стасом, как в кино, всегда вовремя появляетесь, все красивые и в белом?
– Это – мент?! – вместо ответа заорал Афанасий. – Ты мне мента в тачку засунул? Да еще… чего это с ним?
На очередном повороте Макаренко завалился на бок и отключился.
– Да он поди еще и с дыркой!
– В ноге, – уточнил Витек. – Его в больницу надо.
– Это тебя в больницу надо. В психушку, – фыркнул Афанасий, выруливая на проспект. – Чтоб ментов дырявых порядочным людям в тачки не совал. Ф-фу, вроде оторвались.
– От кого?
– В город Тигр-хан пожаловал. Тебя мочить за Саида и заодно территорию его себе прибрать. Поликлиника твоему менту сойдет?
– Сойдет, наверно. Если все равно поблизости больше ничего нет.
Афанасий гнал далеко за сотню. Подержанная «десятка» тряслась на поворотах, в ней что-то подвывало и жалобно скрежетало, когда Афанасий выкручивал руль, чуть не сворачивая его напрочь лопатообразными ручищами.