Якудза (сборник)

Витек не стал отбрехиваться, просто по-английски повернулся спиной к лифту и Александре и потопал к бару.

За стойкой по-прежнему скучала белокурая копия Шарлиз Терон. Обычно Витек слегка пасовал перед такими девушками, да и, честно говоря, такие редко забредали в рабочие районы города. Но сейчас в крови бурлил адреналин и бесшабашный кураж кружил голову. Последний день камикадзе, одним словом.

– Привет, – сказал он, взбираясь на высокий стул.

Девушка оторвалась от созерцания стойки, смерила глазами Витькову куртку и вернула глаза на место.

«Все мы одна семья, – подумал Витек, вспоминая собственные недавние сидения за прилавком. – Вот только мух здесь нет и никогда не будет».

– Мне коктейль. Протеиновый.

Девушка сморщила лобик и подозрительно уставилась на Витька.

– Какой фирмы?

– На твое усмотрение, Настенька, – вальяжно сказал Витек.

Настенька хмыкнула и, встав со стула, заправила стоящий на стойке блендер розовым порошком.

«Клубничный», – с ужасом подумал Витек. Только сейчас он понял, что в животе у него – полный абзац, будто корову проглотил. Стасов коктейль оказался жутко сытной штукой. При виде готовящейся новой порции желудок страдальчески съежился, отчего выпитый ранее протеин подступил к горлу.

Витек проглотил комок – и решился.

– Насть, я не умею красиво говорить, поэтому скажу, как есть. Завтра меня, наверно, убьют, поэтому сегодняшним вечером я хочу быть с тобой. У тебя когда смена заканчивается?

Настя обернулась. В ее широко раскрытых глазах было удивление.

– В девять заканчивается, – сказала она.

Витек посмотрел на часы у входа.

– То есть через пятнадцать минут. Я тебя у камня подожду. Который здоровый у входа.

– Подожди, – пожала плечами Настя. – С тебя двадцать долларов. Но у камня не надо.

– Почему?

– Там в бассейне крокодил живет. Геной звать. Он хоть и беззубый, но чего-нибудь отщипнуть может запросто. Хотя можно и у камня. Ты подумай, может, оно и к лучшему? Жить будет легче, никого хотеться не будет.

– Вы все здесь на язычок такие? – проворчал Витек.

– Ха! – хмыкнула блондинка. – Это я еще белая и пушистая.

Она выключила блендер и поставила кувшин перед Витьком.

– На, пей свой коктейль. И встретимся через десять минут на автостоянке. Двадцатку-то гони.

«Мама! – подумал Витек, выкладывая на стойку требуемое. – Да я за двадцать долларов…»

«Мама!!!» – подумал Витек вторично. Потом мысленно зажмурился и опрокинул кувшин в себя. Не пропадать же добру…

Настя ушла утром. Проснулась, зевнула, похлопала несмытыми вечером накладными ресницами (не до глупостей было), потянулась сладко всем своим великолепным телом, словно кошка, потом отбросила одеяло, встала с кровати и стала одеваться.

– Завтракать будешь? – позевывая, спросил разбуженный ее потягиваниями Витек.

– А у тебя есть чем? – равнодушно спросила Настя, натягивая юбку.

Действительно, завтракать было нечем. А в свете предстоящих сегодня событий, может быть, и незачем. Тем более что недоученный фельдшер Сева Франкенштейн сожрал все, что только можно было сожрать.

– Ну, может, кофе? – неуверенно предложил Витек. Наличие кофе тоже было под вопросом.

Настя сморщила носик, что должно было означать отказ.

– Ну, не хотите – как хотите.

Витек еще немного понаблюдал за стриптизом наоборот, потом все-таки решился задать мучивший его вопрос.

– Слушай, а почему ты… ну, вчера со мной… это самое…

– Согласилась трахнуться?

– Ну да…

Настя пожала плечами.

– Хоть один мужик нормально подошел и нормально попросил. И то, что с разбитой мордой не комплексовал, – это подкупает. Остальные же только глазками масляными ощупывают и одно и то же гундосят: «Девушка, можно с вами познакомиться…» Надоело.

Она закончила одеваться, надела туфли, взяла со стола сумочку, скривилась брезгливо, сщелкнула с кожаной ручки дремлющего таракана и направилась к двери.

Витек удивленно смотрел вслед девушке. Что это, живая иллюстрация к поговорке «вместе проведенная ночь не повод для знакомства»?

– Насть…

Девушка подергала ручку двери.

– Только не начинай, ладно? Как у тебя тут открывается?

– Колесико замка крути в обратную сторону. Слушай, а может, мы как-нибудь еще?..

– Все у тебя не как у людей.

Настя открыла дверь, шагнула было за порог, потом остановилась и обернулась.

– Когда ты сам, Витек, начнешь крутиться не в обратную сторону, тогда заезжай в клуб, поговорим. Только не заходи, а заезжай, ладно? Я, конечно, девушка романтичная, но пешком через весь город больше ходить не буду.

И ушла…

Ночь кончилась. За окном хмурилось очень позднее утро.

И снова пришли мысли.

На часах было одиннадцать.

Два часа до смерти. Вот только чьей?..

Вам приходилось убивать? Спросите того, кому приходилось, – как это? В кино-книго-видеобоевиках все просто. Бах! И одним негодяем меньше. Или не одним. Они там мрут пачками, сотнями, мириадами. Кажется, если собрать и посчитать всех, погибших в книгах и на экране, то не хватит всего населения планеты.

Но там, в боевиках, на придуманных сценах умирают придуманные люди. Актеры, которые после выстрела и судорог потом встают, стирают с одежды легкосмываемое пятно и готовятся ко второму дублю. И быстро забываются и зрителем, и самим автором, потому что это очень легко – убивать придуманных людей.

Спросите у того, кому приходилось убивать непридуманного, – как это в первый раз? «Во второй будет легче», – скорее всего, ответит тот, кому приходилось. Или ничего не ответит. Потому что нормальному человеку это всегда почему-то трудно…

На тумбочке возле входной двери зазвонил телефон.

Хорошо ему. Позвонили – работаешь, не позвонили – балдеешь. И вся забота. Был бы он живой, телефон, понял бы, что не жизнь у него, а лафа райская.

Но он не живой, и нет у него ни стыда ни совести. Дребезжит истошно, сволочь, надтреснутым мявом, будто кота за гениталии тянут. А так охота перед таким жутким делом поваляться в постели, потащиться, может, в последний раз. Подушку, духами женскими пропахшую, понюхать…

Витек чертыхнулся, встал с кровати, подошел к тумбочке и снял трубку.

– Да.

– Доброе утро, Витек.

Витек промолчал. Взгляд сам собой скользнул по стене и остановился на оттопыренном кармане куртки, висевшей на вешалке.

– Ты не забыл о нашей сегодняшней встрече?

Голос Саида на другом конце провода был насмешливо-высокомерным. От былой наигранной вежливости не осталось и следа. Видимо, ему надоело упражняться в красноречии и светских манерах.

– А мы теперь на «ты»? – спросил Витек.

Саид рассмеялся.

– Со своими собаками я обычно на «ты». Ты ведь теперь моя собака. Так, засекай время. Ровно через час придешь к арке, отдашь документы на квартиру. И прихвати с собой большую сумку с каким-нибудь тряпьем. Пойдешь сегодня в одно место, отнесешь кое-что.

– А тряпье зачем?

– Сверху товара положишь, бестолковый ты мой. Остановят, спросят – скажешь, белье в прачечную несу.

Ты теперь часто в прачечную ходить будешь. Кстати, сестра тебе привет передает.

Витек скрипнул зубами.

– Ей тоже.

Саид рассмеялся снова.

– Обязательно передам. Короче, шевелись. И чтоб без фокусов.

«Ту-ту-ту», – протяжно заплакала трубка. Витек осторожно, словно кобру, положил ее обратно на рычаги. Посмотрел на нее задумчиво, потом почесал прилепленную к телу пластырями марлевую повязку, под которой внезапно зазудело плечо. Оно так вот зудело иногда. Заживало.

«На хорощий собак все быстро заживает… Так. Значит, через час. Торопится. Вроде вчера на час дня назначал…»

– В гости к Богу не бывает опозданий, – тихо, хрипло и глухо пропел за соседской стенкой Высоцкий.

Витек криво усмехнулся и, подойдя к вешалке, вытащил из кармана куртки револьвер. Откинул барабан, вытащил из кармана патроны…

На пол упал пакетик с таблетками.

«Принимать за час до убийства…»

Витек поднял пакетик и с сомнением всмотрелся в три кружочка, содержащих в себе какую-то подозрительную Стасову «правду».

«Может, ну их на фиг? Но, с другой стороны – почему бы и нет? Стас-то вроде как помог в первый раз, а то бы точно забили бычары до смерти. Глядишь, и во второй раз не навредит».

Он открыл пакетик, высыпал в ладонь таблетки, бросил их в рот, разжевал, проглотил – и только после этого вспомнил, что Стас советовал принимать «по одной до убийства».

«Теперь-то уж чего? Теперь-то уже поздняк метаться. Не блевать же перед мочиловом в туалете. Не романтично оно как-то», – рассудил Витек. После чего, зарядив револьвер, достал из-за шкафа спортивную сумку с кимоно, перчатками и утяжелителями для рук и ног, подняв облако слежавшейся пыли. Так она и лежала там, за шкафом, сумка эта, с самого ухода в армию и до сего времени. Сестра не трогала. Знала – святое.

Знала – да не все. Это когда уходил – святое было. Сейчас – так, вещи из прошлого. От мистики и легенд об энергетических ударах и летающих ниндзя, коими в изобилии пудрили мозги подвальные тренера, осталась только вот эта слежавшаяся пыль. И сумка. Там, в армии, быстро разъяснили, что почем…

Витек не спеша оделся, положил револьвер в карман, чтоб полегче нести было, выбросил из сумки утяжелители, закинул ее на здоровое плечо и открыл дверь.

Под ногами шуршали листья. Дубовые, с ровно, словно резцом художника, обрезанными волнистыми краями; кленовые, вызывающе растопырившие желто-зеленые пальцы… В городе любили деревья, и их ровными рядами были засажены многие улицы и аллеи. Ковер опавшей листвы застилал тротуары очень быстро, и метлы дворников не успевали справляться с этим ковром.

Красивых листьев было много. Правда, были среди них и еще какие-то – мелкие, подгнившие, уродливые и скрюченные, затесавшиеся по случайной природной недоработке в роскошное покрывало осени и теперь прилипающие к обуви прохожих бесформенными черно-рыжими кляксами.

«Уроды есть везде», – подумал Витек – и подивился сам себе. Надо же, вроде бы сроду не обращал внимания на всю эту поэтическую дребедень. Ходил себе мимо год за годом, а тут – на тебе – листья, деревья… Хотя, сестра рассказывала, в детстве вроде какие-то там гербарии собирал… Но мало ли кто как чудил в детстве…

Навстречу Витьку шли парень с девушкой. Он что-то рассказывал, помогая себе обеими руками, она заливисто смеялась, закидывая голову назад. В руке девушка держала букетик из нескольких кленовых листьев.

«И этого у меня не было, – удивился Витек. – Познакомились, пузырь винища раздавили – себе рюмку, ей – остальное – и в койку. И вся любовь. А чтоб вот так, ничего не делая, просто гулять – не было…»

Внезапно его качнуло.

«Вот те на…» – удивился Витек.

Пространство перед лицом смазалось, словно невидимый художник провел по нему плохо вымытой кистью. Фигуры девушки и ее парня смазались, став серыми силуэтами на фоне серой ленты улицы, словно забором огороженной нависшими громадами зданий. Лишь листья в руке девушки пульсировали изнутри багряно-красным, того и гляди готовые прорваться и хлынуть на землю кровавым потоком. И медленно ползли к ним со всех сторон черные от сажи цветки сакуры в надежде омыться и очистить себя от скверны.

«Я всегда знал, что они живые», – подумал Виктор. И ничуть не удивился тому, что сходит с ума. Оказывается, те, кого люди считают сумасшедшими, просто живут в своем мире, в котором никто не удивляется тому, что у цветов и листьев есть своя жизнь и свои желания.

Но видение длилось недолго. Нерадивый художник махнул своей кистью в другую сторону, мир вздрогнул – и вернулся в привычное русло. Виктор сморгнул и проводил взглядом парочку, свернувшую за угол.

Всему в этом мире есть объяснение. Например, врачи говорят, что если человека часто и сильно бить по голове, у него случаются глюки. А еще у человека бывают дела, которые надо сначала сделать и лишь потом ломать голову над тем, что происходит с ним и с окружающим его миром.

Дорога свернула к арке.

Под аркой курил Ибрагим.

– Вах, какой сюрприс, – сказал Ибрагим и выплюнул бычок. – Сумка зачэм принес?

– Саид сказал, – безразлично сказал Витек. У него из головы упорно не шли те мертвые листья в руке у девушки, наполненные пульсирующей кровью, словно в каждом из них билось в агонии маленькое сердце.

– Открывай.

– А?

Витек сейчас не совсем понимал, чего от него хотят.

– Сумка открывай, блят! Чего встал? Твой мама сыктым, сюда дай! Э?! Сумка дай сюда, сказал!

Ибрагим не вписывался в картину осени. Он много и громко говорил, и у него плохо пахло изо рта. И именно сейчас, когда на Витька почти снизошло что-то очень большое, важное, с детства до боли знакомое, Ибрагим с его ненужными словами и запахами был совсем не в тему.

Ибрагим шагнул вперед, схватил сумку и дернул на себя. Витек равнодушно разжал пальцы и отпустил ручки. Не ожидавший столь легкой победы Ибрагим качнулся назад и на секунду потерял равновесие.

Это неправда, что секунда – очень короткий отрезок времени. Он более чем достаточный для того, чтобы достать из кармана вторую руку и ударить человека стволом револьвера в горло.

– Твой рот… хрррр!!!

Ибрагим выпустил сумку, схватился за кадык и опустился на землю. Но он уже мало интересовал Витька. Под аркой не было листьев – там был только голый асфальт, а это было неправильно. Осень манила Витька своим увядающим великолепием. Он шагнул вперед, но что-то помешало ему сделать следующий шаг.

Витек посмотрел вниз. Ибрагим хрипел. Держась свободной рукой за горло и сверкая выпученными глазами, другой рукой он цеплялся за его ботинок. Витек поморщился, потом нагнулся и размашисто ударил Ибрагима кастетной накладкой в висок.

Ибрагим дернул ногами и затих. Витек высвободил ботинок из скрюченных пальцев и пошел вперед, к свету.

А впереди, конечно, была осень. Впервые за всю сознательную жизнь Витьку захотелось написать стихи. Прекрасные, как сама умирающая природа.

– Документы принес? А Ибрагим где?

У выхода из арки была не только осень. Там были еще какие-то люди, также не вписывающиеся в окружающий ландшафт. Одного из них Витек откуда-то знал, причем знание это не доставляло ему ни малейшего удовольствия. Напротив, присутствие этого человека напрягало и мешало просто смотреть на столь долгое время недоступную ему красоту.

– А сумка где? Это… ты что, совсем…

Он почувствовал, он почти почувствовал то волнующее, щекочущее ощущение счастья из далекого-далекого, давно забытого детства. Но ему мешали. Как же ему мешали!..

Он медленно поднял руку…

Почему-то рука казалась вооруженной большим ластиком, который стирал со сказочно красивой картины уродливые черно-рыжие пятна…

В револьвере кончились патроны, но пятна все равно корчились, пачкая желтые листья красным. Это раздражало. Витек подошел, выщелкнул из рукоятки стилет и ударил. Пятно затихло. Витек двинулся к следующему.

– Стоять! Не двигаться!! Брось оружие!!!

Голосов было много. Витек удивленно оглянулся, но так ничего понять и не успел. На него стремительно надвинулся черный силуэт, потом в голове взорвался огненный шар и – так до конца и не понятое откровение рассыпалось в пыль.

Последнее, что он увидел, падая лицом вниз, – это был стремительно набегающий знакомый лысый затылок Саида с выходным отверстием мягкой револьверной пули. Отверстие было похоже на морскую звезду, в трещинах лучей которой еще слабо пульсировало что-то бело-красное и пока живое.

И наступила ночь.

Утро было душным и тусклым, как в давно не мытом аквариуме. Витек разлепил глаза, шевельнулся и застонал.

– Ты б лежал и не дергался, а то ж кони двинешь, – посоветовали справа.

Витек послушался и дергаться перестал. Действительно, почти сразу стало немного лучше, если это можно так назвать. А в общем и целом было плохо. Так плохо, что захотелось обратно, в то беспамятство, откуда он только что вынырнул.

Болело все, что только могло болеть. Руки, ноги, ребра, спина…

– Это тебя ОМОН принимал. Или СОБР, – сказал голос справа. – Тебя как внесли – я сразу просек, что не отделение. Когда отделение принимает, человек пятнистым, как камуфляж, не бывает. Так, дадут пару раз по почкам – и ладушки. Короче, не свезло тебе, парень. Конкретно не свезло.

Витек пересилил боль и повернул голову.

Справа, на железной, сваренной из металлических полос кровати, прислонившись спиной к зеленой бугристой стене, сидел крупный, бритый наголо мужик в спортивном костюме.

– А все же лучше тебе не дергаться, – повторил мужик.

– Сам разберусь, – прокряхтел Витек. Потом стиснул зубы, подтянулся и тоже сел.

– О, наш человек, – удивился бритый. – Так за что тебя так?

Боль во всем теле была тупая и какая-то… привычная, что ли? За последние дни Витька так много били, что организм, похоже, потихоньку начал к этому делу адаптироваться.

– Где я? – спросил Витек.

– О! – снова удивился бритый, да так, что брови у него задрались кверху и кожа на лбу собралась в кучу мелких складочек, отчего хозяин лба стал похож на бульдога. – В ментовке, где ж еще. В ИВСе.

– Это что?

– Чего «что»? – не понял бритый.

– «Ивсе» что такое?

– Не наш человек, – констатировал бритый. – Не «ивсе», деревня, а ИВС. Изолятор временного содержания.

– Временного? Это значит, скоро отпустят?

Бритый раскатисто расхохотался. Ржал он долго и зычно, так что в металлической двери открылось окошко. В окошке обозначилась голова в фуражке и заорала:

– Да потише вы там, е-мое. Как не в тюрьме прям сидят, а в комнате смеха.

Бритый ржать перестал, вытер выступившие слезы и уставился на Витька, как Иван-царевич на говорящую лягушку.

– И откуда ж ты такой свалился, а?

Витек набычился и отвернулся.

– Да ладно тебе, братуха, не прими в ущерб, – примирительным тоном сказал бритый. – Просто прикол ты отмочил – хоть стой, хоть падай. Ты хоть поясни – мент, что тебя сюда приволок, правду сказал или обратно порожняк прогнал?

– Насчет чего? – глухо спросил Витек.

– Насчет тебя. Что ты четырех хачей вглухую замочил.

Витек откинулся на собственную свернутую комом куртку и зажмурился. Значит, все правда. Значит, это был не сон, а просто короткое замыкание мозгов.

Все помнилось очень смутно, будто и правда все происходило во сне. Ибрагим пытается вырвать сумку, собственная рука с револьвером – полуреально, как в китайском привокзальном игровом автомате со стрелялкой – вроде бы и сам все делаешь, а вроде – кто-то другой, к тебе отношения совсем не имеющий. Потом листва и контуры распростертых на ней тел, из-под которых красными медленными лужами расплывается кровь, расколотый затылок Саида… И красота неземная вокруг, и восторг безумный от этой красоты, и чей-то голос в голове, и обрушившаяся после темнота, в которой не было ничего, кроме этого голоса, декламирующего до слез прекрасные стихи, которые теперь, как ни силься, уже не вспомнишь…

– Правда, – сказал Витек.

– Ну, ты даешь! – восхитился бритый. – Достали небось круто, а?

– Долг навесили, сестру украли, – механически ответил Витек.

– Не, ну ты в натуре пацан духовитый, – не успокаивался бритый. – Тебя как звать?

– Витек.

– Уважаю. А я Афанасий. Чего смотришь? Родители так назвали. И не из-за пива – пива тогда такого не было, а в честь путешественника Афанасия Никитина. Не промахнулись родители, – хмыкнул Афанасий. – Так вот до сих пор по лагерям и путешествую. Да… Дык это, я чо говорю. Ты теперь, главное, не менжуйся. Тебя под такую статью, небось, на пожизненное на остров Огненный определят. Там тебя родня тех хачей, скорей всего, не достанет. А вот если куда в другую зону – тогда хреново. Как пить дать вычислят. И тогда, как говорится у классиков, перо в бок и мясо в речку.

Витьку говорить не хотелось. Он лежал, закрыв глаза, и рассматривал темноту. Но не было того голоса в этой темноте. Был лишь голос бритого Афанасия, назойливо жужжащий в ушах.

– Конечно, от братвы тебе всегда и везде уважение будет. Как ни разложи, на беспредел ты достойный ответ дал. Тем более, говорят, что по сто пятой второй сейчас вышку отменили.

Витек открыл глаза.

– Сто пятая вторая – это что?

– Статья УК, – оживился Афанасий. – Убийство с отягчающими. От восьми до двадцати. Или пожизненное. Или вышак. Твоя статья то есть.

– То есть мне здесь минимум восемь лет сидеть? – медленно спросил Витек.

– Почему здесь? Здесь так, что-то типа предбанника. Щас они там со статьей по-быстрому определятся и на тюрьму тебя повезут. Хотя чего там особо определяться – и так все ясно. В тюрьме в одиночке с полгодика попаришься под следствием – и в зону.

– Или к стенке.

– Или так, – кивнул бритой головой Афанасий. – Но это – вряд ли. У нас менты нынче на Запад равняются, а там мочить нашего брата не положено. Там зэков воспитывать полагается. Это скорее черные в хате на тюрьме или на этапе тебя грохнуть попытаются. Так что не зевай, братуха.

Витек молча приподнялся с кровати, свесил ноги, подождал, пока перестанут кружиться перед глазами грязно-желто-коричневые плитки пола, потом встал и направился к кранику, торчащему из стены над дыркой в полу.

– Отлежался бы малешко, – неуверенно сказал Афанасий.

Витек не ответил. Он открыл краник и подставил голову под струю ледяной воды.

Постепенно кожа затылка от холода потеряла чувствительность – только неснятые швы слегка саднили – но и в голове, и в остальном организме стал намечаться порядок. Дырка параши перестала плавать перед глазами туда-сюда, боль в теле притупилась и ушла на второй план. На первом плане осталась одна-единственная мысль.

Маленькая дверца, врезанная в большую металлическую дверь камеры, опустилась вниз.

– Хорош купаться, – строго сказала голова в фуражке, обозначившаяся в проеме дверцы. Под фуражкой имелся довольно крупный нос сизоватой расцветки. – На выход.

– С вещами? – со своих нар поинтересовался тезка великого путешественника.

– Было б с вещами – я б сказал, – огрызнулась голова, открывая большую дверь. – Руки за спину.

Витек закрыл кран, мотнул головой, отряхивая воду с волос, и чуть не упал. Предательский пол снова качнулся в сторону на манер палубы тонущего корабля.

– Давай, давай, пошевеливайся.

Голове было на Витька наплевать, у нее с полом проблем не было. У нее были проблемы после вчерашнего, судя по мутным глазам и характерному амбре, разносящемуся по камере из-под фуражки. Принадлежала голова сержанту субтильного телосложения с замашками средневекового вивисектора маркиза де Сада. Он ловко заломил руки Витька за спину и, туго защелкнув наручники, довольно жестко воткнул ему между лопаток конец резиновой дубинки.

– Вперед!

Вдоль недлинного тусклого коридора, выкрашенного в веселенький канареечный цвет, черными заплатами на стенах были налеплены двери с глазками, огромными замками и такими же, как и у Витька в камере, окошками, предназначенными, вероятно, исключительно для засовывания туда голов в фуражках.

«Тогда б круглыми их делали, что ли, – подумал Витек. – В смысле, окошки, а не головы».

Он усмехнулся собственным мыслям.

– По сторонам не смотреть! – скомандовал последователь маркиза, снова сунув Витьку демократизатором в позвоночник.

Коридор кончился. Дверь за поворотом коридора была обычной, фанерной, обшарпанной, со следами неумелой реставрации по контуру. Из двери торчала крашенная под золото китайская ручка, вживленная, видимо, недавно с целью облагородить пейзаж и уже успевшая местами облупиться.

– Лицом к стене! – скомандовал конвоир Витьку. Потом, сощурившись, смерил его взглядом сверху донизу и, не найдя более, за что бы применить к арестованному свое резиновое орудие пытки, крякнул досадливо и, открыв дверь, просунул туда фуражку.

– Арестованного доставил, трищ капитан, – доложил он.

– Заводи.

В кабинете было тесно. Стол, стул, еще стул, шкаф и десять квадратных метров площади.

У окна спиной к вошедшим, лицом к окну стоял плечистый мужик. Если бы Витек уважал классиков, возможно, он бы подумал, что со спины «трищ капитан» здорово смахивает на пушкинского каменного гостя, на которого кто-то шутки ради напялил милицейскую форму. Но Витек классиков не читал и потому подумал: «Что-то мне шибко часто в последнее время стали встречаться нехилые плюхи и здоровые кабаны. А ментовская форма ему идет как корове декольте. Ему б футболку в обтяжку – как раз будет Стасу двоюродный братан. Или компаньон по лагерным путешествиям для моего соседа по камере».

– Садись, – не оборачиваясь, сказал мужик. Витек принял это на свой счет и сел на стул, привинченный болтами к полу. – А ты, Мартынюк, учти, – продолжил капитан, – еще раз услышу, как ты арестованных шпыняешь, – получишь по полной программе.