От таких шокирующих выводов туман в моей голове рассеялся, и я вспомнил, где видел этот взгляд. Однажды, когда я попал в прошлое, а точнее в 1941 год, мне повстречался оберфюрер Карл Гебхард, талантливый ученый и один из главных организаторов и участников медицинских экспериментов над заключенными концлагерей во время Второй мировой войны. Признаться, тогда я сам чуть не стал жертвой эксперимента ученого-садиста. Мне повезло остаться в живых, но я навсегда запомнил немигающие глаза Гебхарда цвета хирургического скальпеля.
И у рабочего с татуировкой были точно такие же глаза.
Вот тут я немного и тормознул…
Современные КПК позволяли получить из интернета любую информацию, и после своих приключений во времена Второй мировой войны я выяснил, что по результатам Нюрнбергского процесса дослужившийся до группенфюрера Карл Гебхард был повешен в 1948 году. То есть рабочий со стальными глазами и взглядом Гебхарда не мог быть Карлом Гебхардом. И хотя татуировка как бы намекала на связь ее владельца с СС, но мало ли… Вдруг реально моряку не повезло с ранением руки и я сейчас мысленно гоню на человека, который вообще не при делах?
Но тут длинный мужик, что стоял рядом, подкинул пищу для размышления.
– Чего за рабочие такие, не пойму, – сказал он. – Точно не комбинатовские. Я наших всех на комбинате знаю, как-никак, на проходной со дня открытия работаю, просто сегодня не моя смена. Хотя, если через проходную прошли, значит, с допусками все в порядке. Но надо будет все-таки на всякий случай комитетчикам доложить насчет…
Я дальше не расслышал, насчет чего собирался длинный докладывать сотрудникам КГБ. Потому что я уже шел за рабочими, которые, откинув задний борт тентованного грузовика, один за другим загружались в кузов. При этом я разглядел в тусклом свете фонаря, что номер грузовика заляпан грязью. Бывает, конечно, мало ли. Но когда совпадений становится слишком много, я перестаю верить в совпадения и полностью доверяюсь своей сталкерской «чуйке», которая сейчас прям звенела внутри меня растревоженной натянутой струной, что по моему опыту свидетельствовало – я на верном пути.
Причем у меня появился еще один повод поторопиться, потому что сзади раздался чей-то голос:
– Слышь, мужик, погоди! Это на тебе не мое пальто, случайно?
А впереди, метрах в тридцати, последний «рабочий» уже поставил ногу на стальную скобу откинутого борта – одно движение, и он будет внутри грузовика, который стоял с незаглушенным мотором.
В общем, раздумывать было некогда, и я начал действовать. Как всегда в таких случаях – на интуиции, отключив сознательное. Потому что если начнешь мысли в черепе ворочать, прикидывать, что делать дальше, – потеряешь драгоценные секунды. Потому я предпочитаю в экстремальных ситуациях волевым усилием отпустить контроль над разумом и предоставить своему организму, закаленному во множестве битв, самому вытащить меня из щекотливого положения.
Рванув пояс, который был простым узлом завязан у меня на животе, я сбросил на землю пальто со словами:
– Да на, подавись, куркуль!
При этом я хлопнул ладонью по усам пси-клопа, намертво вцепившегося в ткань моего бронекомбинезона – понятное дело, кому ж охота терять ценную кормушку?
Челюсти твари немедленно вонзились мне в плечо, а сзади раздалось:
– Ну ты, Мишка, фрукт! Без спросу взял мой шмот, а я же еще и куркуль!
Нормально сработал клоп, оперативно. Мгновенно поймал мою мысль и захватил мозг хозяина пальто так, чтоб тот увидел во мне своего лучшего друга.
И не только его. Вперед я тоже послал мысленный импульс вместе с криком:
– Хальт!
В немецком я немного получше стал разбираться за время моего участия во Второй мировой, так что, надеюсь, мой окрик «Стой!» прозвучал без особого акцента и достаточно громко, чтоб рабочий в последний момент бросил взгляд на меня… и застыл на месте с выпученными глазами, глядя, как я бегом несусь к грузовику.
И я понял, что не ошибся. Ни в своих предположениях, ни в своих действиях. Похоже, та «дымка» в моем мозгу появилась не случайно, как только я попытался вспомнить, где мог видеть столь хорошо запомнившиеся мне глаза «рабочего», – то ли мгновенный гипноз это был, то ли еще что. Хорошо, что я догадался глаза закрыть и прервал контакт. Теперь же я сам послал вперед через пси-клопа мысленное изображение – и последние сомнения отпали у меня, когда «рабочий», на лице которого за мгновение успела смениться целая гамма эмоций, ошеломленно пролепетал:
– Майн фюрер?..
Уважаю я свой организм, который умеет в экспромт быстрее, чем мой мозг выдаст что-то путное. Да, предполагаю, что он вряд ли смог бы сгенерить что-то настолько безбашенное, как послать в мозг «рабочего» картину, что к грузовику бежит не кто иной, как слегка поседевший, но вполне себе бодрый Адольф Гитлер. Давно известно: чем абсурднее картинка, тем легче в нее верят те, кто хочет в нее верить.
Теперь сомнений больше не было. Аварию на химкомбинате устроили эсэсовцы из организации ODESSA.
И я, кажется, уже догадывался, с какой целью.
Похоже, они прознали, что с помощью ядерного взрыва можно получить артефакт, из которого реально выковать нож, способный прореза́ть дыры в пространстве и проходы через время. Правда, непонятно, как группу совершенно незнакомых «рабочих» сотрудники КГБ сначала пропустили на секретный комбинат, а потом выпустили обратно, но это сейчас уже было неважно. Потому что думать – это потом.
Сейчас надо было действовать.
– Ага, фюрер, – сказал я, с разбегу сунув под мышку эсэсовцу ствол автомата и нажав на спуск.
Ткань и мясо заглушили звук очереди, только три гильзы звякнули об асфальт. Немца снесло с борта грузовика – думаю, он умер сразу, так как линии выстрелов, по моим прикидкам, прошли сквозь сердце. Что ж, хорошая смерть для нациста, загубившего немало невинных жизней. Быстрая. Можно считать, подарок.
К сожалению, я к этому времени понял: поддерживать образ Гитлера в головах у шести оставшихся эсэсовцев у меня не получится. Энергозатратная это штука, оказывается, посредством пси-клопа пытаться выдать себя за какого-то конкретного известного персонажа. Впечатление было, будто из меня энергия уходит стремительно, будто плотину прорвало. И чтоб у меня остались хоть какие-то силы, клоп снова ладонью по усам отхватил – мол, хорош, спасибо, ну тебя на фиг с такими услугами.
Клоп возмущенно икнул, но выпендриваться не стал – моментально прервалась и боль в плече, куда паразит вновь вонзил свои челюсти, и стремительный отток энергии. Всё. Стало быть, для фашистов в грузовике я больше не фюрер. Ну и ладно, справлюсь без маскировки. Или же сдохну, мне не привыкать.
Грузовик уже трогался, когда я запрыгнул внутрь кузова, понимая, что времени у меня – секунда. Может, две до того, как те, кто там сидел, поймут, что я не тот последний слегка задержавшийся фашист из их команды, которого они ожидали увидеть.
В принципе, две секунды – вполне достаточное время, чтобы в кузове, скудно освещенном лампой над окошком кабины водителя, длинной очередью положить всех оставшихся нацистов.
Но мне Гебхард нужен был живым. Ибо я не был уверен, что «Бритва» у него. Группенфюрер вполне мог спрятать артефакт где-нибудь на территории комбината, и если б я пристрелил Гебхарда, искать «Бритву» можно было всю оставшуюся жизнь. Или – как вариант – организовать свой собственный ядерный взрыв, что, на мой взгляд, было несколько сложновато.
Потому я использовал две секунды по-другому.
«Рабочий» с глазами группенфюрера и татуировкой был плотного телосложения, с мощной шеей и плечами штангиста – лицо изменить можно, а вот с ростом и фигурой сложнее. И хоть по сравнению с сорок первым годом Гебхард несколько похудел, но раскачанные плечи и шея никуда не делись.
Примерно полсекунды у меня ушло на то, чтоб в полумраке кузова рассмотреть троих эсэсовцев, точно не подходящих под вышеописанные параметры.
По ним я и начал стрелять.
Почти успешно…
Того, что был ближе всех, я перечеркнул очередью от груди до макушки. Хороший, кстати, метод в ближнем бою – даже если на противнике бронежилет, первые две-три пули его по-любому остановят, а четвертая-пятая с высокой вероятностью успокоит навеки. Да и вести очередь проще, когда первыми выстрелами к груди пристрелялся.
В общем, с этим фрицем все получилось. Он даже со скамейки встать не успел, как его мозги уже плеснули на брезент из развороченного затылка. А вот пятеро остальных синхронно бросились на меня, одновременно выхватывая из карманов и потайных чехлов ножи и пистолеты. Понятное дело, на то они и эсэсовцы, члены элитных силовых подразделений Национал-социалистической немецкой рабочей партии, прошедшие спецподготовку, сумевшие выжить и во время Второй мировой войны, и – что самое главное – после нее, когда на эсэсовцев по всему миру была объявлена настоящая охота. Что тут говорить, настоящие профессионалы, для которых убийство такая же привычная механическая обыденность, как для нормального человека чистка зубов или завязывание шнурков на ботинках.
Но я тоже все последние годы не пейзажи с натуры рисовал, а только тем и занимался, что зачищал мир от всяких уродов, пытающихся отправить меня в Край вечной войны. Потому ближайшему эсэсовцу я с разворота заехал куцым прикладом FN F2000 в квадратную челюсть и, тут же довернув ствол, всадил пулю прямо в раззявленную пасть ее хозяина.
Выстрел получился удачным – немец, поймав верхними зубами свинцовый цилиндр, резко запрокинул башку, отчего его затылок с хрустом врезался в переносицу того, кто был сзади. Случается такое порой, если кидаться кучей на одного, мешая друг другу.
И тут я краем глаза увидел руку. С покрытыми рыжими волосами пальцами, на одном из которых тускло блестело серебром кольцо с изображением черепа. В руке был зажат длинный немецкий штык-нож К98, который стремительно приближался к моей шее. Грустно, так как я не успевал развернуть автомат в сторону противника, в результате чего пришлось подставить его под колющий удар.
Бельгийский автомат штука, несомненно, удобная, компактная и эффективная. Но в отличие от, например, автомата Калашникова не рассчитанная на грубое и невежливое обращение. Исходя из чего в эту нежную конструкцию тыкать клинками, похожими на небольшой меч, категорически не рекомендуется.
Правда, надо отдать должное FN F2000 – мою шею он от проникающего ранения спас. При этом клинок фашистского К98 с хрустом пробил полимерное цевье бельгийского автомата и в нем застрял.
Ненадолго.
Фриц попался крепкий, рванул штык-нож обратно со страшной силой и благополучно его из цевья выдернул, при этом открыв рябую рожу, широкую как лопата. Понятное дело – сейчас он справится с инерцией рывка назад и вторым ударом уж точно не промахнется…
Разворачивать мое оружие было долго, да и хрен знает, будет оно стрелять с пробитым цевьем или нет, – я конструкцию FN F2000 не изучал, может, там в цевье какие-то важные автоматные кишочки спрятаны, которые ему фриц травмировал и без которых он стрелять не будет. Прикладом бить в такую харю без замаха дело рискованное, не факт, что толк от этого будет.
Потому я сделал единственное, от чего толк будет однозначно: отпустил автомат, сжал до боли указательный и средний палец, подперев указательный большим, и со всей дури вогнал эту конструкцию в глаз фашиста. Китайские мастера называют этот удар «клюв орла» и с их маленькими и узкими ладонями способны пробить им череп человека насквозь. Моя лапа в череп сквозь глазницу, конечно, не пролезет, но всадить в нее два пальца, что называется, до упора я вполне способен.
Прием этот, надо сказать, небезопасный для пальцев. Если кончики указательного и среднего прям с силой вместе не сведешь, есть риск поломать себе довольно хрупкие суставы и фаланги и вдобавок ногти снести об решетчатую кость черепа. Но я в свое время в Легионе долго отрабатывал этот удар, втыкая пальцы сначала в чашку с рисом, потом в сырую глину, потом в подсохшую, потом протыкал ими желатиновые шарики, закрепленные в глазницах специального тренажера, – и навык остался.
Глаз немца лопнул, мои пальцы провалились в его череп, и я ощутил пальцами хруст костей. Тут если неверно ударишь, захрустят скорее твои собственные пальцы – но я справился. Решетчатая кость сломалась штатно, как и было написано в учебниках спецраздела рукопашного боя, после чего ее осколки и мои ногти воткнулись в мягкое…
Убить таким ударом вряд ли получится, но мозг, слегка поврежденный осколками глазницы, всегда и однозначно вырубается на всякий случай. Фриц принялся неторопливо заваливаться назад, мне же ничего не оставалось делать, как шагнуть вперед, перехватить его руку со штык-ножом и воткнуть его в шею другого немца, который пытался в полумраке понять, совместилась ли линия выстрела его «Люгера» с моей тушкой.
Тут мне черный цвет бронекостюма сильно помог – ну и поднятая мной суматоха, конечно, в которой фиг поймешь, где свои, где я, а где густые тени, мечущиеся по тентованным бортам грузовика.
Пока немец осознавал, куда всадить пулю, у него в шее уже торчало двадцать сантиметров стали, плотно засевшей между шейными позвонками – судя по тому, как у эсэсовца резко отказали ноги, клинок попал именно туда. Мне же ничего не оставалось, как забрать из ослабевшей руки фашиста пистолет, на который в данной ситуации надежды было больше, чем на мой раненый автомат.
Один из немцев, телосложением похожий на Гебхарда, валялся на полу грузовика с кровавой блямбой вместо носа – поймал глубокий нокаут от удара товарищеским затылком в переносицу. Бывает же! Когда тебе за несколько секунд удается внутри тесного грузовика, несущегося на полном ходу, отправить на тот свет или вырубить пятерых хорошо подготовленных противников, это, конечно, результат твоей выучки и навыков… процентов так на двадцать. А остальные восемьдесят – только личная удача, и ничто иное.
Правда, был еще шестой. Который хоть и вытащил из кармана компактный пистолет, похожий на полицейский «Вальтер», но применять его почему-то не спешил.
Я же крутанул в кисти трофейный «Люгер», намереваясь опередить немца, похожего телосложением на Гебхарда, пока тот соображает, что ему делать со своим пистолетом, – и бросился вперед.
Убивать этого эсэсовца в мои планы не входило, а вот вырубить – да. И для этого вполне подходил «Люгер», который, как и любой другой пистолет, весьма удобно использовать в качестве кастета. Повернул карманную артиллерию в положение, когда ствол торчит из кулака со стороны большого пальца, а рукоять со стороны мизинца, просунул один палец под спусковой крючок, чтоб случайного выстрела не случилось, – и лупи супостата хочешь стволом в глаз, хочешь рукоятью в лоб.
Это я и намеревался сделать. И уже замахнулся, чтоб рубануть фрица рукоятью между бровей…
И тут мой взгляд наткнулся на его глаза.
Стальные.
Немигающие.
Словно пронзившие мой мозг как два длинных и тонких стилета, воткнувшиеся мне в зрачки, пробившие голову насквозь и упершиеся в затылочную кость с обратной стороны.
Я замер с рукой, занесенной для удара, не добежав до Гебхарда половины шага…
Несомненно, это был он.
Карл Франц Гебхард.
Гениальный врач, личный доктор и школьный друг рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, один из главных организаторов и участников медицинских экспериментов над заключенными концлагерей во время Второй мировой войны. Эти глаза я узнал бы из тысячи, какую бы маску из мяса и кожи ни натянул на свое лицо их хозяин.
И меня группенфюрер узнал тоже.
– Ну вот мы и снова встретились, Иван Николаевич, – проговорил Гебхард. – Как говорят у вас в Советском Союзе, сколько лет, сколько зим.
Пистолет в его руке смотрел мне в живот, но эсэсовец не спешил воспользоваться своим оружием. Видимо, наслаждался моментом.
Он окинул взглядом пол грузовика, на котором валялись его спутники – кто мертвый, кто в отключке.
– Вы просто великолепный экземпляр для опытов, – вздохнул эсэсовец. – Я бы с удовольствием с вами поработал, господин Координатор. Как видите, я выяснил о вас многое после нашей встречи в далеком сорок первом году. Да и сам кое-чему научился за это время – шестнадцать лет не шутка. Можно и подучиться, и себя немного улучшить.
В моей голове билась какая-то мысль, но я не мог сосредоточиться. Что-то в происходящем не совпадало по фактам…
Но псионик – да, несомненно, Гебхард стал очень сильным псиоником – не давал мне собраться с мыслями, хозяйничая в моей голове как в собственном кармане. Видимо, считав мои попытки сосредоточиться на определенной мысли, он рассмеялся:
– Не можете понять, почему я, осужденный на Нюрнбергском процессе и повешенный в сорок восьмом году, сейчас стою перед вами? Все очень просто. Захват сознания группы примитивных людей не такая уж сложная задача даже для обычного гипнотизера, зарабатывающего себе на жизнь в каком-нибудь дешевом балагане. Гораздо сложнее эксперименты с физическим перемещением собственного тела через пространство и время, над чем я сейчас усиленно работаю. А вы, Иван Николаевич, мешаете моей научной работе. Так что извините, но я вынужден устранять все на своем пути, что мешает моим экспериментам. Даже такой уникальный биоматериал, как вы…
Ощущения от пси-вторжения Гебхарда в мою голову были очень болезненными. Мой мозг, словно живую бабочку, насадили на стальную иглу – и он сейчас беспомощно трепыхался на ледяном острие, пытаясь освободиться. Но это было невозможно, и потому я оставался стоять на месте с занесенной рукой, словно в кататоническом ступоре наблюдая, как Гебхард с садистской улыбкой на гладком, будто резиновом лице поднимает свой «Вальтер» на уровень моей переносицы…
И тут грузовик, несущийся по шоссе, сильно тряхнуло. То ли водитель поймал колесом рытвину на асфальте, то ли еще что, но стальной штык в моем мозгу, протянувшийся от глаз эсэсовца до обратной стороны моей затылочной кости, резко сместился в сторону.
Внутри моей головы что-то лопнуло… Я явственно услышал звук, с которым обычно рвется мясо, в которое воткнули нож, а потом провернули клинок в ране. И прочувствовал этот разрыв всем телом, ибо по нему молнией пронеслась волна адской боли, от которой у меня потемнело в глазах…
Но затемнение в зрительных органах никогда не было для меня поводом сдаваться. Болевой шок, прокатившийся по моей нервной системе, мгновенно привел меня в чувство, и я осознал, что больше не скован внешним пси-воздействием.
Но мое тело осознало это раньше…
В Зоне и на войне ведь как? Если доверить мозгу принятие решения, он, словно старый бюрократ, начнет взвешивать все за и против, перебирать варианты, сопоставлять происходящее со своим жизненным опытом… Потому для сталкера, рассчитывающего выжить, думать в суперэкстремальной ситуации – непозволительная роскошь. Надо действовать сообразно своим навыкам, размышлять о ситуации будешь потом.
В прошедшем времени.
Если, конечно, останешься жив…
Дульный срез немецкого пистолета был направлен точно между моих глаз, но грузовик тряхнуло, и линия выстрела сместилась куда-то в район моего уха. Незначительная погрешность, которую опытный боевой офицер легко исправит легким движением руки.
Если, конечно, за долю секунды до этого ему в череп не врежется рукоять «Люгера».
Удар шел в висок Гебхарда, во всяком случае, я туда метил. Но, видимо, надрыв в моем мозгу, произведенный ментальным штыком, подпортил мне координацию движений – надеюсь, что временно.
Рукоять пистолета попала выше виска Гебхарда, и удар получился скользящим. Но когда тебе в череп влетает краем тяжелая стальная деталь, оно тоже мало не кажется.
Группенфюреру не показалось.
Выстрел из «Вальтера» громко хлопнул возле моего уха, но возле – это значит мимо. А я увидел, что из-под клочка кожи, надорванной на голове Гебхарда, брызнула кровь. Сам же он пошатнулся от удара, но устоял, и сейчас его рука с пистолетом решительно двинулась в моем направлении. Группенфюрер был не из тех, кто привык сдаваться, и явно решил довести дело до конца.
Как и я.
В голове у меня было мутно, где-то в центре черепа поселилась острая боль, которая бывает после того, как из тебя вытащат нож, всаженный в твое тело по самую рукоять. Врачи говорят, что в ткани мозга болеть нечему, так как там нет болевых рецепторов, но это, видимо, им просто не втыкали в башку ментальное оружие, от которого жбан болит так, что глаза того и гляди наружу выскочат…
Но сталкер и боль настолько часто вместе путешествуют по Зоне, что наш брат к ней привыкает, как к тяжелому рюкзаку за плечами. Давит на плечи, к земле пригибает, а хрен ли сделаешь, когда идти надо?
Потому я двигался через боль, вдобавок осознавая, что если Гебхард сейчас сконцентрируется, то просто разорвет на фиг мой мозг следующим ментальным ударом. Или пулей – если сумеет совместить линию выстрела с моей физиономией.
Я ударил второй раз по руке Гебхарда, отчего его «Вальтер» с грохотом упал на пол кузова, – и занес руку для третьего, решающего удара стволом пистолета в глаз… как вдруг понял, что ни фига у меня не выйдет.
Ледяной ментальный клинок вновь вонзился в мою голову, и я понял, что это конец. Больно, когда нож ударил тебя – и вышел из тела. Но в разы больнее, когда он входит туда снова, расширяя рану, вспарывая и без того звенящие от боли надрезанные нервы…
От новой лавины ощущений мир перед моими глазами захлестнула кровавая пелена. Ноги подкосились, и я, не в силах удержаться на ногах, рухнул на колени. А может, меня, словно безвольную куклу, умелый манипулятор просто поставил в оптимальное для него положение для продолжения спектакля. Гебхард, как и любой садист-интеллектуал, похоже, любил театральные сцены, где он играл заглавную роль.
– Смотри, – прошипел в моей голове голос, наполненный яростью разъяренной змеи. – Смотри, червь, на того, кто силой сравнился с богом!
Алую пелену перед моими глазами внезапно словно стерли тряпкой. Раз – и нет ее, и прямо мне в лицо смотрит дульный срез моего же трофейного «Люгера», а над мушкой маячат немигающие глаза эсэсовца. А чуть выше его левой брови стремительно зарастает рана, которую я нанес, – кусок сорванной кожи ползет на свое старое место, словно живое существо, живущее своей отдельной от человеческого организма жизнью.
Человеческого ли?
Похоже, садистские эксперименты над узниками концлагерей пошли Гебхарду на пользу. Этот нечеловек в моральном смысле сделал из себя нечеловека и в физическом плане, превратившись в псионика с феноменальными способностями к регенерации. Я прям своей звенящей от боли раной в мозгу почувствовал эту нереальную ментальную силу, сконцентрированную в голове эсэсовца. Ее, наверно, можно было сравнить с огромным, перекачанным атлетом, по сравнению с которым моя психическая энергия казалась худым недомерком ниже на голову, с костями, выпирающими под тонкой кожей. Этот атлет сейчас неторопливо заносил огромный кулак над моей макушкой, чтоб одним ударом расплющить мне череп, – и где-то там, в алой дымке Гебхард, улыбаясь, опускал отнятый у меня «Люгер», ибо гораздо приятнее уничтожить врага мощью своего разума, чем банально пристрелить из пистолета.
И тут вдруг на меня словно что-то нашло…
Я этого ментального атлета будто воочию увидел – здоровенного жлоба с бугрящейся мускулатурой, наглого, самоуверенного тевтонца, привыкшего не просто убивать, а делать это не спеша, растягивая удовольствие, видя ужас в глазах жертвы и ее неспособность что-то противопоставить его звериной силе…
И такое меня зло взяло, что я, тощий недомерок, похожий на узника того самого концлагеря, где Гебхард сотнями убивал людей, с немецкой педантичностью конспектируя в дневник их страдания, вдруг совершенно неожиданно для себя и этого ментального атлета вскочил с коленей – и со всей силы ударил костлявым кулаком в костлявый подбородок гиганта. Так, что удар этот отозвался новой вспышкой адской боли в моей голове, словно она и была тем кулаком, ударившим будто в бетонную стену…
Но атлет пошатнулся.
Его смертоносный кулак разжался, и, схватившись за нижнюю челюсть, амбал отступил на шаг, удивленно таращась на меня. Он все еще мог смять меня массой, задавить мышцами, забить, уничтожить серией ментальных ударов. Но в это мгновение эффект неожиданности сработал в мою пользу, дав мне долю секунды на то, чтобы осознать – я могу сопротивляться! А что еще сталкеру надо для того, чтобы выйти победителем из схватки – или сдохнуть красиво, как древний викинг, идущий с мечом в руке навстречу неравной битве, с громоподобным криком, летящим в небеса, к чертогам Одина, готовым принять его?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.