Пропасть Искупления
Куэйхи потерял сознание, пришел в себя и снова отключился. Мимо проносились скалы и осыпи, перед глазами яростно вспыхивало – рельеф отражал сполохи поворотных дюз «Дочери». Снова обморок. Потом сознание вернулось, но оно грозило пропа́сть в любой миг. В ушах стоял рев.
Мост представал перед Куэйхи фрагментарно и в разных ракурсах, словно череда фотокадров. Вот он сверху. Теперь снизу. Опять сверху. «Дочь мусорщика» искала укрытие.
Это неправильно. Он уже должен лететь вверх, прочь от планеты; первостепенная задача «Дочери мусорщика» – унести его как можно дальше от источника опасности. Маневры на одном месте и нерешительность ей несвойственны.
Если только ее не загнали в угол, не отрезали путь отступления.
В один из моментов просветления он взглянул на контрольный дисплей. По «Дочери мусорщика» велся огонь с трех точек. Пушки вынырнули из укрытий во льду, и эти три металлических эха не имели ничего общего с тем первым.
«Дочь мусорщика» встряхнулась, словно мокрый пес. Куэйхи заметил выхлопы собственных микроракет, выписывающих спирали и зигзаги, чтобы не угодить под выстрел.
Он снова потерял сознание, а когда пришел в себя, заметил камнепад на склоне Рифта. Значит, одна из его ракет нашла цель.
Замигал пульт, корпус сделался совершенно черным. Когда он снова обрел прозрачность и восстановилась работа органов управления, пилот увидел на дисплее большую предупредительную надпись ярко-красной латиницей. Корабль получил довольно серьезное повреждение.
«Дочь мусорщика» опять вздрогнула, еще одна серия ракет унеслась прочь. Это были крохотные, в палец величиной, устройства с зарядом антиматерии мощностью в одну килотонну.
Снова темнота. В себя он пришел, когда тело ощутило падение.
Опять небольшой оползень на склоне, и на пульте одним образом меньше. Но цел третий страж, а у Куэйхи не осталось средств, чтобы расправиться с ним.
Этот третий не стреляет. Возможно, был неисправен еще до начала боя. Возможно, его повредила ракета с «Дочери мусорщика». Возможно, он перезаряжается.
«Дочь» не решалась ничего предпринять, угодив в водоворот различных возможностей.
– Приказ высшего приоритета, – прохрипел Куэйхи. – Вынеси меня отсюда.
В ту же секунду навалилась перегрузка. Опять перед глазами сгустилась красная пелена. Но на сей раз он не отключился. Корабль тщательно следил за тем, чтобы кровь поступала в мозг пилота, удерживая его в сознании как можно дольше.
Куэйхи увидел, как поверхность планеты ринулась вниз, увидел мост с высоты.
И вдруг новый удар. Маленький кораблик замер, двигатель вырубился на мгновение ока. «Дочь» пыталась возобновить полет, но какая-то важная подсистема была серьезно повреждена.
Поверхность планеты замерла внизу. Затем двинулась навстречу.
Снова Куэйхи поглотила тьма.
Он наклонно падал в направлении стены Рифта, то и дело теряя сознание и приходя в себя. Уже представлял, как погибнет в яркой вспышке, и собирал все душевные силы для встречи со смертью.
Но в последний момент «Дочери мусорщика удалось на секунду включить двигатели, и тормозящего импульса хватило, чтобы смягчить удар.
А еще с той же целью упруго деформировался корпус. Но все равно столкновение получилось чудовищным. Все закружилось вокруг Куэйхи: утес, линия горизонта, ровное дно Рифта.
Он уже в который раз потерял сознание, очнулся и вырубился опять. Вдалеке перед ним кувыркался мост. Со склонов, там, где ракеты уничтожили охранных роботов, все еще сыпались ледяные и каменные обломки.
Куэйхи и его корабль, похожий на драгоценный камешек, кувырком летели на дно ущелья.
Арарат, год 2675-й
Вслед за Кровью вместе с Клавэйном и Скорпионом Васко вошел в административное здание и углубился в лабиринт пустых коридоров. Юноша ждал приказа развернуться и идти обратно: с его пропуском сил в такие важные места дороги нет. Но хотя каждая новая проверка на очередном посту охраны была еще строже, чем предыдущая, его всякий раз пропускали. Васко понял, что никто не посмеет спорить с Клавэйном и Скорпионом.
Пройдя еще немного, они оказались в карантинном пункте – небольшом лазарете с несколькими застланными чистым бельем кроватями. Там их встретил врач по имени Валенсин – бледный, с зализанными назад лоснящимися волосами, в большущих ромбических очках. В руке он держал потертый чемоданчик с инструментами. Васко видел этого человека впервые, но знал: перед ним самый главный врач на планете.
– Как самочувствие, Невил? – спросил Валенсин.
– Как у человека, злоупотребившего гостеприимством истории, – ответил Клавэйн.
– Гм… Прямого ответа от вас никогда не получишь.
Валенсин достал из чемоданчика небольшой серебристый прибор и посветил им в глаза старика, глядя со своей стороны в окуляр.
– Мы обследовали Клавэйна во время полета, – заговорил Скорпион. – Он в норме, не доставит хлопот, свалившись замертво вам на руки.
Валенсин выключил фонарик:
– А вы, Скорпион, не свалитесь мне на руки?
– Надеетесь, облегчу вам жизнь?
– Мигрени бывают?
– Аккурат сейчас голова побаливает.
– Вами я займусь позже. Хочу проверить периферийное зрение – не портится ли оно быстрее, чем я рассчитывал. Вся эта суета свинье ваших лет на пользу не идет.
– Без суеты мне нынче никак, но все равно спасибо, что напомнили.
– Всегда к вашим услугам, – ухмыльнулся Валенсин, возвращая прибор в чемоданчик. – А теперь давайте кое о чем договоримся. Когда откроется капсула, чтобы никто даже дохнуть не посмел на ее содержимое, пока я не закончу обследование. Конечно, оно будет поверхностным, учитывая наши средства, но, если я обнаружу инфекцию и предположу, что существует хотя бы малейшая вероятность неприятных последствий, каждый, кто контактировал с капсулой, может забыть о возвращении в Первый Лагерь или в другое место, которое он считает своим домом. Под неприятными последствиями я подразумеваю не мудреное бактериологическое оружие, а что-нибудь попроще, вроде гриппа. У нас кончается запас противовирусных препаратов.
– Понятно, – кивнул Скорпион.
Валенсин отвел посетителей в просторное помещение под высоким куполом на металлических фермах. Там резко пахло дезинфекцией. Зал был почти пуст, если не считать полдюжины человек, плотной группой державшихся в центре. Работники в белых комбинезонах хлопотали возле хлипких башенок, собранных из мониторингового оборудования.
Найденная в море капсула была подвешена на тонком тросе к потолку, отчего напоминала строительный отвес. Обугленная до черноты, она оказалась меньше, чем представлял себе Васко: и как в таком крошечном устройстве мог поместиться человек? И хотя окна отсутствовали, несколько панелей на корпусе были откинуты, виднелись светящиеся экраны. Васко заметил мелькающие числа, вихляющие кривые и скачущие гистограммы.
– Дайте-ка взглянуть, – попросил Клавэйн, раздвигая рабочих, чтобы пройти к капсуле.
Один из рабочих хмуро посмотрел на Скорпиона, и это был неосторожный поступок. Свинья ожег нахала яростным взглядом и вдобавок обнажил длинные кривые клыки. Не дожидаясь, когда дело примет худой оборот, Кровь горизонтально махнул копытом, и рабочие, подчиняясь этому выразительному жесту, исчезли в глубинах комплекса.
Клавэйн никак не отреагировал на случившееся. Не сняв с головы капюшона, он проскользнул между аппаратами и подошел к капсуле сбоку. Чуть ли не с нежностью приложил руку рядом со светящимся пультом, погладил обгоревшую оболочку.
Васко решил, что можно подойти и посмотреть.
Скорпион явно колебался:
– Чувствуешь что-нибудь?
– Да, – ответил Клавэйн. – Она говорит со мной. Это сочленительский протокол.
– Ты уверен? – спросил Кровь.
Старик отвернулся от капсулы. Его лицо пряталось в тени капюшона, лишь жидкая бороденка ловила свет.
– Да, – ответил он.
Приложив руку с другой стороны от панели, он согнул спину и прикоснулся к капсуле щекой. Васко представил, что глаза у Клавэйна неподвижны, кожа на лбу собрана в складки – он полностью сосредоточен. Все молчали, и Васко поймал себя на том, что старается дышать как можно тише.
Клавэйн медленно наклонял голову из стороны в сторону – так ищут оптимальное положение радиоантенны. Нашел нужный угол – и замер, под пальто явственно напряглось тело.
– Точно, это сочленительский протокол, – повторил Клавэйн.
В полном молчании и неподвижности он простоял еще с минуту, а потом сказал:
– Похоже, капсула узнала во мне сочленителя. Она не дает полного доступа к своей системе – пока не дает, но разрешила функциональную диагностику верхнего уровня. Это точно не бомба.
– И все-таки будь осторожен, пожалуйста, – попросил Скорпион. – Не дай затащить себя внутрь или еще что похуже сделать.
– Еще как постараюсь, – заверил Клавэйн.
– Сможешь определить, кто внутри? – спросил Кровь.
– Пока капсула не открыта, можно только строить предположения, – ответил Клавэйн тихо, но твердо и властно. – Одно могу сказать наверняка: это не Скади.
– Но ты не сомневаешься, что там сочленитель? – снова спросил Кровь.
– Это сочленитель. Часть сигналов, которые я ловлю, идет не от аппаратуры капсулы, а от имплантатов пассажира. Скади побрезговала бы таким старым протоколом. – Клавэйн отстранился от капсулы и оглянулся на спутников. – Как пить дать, это Ремонтуар.
– И ты понимаешь, о чем он думает? – спросил Скорпион.
– Нет. Исходящие от него нейронные сигналы – самого низкого уровня, простая работа по обслуживанию тела. Пассажир все еще без сознания.
– Или это не сочленитель, – высказал сомнение Кровь.
– Узнаем через несколько часов, – пообещал Скорпион. – Кем бы он ни был, у нас остается проблема исчезнувшего корабля.
– А почему это проблема и почему у нас? – спросил Васко.
– А потому, что пролететь двадцать световых лет в капсуле он никак не мог, – объяснил Кровь.
– Но что ему мешало добраться до нашей системы незамеченным и оставить корабль в укромном месте, а оставшийся путь проделать в капсуле? – спросил Васко.
Кровь покачал головой:
– Ему все равно нужен был корабль для полетов внутри системы, чтобы добраться до Арарата.
– Но маленький корабль мы могли и не заметить, – возразил Васко. – Ведь так?
– Не думаю, – буркнул Клавэйн. – Хотя исключать этого нельзя – если там, наверху, творится что-то нехорошее.
Глава девятая
Поверхность Хелы, год 2615-й
Когда Куэйхи очнулся, он неподвижно висел вверх ногами. Вообще-то, все было абсолютно неподвижным: он сам, корабль, окружающий ландшафт, небо. Казалось, его поместили сюда много веков назад и он только сейчас открыл глаза.
Но он не мог долго находиться без сознания: память сохранила яркую, четкую сцену смертельного боя и головокружительного падения. Удивительно то, что он не просто помнит о случившемся, а вообще еще жив.
Осторожно двигаясь в страховочных фиксаторах, Куэйхи проверил повреждения. Крошечный кораблик поскрипывал вокруг него. Шея у пилота была целой, позволяла вертеть головой и осматриваться. Но в пределах видимости – только осыпающийся лед и оседающая пыль, остатки последнего обрушения. И все расплывчатое, будто он смотрит через зыбкую серую пелену. Вот только эта пелена и двигалась, подтверждая, что без чувств он провел считаные минуты.
Кроме нее, Куэйхи видел край моста, чарующее кружево тросов, посредством которых крепилась к скалам арочная конструкция. Когда «Дочь мусорщика» выпускала ракеты, он краем сознания беспокоился о том, как бы не разрушить чудо, ради которого сюда прилетел. При всей своей громадности мост выглядел тонким и ломким, точно накрахмаленная салфетка.
Похоже, он совершенно цел. Наверняка эта постройка гораздо прочнее, чем кажется.
Снова заскрипело кругом. Не определить, на чем стоит кораблик, но ощущения подсказывают: он ориентирован «вверх ногами». Неужели это дно Рифта Гиннунгагапа?
Куэйхи взглянул на приборы, но не сумел сфокусировать на них взгляд. Тот вообще ни на чем не желал фокусироваться. Вот если закрыть левый глаз, видно лучше. Должно быть, из-за перегрузки отслоилась сетчатка. С точки зрения «Дочери мусорщика», запрограммированной вынести его из опасной зоны живым, это легкая травма, вполне поддающаяся лечению.
Прикрыв левый глаз, Куэйхи снова взглянул на панель приборов. Множество красных огоньков – сообщений на латинице о повреждениях систем – и темных пятен, где раньше что-то светилось. Понятно, «Дочь мусорщика» понесла серьезный урон не только на аппаратном, но и на программном уровне. Его кораблик в коме.
Куэйхи попробовал его растормошить:
– Приказ высшего приоритета. Перезагрузка.
Никакой реакции. Похоже, среди утраченных функций и распознавание голосовых команд. Либо корабль не способен перезагрузить свои оперативные системы.
Куэйхи попытался снова, просто на всякий случай:
– Приказ высшего приоритета. Перезагрузка.
Снова молчок. «Так я ничего не добьюсь», – подумал пилот.
Он повернул руку, чтобы пальцы легли на панель тактильного управления.
Движение далось нелегко, но это была рассеянная боль от сильных ушибов, а не острая – в сломанных или смещенных костях. Он даже мог вполне сносно шевелить ногами. Сильная резь в груди намекала, что ребра не в порядке, но дышалось нормально. Если он отделался только парой сломанных ребер и отслоением сетчатки, ему крупно повезло.
– Ты всегда был везунчиком, – сказал он себе, нащупывая выступы на панели.
Все голосовые команды имели тактильные эквиваленты. Лишь бы только вспомнить правильные комбинации движений.
Он вспомнил. Указательный палец сюда, большой сюда. Теперь нажать еще раз.
Кораблик кашлянул. Там, где были темные пятна, загорелись красные надписи.
Жива старушка! Куэйхи нажал опять. Корабль вздрогнул и загудел, пытаясь перезагрузить систему. Снова мигнуло красное, и на этом все кончилось.
– Ну, давай же! – прошипел сквозь зубы Куэйхи.
Может, на третий раз повезет?
После третьего нажатия корабль задрожал, на дисплеях зажглись красные надписи, погасли. Появились опять. Ожили другие части пульта. «Дочь мусорщика» выходила из комы, проверяла свою работоспособность.
– Молодчина, – прошептал Куэйхи, чувствуя, как кораблик сжимается, меняет форму корпуса – может быть, непреднамеренно, просто рефлекторно возвращаясь к предустановленному профилю.
«Дочь мусорщика» накренилась на несколько градусов, и угол зрения Куэйхи сместился.
– Осторожней… – начал он.
Поздно. «Дочь» не удержалась на уступе и покатилась вниз. Там в сотне метров возникло дно Рифта – и стремительно понеслось навстречу.
Субъективное время растянуло падение до бесконечности.
Потом пилота бросило на пульт. Он не лишился чувств на этот раз, но было ощущение, что его схватило зубами какое-то чудовище и давай колотить оземь, норовя размозжить голову или сломать позвоночник.
Куэйхи застонал. Похоже, на этот раз ему досталось крепко. Грудь давило, словно на нее поставили наковальню. Должно быть, сломанные ребра проткнули мышечную ткань. Двигаться теперь будет чертовски больно – если только он вообще способен двигаться.
И все-таки он еще жив.
В этот раз «Дочь мусорщика» упала на правый борт. Он снова увидел мост – словно фотографию в туристической брошюре. Казалось, судьба специально демонстрирует ему находку во всей красе, напоминает, зачем он сюда прилетел.
На пульте осталось совсем мало красных огоньков. Куэйхи смотрел на отражение своего лица, висящее над фрагментами надписей: полнейшая растерянность и страх, глубокие тени на щеках и в глазницах. Когда-то он видел лик некой религиозной фигуры, проступивший на ткани для бальзамирования. Как скупой, в несколько штрихов, рисунок углем.
Это в крови разогревался индоктринационный вирус.
– Перезагрузка! – прошипел он.
Никакого ответа. Куэйхи протянул руку к тактильной панели, расположил как надо пальцы. Он нажимал снова и снова, понимая, что единственный способ оживить корабль – запуск полной диагностики состояния.
Пульт мигнул. Что-то еще исправно – а значит, есть шанс. Он повторял команды перезагрузки, пробуждая одну систему за другой. На восьмой или девятый раз ничего не удалось улучшить, и он решил прекратить попытки – не к чему истощать резервы корабля, да и опасно перезагружать системы, которые пока работают. Надо обойтись тем, что есть.
Закрыв левый глаз, он прочитал красные сообщения на пульте. Одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы понять: «Дочь мусорщика» больше никуда не полетит. Важнейшие двигательные узлы разбиты выстрелами сторожевой пушки, второстепенные раздавлены при падении на планету и последовавшем кувыркании по склону Рифта. Его драгоценный кораблик необратимо разрушен. Даже если допустить, что системы саморемонта способны восстановить двигатели, на это нужны месяцы, которых у Куэйхи нет. Спасибо и на том, что «Дочь» спасла ему жизнь. В этом смысле она не подвела.
Он снова прочитал все надписи. Аварийный маяк исправен. Сигнал ограничен ледяными стенами, но ничто не мешает ему уходить вертикально вверх, в космос, – за исключением, конечно, газового гиганта, стараниями Куэйхи оказавшегося между «Дочерью мусорщика» и Морвенной. Скоро ли «Доминатрикс» выйдет из-за солнечной стороны Халдоры?
Куэйхи взглянул на один из работающих хронометров корабля. Морвенна появится из-за Халдоры через четыре часа.
Четыре часа. Ничего страшного. Столько он продержится. Едва «Доминатрикс» вынырнет из-за газового гиганта, она поймает сигнал бедствия и уже через час примчится на выручку. В другой ситуации Куэйхи ни за что не рискнул бы большим кораблем, не погнал его в опасную зону, но сейчас выбирать не приходится. Да и вряд ли следует бояться стражей: он уничтожил две пушки, а в третьей наверняка кончился заряд. Несомненно, робот добил бы пришельца, будь у него такая возможность.
Итак, через пять часов Куэйхи будет в безопасности. Конечно, лучше бы убраться отсюда сию же секунду, но в задержке никто, кроме него, не виноват. Не он ли уговорил Морвенну, чтобы провела без него шесть часов? А решение не вывешивать спутники-ретрансляторы – разве не глупость? К чему обманывать себя? Не столько о защите Морвенны он тогда думал, сколько о том, чтобы поскорее добраться до моста. Что ж, пора платить за непредусмотрительность.
Всего пять часов. Сущие пустяки.
В ту же секунду Куэйхи заметил новую красную надпись. Он моргнул и открыл оба глаза, надеясь, что это обман зрения. Но ошибки не было.
Поврежден корпус. Возможно, это лишь небольшая трещина. Ее в обычных условиях уже давно заделали бы автоматы, даже не сообщив об этом пилоту. Но очень уж крепко досталось кораблю, его штатные ремонтные системы вышли из строя. Давление воздуха на борту снижалось – настолько медленно, что пилот этого даже не замечал. «Дочь мусорщика» подкачивала дыхательную смесь из запасных емкостей, но долго это продолжаться не могло.
Куэйхи подсчитал: воздуха хватит на два часа.
Ему не дождаться помощи.
И что теперь делать? Удариться в панику? Сохранять мужество? А какая, собственно, разница? Куэйхи подумал над этим и решил, что разницу не мешало бы увидеть.
Одно дело, когда ты заперт в герметичном помещении с конечным запасом воздуха, который в процессе твоего дыхания замещается углекислым газом. И совсем другое – когда воздух утекает через трещину в корпусе и на скорость утечки ты повлиять никак не можешь. Даже если ухитришься за два часа сделать один-единственный вдох, на второй все равно не останется кислорода. Скоро придется глотать старый добрый вакуум – и тот факт, что некоторые платят за это деньги, не послужит тебе утешением.
Говорят, это больно, по крайней мере в первые секунды. Но Куэйхи не заметит, как задохнется, – он задолго до этого потеряет сознание. Может, и двух часов не протянет, перестанет дышать через полтора.
Но если держать себя в руках, не поддаваться страху, он, возможно, выгадает несколько минут – это зависит от того, что собой представляет утечка. Допустим, воздух теряется где-то в системе рециркуляции, – в этом случае совершенно точно можно выиграть время, если дышать пореже.
Поскольку он понятия не имеет о том, где находится трещина, паника ему невыгодна. Возможно, удастся растянуть два часа на три… а повезет, так три превратятся в четыре. Если же он готов к небольшому повреждению мозга, то, может быть, удастся продержаться и все пять часов.
Он просто обманывает себя. У него осталось два часа, самое большее два с половиной.
«Паникуй, сколько душе угодно, – сказал себе Куэйхи. – Это никак не изменит твоего положения».
Вирус уже не пробует на вкус его страх, а жрет в три горла. До сих пор этот вирус почти не подавал признаков жизни, и вот теперь почуял панику, и мигом окреп, и пытается подавить рациональное мышление носителя.
– Нет! – воскликнул Куэйхи. – Пошел прочь, ты мне сейчас не нужен.
А может, как раз нужен? Что толку в ясном сознании, если он ничем не сможет себе помочь? По крайней мере, вирус позволит умереть с ощущением того, что Куэйхи не одинок, что рядом есть нечто большее и оно неравнодушно к его судьбе и будет с ним до последнего вздоха.
Но вирусу нет дела до его чувств и желаний. Он просто заполнит носителя своей сущностью, нравится это тому или нет.
Вокруг не раздавалось ни звука – Куэйхи слышал только собственное дыхание да изредка стук льдинок, скатывающихся по следу лавины, вызванной кораблем, когда в падении он задел кромку обрыва. Помимо моста, смотреть было не на что. Но вдруг Куэйхи услышал доносящуюся откуда-то издали органную музыку. Поначалу она была тихой, но потом ее источник стал приближаться. Куэйхи понял: достигнув грозного крещендо, мелодия наполнит его душу радостью и ужасом.
И хотя мост выглядел как прежде, в черном небе под ним чудились прекрасные церковные витражи: квадраты, треугольники, ромбы мягкого радужного сияния, словно окна, открывающие вид на что-то еще более прекрасное и величественное.
– Нет! – сказал Куэйхи.
Но на сей раз в его голосе не было твердости.
Прошел час. Бортовые устройства одно за другом испускали дух, на пульте гасли красные надписи. Но пока ни один отказ оборудования не сократил шансы пилота на выживание. Кораблик не проявлял намерения взорваться, в один миг избавив Куэйхи от страданий.
Нет, думал Куэйхи, «Дочь мусорщика» сделает все от нее зависящее, чтобы поддерживать в хозяине жизнь до последнего вздоха.
Эта трудная работа почти истощила силы машины. «Дочь» непрерывно передавала сигнал бедствия, но к тому времени, как «Доминатрикс» получит сигнал, пилот уже будет два-три часа как мертв.
Куэйхи рассмеялся: юмор висельника. Он всегда считал «Доминатрикс» исключительно разумным механизмом. По меркам большинства космических кораблей, как и по меркам любой техники, не управлявшейся субличностями как минимум гамма-уровня, это так и было. Но стоило делу принять по-настоящему серьезный оборот, и выяснилось, что этот сверхмощный интеллект ровно ничего не стоит.
– Что же ты, корабль? – спросил Куэйхи.
И снова рассмеялся. Вот только теперь смех перемежался рыданиями – от жалости к себе.
Куэйхи надеялся на помощь вируса, но ощущения, которые тот порождал, были слишком поверхностными. Что проку от этого тонкого, как бумага, фасадного слоя? Да, вирус воздействует на те точки мозга, где возникают религиозные чувства, но он не подавляет другие области сознания, и те безошибочно распознают новую веру как искусственную, индуцированную.
Он, безусловно, ощущал некое святое присутствие, но одновременно с полной отчетливостью понимал: это всего лишь игра нейроанатомии. На самом деле тут ничего божественного нет: органная музыка, витражи в небе, ощущение чего-то беспредельного, безвременного и чрезвычайно участливого порождено лишь нейронными связями, вспышками активности нейронов и синаптическими щелями.
Больше всего в этот миг Куэйхи нуждался в утешении – и не получил его. Он был всего лишь безбожником с дрянным вирусом в крови. У него кончался воздух. У него кончалось время. Скоро он будет забыт. Как и имя, данное им планете, на которой он разбился.
– Прости, Мор, – сказал Куэйхи. – Я свалял дурака. Облажался по полной.
Он стал думать о ней, такой далекой, недосягаемой… и вспомнил стеклодува.
Куэйхи не вспоминал стеклодува уже давно, но ведь он давно не оставался надолго один. Как звали этого человека? Да-да, Тролльхаттан. Куэйхи случайно встретил его на Пигмалионе, одном из спутников планеты Парсифаль в созвездии Тау Кита, в торговом пассаже с микрогравитацией.
Там проходила выставка произведений искусства из стекла. Работающий в невесомости скульптор Тролльхаттан, когда-то бывший угонщиком, но порвавший со своей фракцией, имел дополнительные механические конечности, а его лицо напоминало слоновью шкуру с рубцами от давних ран – ему неумело удаляли меланомы радиационного происхождения.