Путь королей
Почему? Почему все так ужасно? Происходящее не имеет никакого смысла. Отчего бы не отправлять вперед нескольких мостовиков со щитами, чтобы они заслоняли людей от стрел? Он спросил, и ему сказали, что это слишком сильно их замедлит. Каладин спросил опять, и ему сказали, что подвесят за ноги, если он не закроет рот.
Светлоглазые вели себя так, будто весь этот бардак был какой-то великой игрой. Если оно и впрямь так, правила игры скрывали от мостовиков, и они понимали в ней не больше, чем фигуры на доске понимают в стратегии игрока.
– Каладин? – Сил спустилась на его ногу в привычном ему образе девчушки в длинном платье, что переходило в туман. – Каладин? Ты уже несколько дней молчишь.
Он продолжал пялиться на камень. Наверняка есть какой-то выход. Мостовикам разрешали ходить к ущелью неподалеку от лагеря. Правилами это было запрещено, но часовые закрывали глаза. Считалось, что такова единственная милость, которую можно даровать мостовику.
Мостовики, что уходили по этой тропе, не возвращались.
– Каладин? – позвала Сил тихим обеспокоенным голосом.
– Мой отец говорил, что в мире есть два вида людей, – хрипло прошептал Каладин. – Он говорил, есть те, кто забирает жизни. И те, кто спасает жизни.
Сил нахмурилась, склонила голову. Такие беседы ее сбивали с толку; она не понимала отвлеченных понятий.
– Я считал, что он ошибается. Думал, есть еще третья группа. Люди, которые убивают, чтобы спасать. – Он покачал головой. – Я был дураком. Третья группа и впрямь существует, и она большая, но совсем не такая, как мне казалось.
– Какая группа? – Спрен наморщила лоб и уселась на его колено.
– Люди, которые существуют ради того, чтобы их спасли или убили. Группа посредине. Те, кто не может ничего сделать, только умереть или оказаться под защитой. Жертвы. И я один из них.
Он окинул взглядом мокрый склад. Плотники ушли, спрятав под навесами необработанные деревья и забрав инструменты, которые могли заржаветь. Казармы мостовиков располагались к западу и северу от склада. Четвертый мост стоял чуть поодаль от остальных, словно невезение было заразной болезнью. Чем ближе, тем заразнее, сказал бы отец Каладина.
– Мы существуем ради того, чтобы быть убитыми. – Юноша моргнул и посмотрел на нескольких мостовиков из своего расчета, безучастно сидящих под дождем. – Если мы еще не умерли.
– Ненавижу, когда ты такой, – пробормотала Сил, летая вокруг головы Каладина, пока его бригада тащила на лесной склад бревно.
Паршенди часто поджигали постоянные мосты, так что инженеры и плотники великого князя Садеаса не сидели без дела.
Прежний Каладин удивился бы, отчего армии не стараются как следует защитить мосты. «Тут что-то не так! – сказал голос внутри его. – Ты пропускаешь какую-то часть головоломки. Они растрачивают ресурсы и жизни мостовиков. Словно и не думают о том, чтобы продвинуться вглубь и сразиться с паршенди. Просто устраивают ожесточенные схватки на плато, потом возвращаются в лагерь и празднуют. Почему? Почему?!»
Он не обращал внимания на этот голос, принадлежавший Каладину из прошлого.
– Ты был таким живым, – продолжала Сил. – За тобой многие наблюдали. Солдаты в твоем отделении. Враги, с которыми ты сражался. Другие рабы. Даже некоторые светлоглазые.
Скоро обед. Тогда он сможет поспать, пока старшина не разбудит его пинком, чтобы отправить на послеобеденное дежурство.
– Раньше я смотрела, как ты сражаешься, – не замолкала Сил. – А теперь этого почти не помню. Мои воспоминания о том, что было тогда, расплываются. Я как будто гляжу на тебя сквозь дождь.
Погоди-ка. Это странно. Сил привязалась к Каладину уже после того, как он вылетел из армии. И она тогда вела себя в точности как обычный спрен ветра. Он замешкался, заработав от надзирателя ругательство и удар кнутом по спине.
Снова налег на бревно. Мостовиков, которые проявляли мало усердия в работе, пороли, а мостовиков, которые проявляли мало усердия во время вылазки с мостом, казнили. В войске с этим никто не шутил. Откажись бежать навстречу паршенди, попытайся затесаться в хвост к другим мостам, и будешь обезглавлен. По крайней мере, за такое преступление наказание было совершенно определенным.
Так-то мостовиков наказывали разными способами. Можно было заполучить дополнительную работу, несколько ударов кнутом или потерять часть жалованья. За что-то по-настоящему плохое подвешивали за ноги к столбу или стене и оставляли на суд Буреотца, то есть бросали снаружи на время Великой бури. Но чтобы тебя казнили, следовало сделать единственную вещь: отказаться бежать в атаку на паршенди.
Если побежишь с мостом, то умереть можешь, но если не побежишь, то умрешь точно.
Каладин и его команда положили бревно к остальным и отцепили веревки. Потом направились к краю лесного склада, где ждали другие бревна.
– Газ! – крикнул кто-то.
Высокий солдат с желто-черными волосами стоял там, где начинались бараки, и рядом с ним топтались несколько человек весьма жалкого вида. Это был Лареш, один из тех, кто работал в палатке вербовщиков. Он привел новых мостовиков на замену убитым.
День выдался яркий, без намека на облачко, и солнце припекло Каладину спину. Газ поспешил разобраться с рекрутами, и так вышло, что Каладин с остальными отправился в ту же сторону за новым бревном.
– До чего жалкое отребье, – бормотал Газ, разглядывая новобранцев. – Конечно, если бы они не были такими, не попали бы сюда.
– Это точно, – согласился Лареш. – Десятерых в первом ряду поймали на контрабанде. Ты знаешь, что делать.
Потребность в пополнении бригад мостовиков существовала постоянно, но и нового мяса на убой всегда хватало. Часто попадались рабы, однако было много воров или других нарушителей закона из числа обитателей лагеря. Ни одного паршуна. Они были слишком ценными, и, кроме того, паршенди и паршуны состояли в дальнем родстве. Лучше не демонстрировать лагерным трудягам-паршунам их кузенов в бою.
Иногда в мостовой расчет попадали солдаты. Такое случалось только лишь из-за необычайно серьезного проступка, вроде драки с офицером. То, что в других армиях завершалось виселицей, в этом войске означало отправку на мосты. Предположительно, можно было вернуть свободу, пережив сто вылазок с мостом. По слухам, одному или двум такое удалось. Скорее всего, это был просто миф, предназначенный для того, чтобы у мостовиков остался проблеск надежды на спасение.
Каладин и остальные прошли мимо новичков, свесив голову, и начали цеплять веревки к следующему бревну.
– Четвертому мосту нужны люди, – сказал Газ, потирая бороду.
– Четвертому всегда нужны люди, – ответил Лареш. – Не волнуйся, для этого я припас особый товар.
Он кивнул второй группе рекрутов, куда более пестрой, что стояла чуть позади.
Каладин медленно выпрямился. Одним из пленников в той группе был подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Низенький, тощий, круглолицый.
– Тьен? – прошептал он, шагнув вперед.
Потом остановился и затряс головой. Тьен умер. Но новичок с перепуганными черными глазами был так на него похож. Каладину захотелось взять мальчика под свою защиту. Оберегать его.
Но… он ведь потерпел неудачу. Все, кого он пытался защищать, – от Тьена до Кенна – в итоге погибли. Так в чем же смысл?
Он снова поволок бревно, на которое опустилась Сил и сказала:
– Каладин, я собираюсь уйти.
Юноша потрясенно моргнул. Сил. Уйти? Но… она была последним, что у него оставалось.
– Нет, – прошептал Каладин. Получилось хриплое карканье.
– Я попытаюсь вернуться. Но не знаю, что случится, когда я тебя покину. Все очень странно. У меня путаные воспоминания. Нет, большинство даже не воспоминания. Инстинкты. Один из них подсказывает, что если я уйду, то могу все о себе забыть.
– Тогда не уходи, – сказал он, ощущая растущий ужас.
– Мне нужно. – Спрен съежилась. – Я больше не в силах на это смотреть. Я попытаюсь вернуться. – Она выглядела опечаленной. – Прощай.
И спрен упорхнула, превратившись в ворох легких полупрозрачных листьев.
Каладин, цепенея, следил за тем, как она исчезает.
Потом опять взялся за бревно. Что еще оставалось делать?
Подросток, похожий на Тьена, умер во время следующей же вылазки.
Было плохо. Паршенди успели занять позиции, поджидая Садеаса. Каладин бежал к расщелине, даже не вздрагивая, когда вокруг падали люди. Им двигали не отвага и не желание попасть под одну из стрел, покончив со всем. Он бежал. Просто бежал. Как камень катится по склону, как дождь падает с неба. У них нет выбора. Как и у него. Он не человек, а вещь; вещи делают то, для чего предназначены.
Мостовики уложили свои мосты почти вплотную. Погибло четыре отряда. Команда Каладина потеряла так много людей, что едва справлялась.
Когда мосты установили, Каладин отвернулся от солдат, что бросились через ущелье в настоящую битву. Заковылял назад. Спустя пару минут нашел то, что искал. Тело мальчишки.
Каладин стоял над телом, и ветер трепал его волосы. Мальчик лежал лицом вверх в небольшой выбоине на камне. Каладин помнил, как в похожей выбоине держал похожее тело.
Рядом упал замертво другой мостовик, утыканный стрелами. Тот самый, что пережил недели, миновавшие с первой вылазки. Его тело лежало на боку на камнях где-то на фут выше тела мальчишки. С наконечника проткнувшей его стрелы капала кровь. Рубиновые капли одна за другой падали прямо в открытые безжизненные глаза подростка. От глаза к подбородку потекла тонкая красная струйка. Точно багровые слезы.
Той ночью Каладин слушал, как Великая буря свирепствует за стеной. Он лежал, свернувшись калачиком, на холодных камнях. От грома снаружи тряслись небеса.
«Я так больше не могу. Я мертв изнутри, словно меня ткнули копьем в шею».
Буря продолжала яриться. А Каладин впервые за целый год заплакал.
10
Истории о лекарях
Девять лет назад
Кэл ворвался в хирургическую комнату, и вместе с ним сквозь открытую дверь проник яркий белый солнечный свет. В десять лет уже все предвещало, что мальчик будет высоким и тощим. «Кэл» – так он себя называл и не любил свое полное имя, «Каладин». Короткое подходило лучше. «Каладин» слишком уж смахивало на имя светлоглазого.
– Прости, отец, – сказал он.
Отец Кэла, Лирин, аккуратно затянул ремень на руке молодой женщины, лежащей на узком операционном столе. Ее глаза были закрыты; Кэл пропустил прием наркотика.
– Твое опоздание мы обсудим позже. – Лирин закрепил вторую руку женщины. – Закрой дверь.
Кэл с досадой повиновался. Окна затемнены, ставни плотно закрыты, и комнату освещал буресвет, излучаемый большим круглым сосудом со множеством сфер. Каждая была броумом, и в совокупности они составляли немыслимую сумму, взятую в бессрочный заем у властителя Пода. Фонари мигали, а буресвет всегда оставался ровным. От этого зависят жизни людей, говорил отец Кэла.
Кэл подошел к столу. Эту пятнадцатилетнюю девушку с блестящими черными волосами, без единой коричневой или русой пряди, звали Сани. Ее свободная рука была замотана в окровавленные лохмотья. Кэл скривился, увидев такую неуклюжую повязку – похоже, ткань оторвали от чьей-то рубашки и поспешно намотали на рану.
Голова Сани повернулась, и девушка что-то забормотала под действием наркотика. На ней была только белая хлопковая сорочка, не скрывавшая защищенную руку. Городские мальчики постарше со смехом рассказывали о тех случаях, когда им удавалось – если они не врали – поглядеть на девушек в сорочках, но Кэл не понимал, что тут такого увлекательного. Однако он переживал из-за Сани. Как и всегда, переживал из-за чужих ран.
К счастью, эта рана не выглядела ужасной. Если бы она угрожала жизни, отец бы уже начал работать, а Хесина, мать Кэла, помогала бы ему.
Лирин отошел к столу с препаратами и взял несколько маленьких прозрачных бутылочек. Он был невысоким и уже лысел, несмотря на относительную молодость. Свои очки отец называл самым дорогим из когда-либо полученных подарков и редко доставал – в основном для операций, – поскольку они были слишком ценными, чтобы носить просто так. Что, если он их поцарапает или разобьет? Под – достаточно большой город, но расположенный далеко на севере Алеткара, что превращало поездку за новыми очками в нелегкое путешествие.
Комнату содержали в чистоте, полки и стол мыли дочиста каждое утро, все вещи лежали, где следовало. Лирин говорил, что о человеке можно многое узнать по тому, как выглядит его рабочее место. Оно неряшливо или опрятно? Уважает ли он свои инструменты или бросает где попало? Единственные в городе фабриалевые часы стояли на конторке. У маленького устройства был один циферблат в центре и мерцающий дымчатый кварц в сердцевине; его следовало заряжать, чтобы вести отсчет времени. Никто другой в городе не заботился о часах и минутах больше Лирина.
Кэл подтащил стул и забрался на него – ничто не должно ускользнуть от его взгляда. Вскоре стулья ему уже не понадобятся; он с каждым днем становился все выше. Мальчик изучил руку Сани и сказал себе, как учил отец: «С ней все будет в порядке. Лекарь должен быть спокойным. Тревожиться – только зря время тратить».
Следовать этому совету очень трудно.
– Руки, – бросил Лирин, не отвлекаясь от сбора инструментов. Кэл вздохнул, спрыгнул со стула и поспешил к стоявшему у двери тазу с теплой мыльной водой.
– Ну какое это имеет значение?
Он хотел работать, хотел помочь Сани.
– Мудрость Вестников, – рассеянным тоном сказал Лирин, повторяя урок, который давал уже неоднократно. – Спрены смерти и гниения ненавидят воду. Это позволяет их отогнать.
– Хэмми говорит, это глупости. Он говорит, спрены смерти здорово умеют убивать людей, так с чего бы им бояться водички?
– Мудрость Вестников превосходила наше понимание.
Кэл скривился:
– Отец, но ведь они демоны. Это слова ревнителя, который приходил прошлой весной.
– Речь шла о Сияющих, – суровым тоном поправил Лирин. – Ты опять их путаешь.
Кэл вздохнул.
– Вестников послали учить человечество, – напомнил Лирин. – После того как нас изгнали из небесных чертогов, они возглавили поход против Приносящих пустоту. Сияющие – основанные ими рыцарские ордена.
– Которые стали демонами.
– Потому что предали нас, едва Вестники ушли, – пояснил Лирин и вскинул палец. – Они были не демонами, а просто людьми, которые получили слишком много власти и недостаточно здравого смысла. Как бы то ни было, ты будешь всегда мыть руки. Ты собственными глазами можешь видеть, какое воздействие это оказывает на спренов гниения, хоть спренов смерти увидеть и нельзя.
Кэл снова вздохнул, но сделал, как велели. Лирин опять подошел к столу. Он держал поднос, на котором были рядами разложены ножи и маленькие стеклянные бутылочки. Лекарь заботился о том, чтобы его сын не путал Вестников и Сияющих отступников, но временами сам себе противоречил: Кэл слышал, как он говорил, будто Приносящих пустоту не существовало. Что за нелепость. А кого еще винить, когда вещи пропадают по ночам или когда урожай на полях губят черви-копатели?
Люди в городе считали Лирина странным – слишком уж много времени он проводил с книгами и больными. Они неуютно чувствовали себя рядом с ним, и с Кэлом за компанию. Кэл лишь недавно начал понимать, что быть непохожим на остальных довольно-таки неприятно.
Вымыв руки, мальчик запрыгнул обратно на свой стул. Он снова занервничал, но надеялся, что ничего страшного не случится. Лирин при помощи зеркал направил свет сфер на руку Сани и аккуратно срезал самодельную повязку хирургическим ножом. Рана не угрожала жизни, но рука была сильно искалечена. Два года назад, когда отец только начал обучать Кэла, от такого зрелища его бы замутило. Теперь он привык к изувеченной плоти.
Это хорошо. Кэл решил, что такая привычка ему пригодится, когда он однажды отправится на войну сражаться за своего великого князя и светлоглазых.
У Сани оказалось сломано три пальца, кожу руки покрывали царапины и рваные раны, в которые попали кусочки веток и грязь. Третий палец выглядел хуже всего – размозженный, выгнутый под неестественным углом, сквозь кожу торчат белые осколки. Кэл ощупал его по всей длине, изучая раздробленные кости и почерневшую кожу. Аккуратно вытер подсохшую кровь и грязь влажной тряпицей, вытащил из раны камешки и ветки. Его отец в это время резал нитки для зашивания.
– Третий палец не спасти, верно? – спросил мальчик, бинтуя основание пальца, чтобы тот не кровоточил.
Отец с улыбкой кивнул. Он надеялся, что Кэл все увидит сам. Лирин всегда говорил, что мудрый лекарь знает, что отсекать, а что спасать. Если бы этот третий палец изначально вправили как следует… но нет, спасать его и впрямь бессмысленно. Если зашить рану, он просто загноится.
Ампутацию Лирин провел сам. Движения его рук были аккуратными и точными. Учиться на лекаря нужно десять лет, и пройдет еще немало времени, прежде чем Лирин позволит Кэлу взять нож. Сейчас Кэл вытирал кровь, подавал инструменты и придерживал нити из сухожилий, чтоб не путались, пока отец зашивал. Они восстановили руку насколько могли, работая с умеренной скоростью.
Отец сделал последний стежок, явно довольный тем, что удалось спасти четыре пальца из пяти. А вот родителей Сани такое вряд ли обрадует. Рука их дочери теперь изувечена – какое разочарование… Так было всегда: изначально рана вызывала ужас, а потом неспособность Лирина творить чудеса рождала гнев. Лирин говорил, все дело в том, что горожане привыкли, что у них есть лекарь. Для них исцеление из привилегии превратилось в нечто само собой разумеющееся.
Но родители Сани – хорошие люди. Они сделают маленькое пожертвование, и семье Кэла – его родителям, ему самому и его младшему брату Тьену – будет на что купить еду. До чего же странно, что чужое несчастье давало им средства к существованию. Может, отчасти по этой причине горожане и старались держаться от них подальше.
Лирин закончил, воспользовавшись маленьким раскаленным прутом, чтобы прижечь рану там, где стежков, как он считал, было недостаточно. Наконец нанес на руку едкое листеровое масло для предотвращения инфекции – масло отпугивало спренов гниения даже лучше, чем мыло и вода. Кэл наложил чистую повязку, стараясь не потревожить осколки костей.
Лирин выбросил палец, и напряжение Кэла схлынуло. С Сани все будет в порядке.
– Сын, тебе следует научиться справляться со своим волнением, – мягко заметил Лирин, смывая с рук кровь.
Кэл опустил глаза.
– Хорошо быть заботливым, – продолжил Лирин. – Однако избыток заботливости, как и любой другой, может стать проблемой, если помешает тебе во время операции.
«Избыток заботливости может стать проблемой? – мысленно переспросил Кэл. – А как насчет бескорыстия, которое не позволяет тебе брать плату за труд?» Он не посмел сказать это вслух.
Настало время привести комнату в порядок. Казалось, половину своей жизни Кэл проводит за уборкой, но Лирин ни за что не отпустит его прежде, чем они закончат. Наконец мальчик открыл ставни и впустил солнечный свет. Сани спала; зимосор должен был продержать ее без сознания еще несколько часов.
– И где же ты был? – поинтересовался Лирин, расставляя позвякивающие бутылочки с маслом и спиртом.
– С Джемом.
– Джем на два года старше тебя, – заметил Лирин. – Сомневаюсь, что ему так уж приятно проводить время с малышней.
– Отец начал обучать его бою на дубинках, – порывисто сказал Каладин. – Мы с Тьеном ходили посмотреть, чему он научился.
Он съежился, ожидая выговора.
Отец продолжал наводить порядок, вытирая каждый из своих хирургических ножей спиртом, потом маслом, как того требовали старые традиции. Он даже не повернулся к Кэлу.
– Отец Джема был солдатом в армии светлорда Амарама, – осторожно прибавил Кэл.
Светлорд Амарам! Благородный светлоглазый генерал, который оберегал Северный Алеткар. Кэл так сильно хотел поглядеть на настоящего светлоглазого, а не на старого зануду Уистиоу. На такого воина, о котором все постоянно рассказывают разные истории.
– Я знаю про отца Джема, – ответил Лирин. – Я уже трижды оперировал его увечную ногу. Подарок, оставшийся со славных солдатских времен.
– Алеткару нужны солдаты, отец. Или ты хочешь, чтобы на наши границы посягнули тайленцы?
– Тайлена – островное королевство, – спокойно сказал Лирин. – У нас с ним нет общей границы.
– Ну так они могут напасть с моря!
– Тайленцы в основном ремесленники и торговцы. Каждый, с кем мне доводилось встречаться, пытался меня надуть, но это вряд ли можно сравнить с попыткой завоевания.
Все мальчишки любили травить байки о далеких краях. Кэл все время забывал, что его отец – единственный в городе обладатель второго нана – в юности побывал в самом Харбранте.
– Все равно нам приходится с кем-то сражаться, – проворчал Кэл, надраивая пол.
– Да, – проговорил его отец, помедлив. – Король Гавилар все время находит, с кем бы подраться. С этим не поспоришь.
– Значит, нам нужны солдаты, как я и сказал.
– Лекари нужны больше. – Лирин со вздохом отвернулся от своего шкафа. – Сын, ты чуть не плачешь каждый раз, когда к нам кого-то приносят; ты от волнения скрипишь зубами даже во время простых процедур. С чего ты взял, будто сумеешь причинить кому-то боль?
– Я стану сильней.
– Глупости. Кто вложил эти идеи в твою голову? Отчего ты возжелал учиться лупить других мальчиков палкой?
– Ради чести, отец, – пылко возразил Кэл. – Вестники свидетели, ну разве кто-то рассказывает истории о лекарях?
– Те, чьи жизни мы спасаем, – ровным голосом произнес Лирин, глядя Кэлу в глаза. – Вот кто рассказывает истории о лекарях.
Кэл покраснел и съежился, а потом вновь принялся драить пол.
– Сын, в этом мире есть два вида людей, – сурово продолжил его отец. – Те, кто спасает жизни, и те, кто их отнимает.
– А как быть с теми, кто защищает и оберегает? С теми, кто спасает одни жизни, забирая другие?
Лекарь фыркнул:
– Это все равно что пытаться остановить бурю, дуя изо всех сил. Нелепо. Ты не можешь защищать, убивая.
Кэл продолжал драить пол.
Наконец отец вздохнул, подошел к нему и, опустившись рядом на колени, стал помогать.
– Каковы свойства зимосора?
– Горький вкус, – тотчас же ответил Кэл, – оттого он безопаснее в хранении, потому что такое не съешь случайно. Растереть в порошок, смешать с маслом, использовать одну ложку на десять брусков веса человека, которого хочешь усыпить. Погружает в глубокий сон примерно на пять часов.
– А как определить, что у кого-то крученая оспа?
– Нервное возбуждение, – ответил Кэл, – жажда, проблемы со сном и припухлости в подмышках.
– Ты очень способный, сын, – мягко проговорил Лирин. – У меня ушли годы, чтобы выучить то, что ты усвоил за месяцы. Я откладывал деньги. Когда тебе исполнится шестнадцать, хочу послать тебя в Харбрант обучаться у настоящих лекарей.
Кэл чуть не подпрыгнул. Харбрант? Это же совсем другое королевство! Отец бывал там как курьер, но не обучался лекарскому делу. Он постигал эту науку у старого Вата в Шорсбруне, единственном ближайшем поселении, которое заслуживало называться городом.
– Этим даром тебя наделили сами Вестники. – Лирин положил руку на плечо Кэлу. – Ты можешь стать лекарем в десять раз лучше меня. Не мечтай о маленьких радостях, как другие. Наши деды много трудились, чтобы купить нам второй нан, полное гражданство и право путешествовать. Не трать это на убийства.
Кэл поколебался, но потом кивнул.
11
Капельки
«Трое из шестнадцати правили, но теперь у власти Сломанный».
Записано в чачанан, 1173, 84 секунды до смерти. Объект наблюдения: карманник с изнуряющей лихорадкой, по происхождению частично ириали.Великая буря в конце концов утихла. Наступили сумерки того дня, когда умер мальчишка, а Сил покинула его. Каладин надел сандалии – те самые, что снял с человека с обветренным лицом в первый день в мостовом расчете, – и встал. Прошел через забитую казарму.
Вместо постели каждому мостовику полагалось лишь одно тонкое одеяло. Они сами решали, использовать его в качестве подстилки или укутаться ради тепла, замерзнуть или проснуться с болью во всем теле. Других вариантов у мостовиков не было, хотя некоторые все же умудрились придумать и третий способ применения одеял: обворачивали ими голову, словно не желая видеть, слышать и обонять. Будто прячась от всего мира.
Мир все равно их разыщет. Он был хорош в таких играх.
Снаружи лил дождь и дул сильный ветер. Вспышки освещали западный горизонт, где еще бушевала буря. До конца урагана оставался еще примерно час, кое-кто осмелился выйти на улицу: наступил момент, когда это стало безопасно. Молнии миновали, ветер сделался сносным.
Каладин шел по погруженному в сумерки лесному складу, сутулясь из-за ветра. Повсюду лежали ветки, точно кости в логове белоспинника. К грубым стенам казарм налипли листья. Каладин шлепал по лужам, и от ледяной воды его ноги онемели. Хорошо; они болели после дневной вылазки с мостом.