Нет следа

– Это же нарушение правил, ты понимаешь? – шептала Ши, и её голос входил в Винни и выходил обратно, как будто они поменялись ролями в этой древней игре. – Но процесс гибок, таким я его изобрела, и Рабас доверяет мне и моему процессу, я знаю, кому из вас что нужно. Тебе нужна сестра. Ты пойдёшь навстречу ей, из какого бы далёко она тебя ни позвала. Так зачем ломать то, что можно сделать податливым?

Он не отвечал, но, в отличие от Рабаса, Ши этого и не ждала. Ей нравилось слушать собственный голос:

– Я решаю, кто из вас что услышит. Так что я скажу тебе, почему ты здесь…

…мясо не принадлежало Винни и железо не принадлежало тоже. Они были отчуждены, подчинены только софту, а в том не осталось ни одного знакомого знака. И волны от прикосновений голосов и манипуляторов уже подтачивали логос. Но это ещё не казалось таким страшным, как отчуждение тела. Как странное, интеллектуальное, а больше не телесное ощущение, что «Я» стало воздушным шариком в пустоте. А всё, что составляло Винни от рождения, что накапливалось в нём и меняло его, перестало принадлежать ему…

…голос Долли оставался отрезвляющим холодом. Если бы не это, то мутное «Я» давно бы сдалось. Но существование Долли ещё укрепляло его, ещё давало знать, что…

…нравилось повторять: «Дефектная». Рабас наслаждался этим словом, каждый звук выходил почти сладострастным, единственное отступление от обычной холодности. Почему Рабасу так важно это? Он однажды спросил у Винни: как тот объяснял себе, что сестре не нужны импланты для глубоких сетевых нырков? Но Винни никак и ничего не объяснял себе, если это касалось сестры. Она просто существовала такой, какая…

…Рабас продолжал путешествовать в сумрачном лесу, где потерялись первые годы жизни Винни. Теперь это и в самом деле был лес, то ли настойчивость щупа превратила темноту в чащу, то ли память стала открываться себе самой. Вдруг там и в самом деле всегда был лес? Лес, лес, лес, лес…

Тёмный и жгучий.

(Терпкий и пряный.)

Пока Рабас блуждал во тьме, поглотившей детство Винни, Ши копалась в том, что было освещено. Она пролистывала день за днём, час за часом в поисках каких-то меток. Она касалась воспоминаний, связанных с Долли, крутила их туда-сюда, наблюдая,

как душной январской ночью двенадцатилетняя Долли бродила под стоками, не глядя под ноги, а только наверх, на чередование прутьев, клеток и осклизлых тёмных панелей, её слишком отросшие волосы шевелились сами по себе, ощупывая пустоту за её спиной, и Долли шептала что-то, эхо слов ползло по туннелю и тонуло в вечном ручейке на дне, а Винни, вдруг испугавшись, стоял в тени и ждал, когда же она замолчит, успокоится и вернётся домой, потому что знал, о чём она шепчет, хоть и не мог тогда разобрать ни слова, но в гулкой канализационной пустоте им опять овладело чувство, что она всё знает, и ему казалось, что и волосы, и глаза Долли светятся в темноте

как рушился лёд под её ожесточением, принявшим в сети форму колючего щита, она слишком быстро всему научилась, на что у других уходили месяцы, годы, и не стоило тому взломщику задевать её и бросать ей вызов, потом Винни увидел, какое выражение было на лице парня и как дёргался его заплывший кровью глаз

как Долли спала, положив ладонь под щёку, в первый раз в их новом доме, ещё не обустроенном даже по меркам флибустьеров, пустом и грязном, – но здесь были стены и потолок, а главное – замок на двери, и Винни сидел рядом с сестрой и не мог оторвать от неё взгляда, два изолированных от мира ребёнка стали родными друг другу, и он даже тогда, едва ли ещё понимая, что значит быть взрослым, уже чувствовал, что проще жить, заботясь о ком-то, потому что так и устроены люди

и как на всё это ложилась патина оттого, что Винни больше не был хозяином себе и тому, что творилось с ним.

…тело менялось – пусть «Я» логоса было отделено от него вмешательством ложа и щупа, но какое-то слабое ощущение занимаемого пространства ещё оставалось. Форма тела стала иной, больше требовалось места, удлинились шнуры манипуляторов и зажимов. В пальцах, отделённых целой Вселенной от «Я», зарождались новые токи…

…лес шумел – он ещё был мутным омутом неразбавленных силуэтов, но обрёл звук и запах. Хвоя и листья. Грибная сырость. Треск веток под бесстыжим касанием ветра. К лесу вела дорога.

Там была дорога.

И там был лес.

В том месте, где Винни рос.

Там был лес.

И там была дорога.

К нему…

– …что же делать?

Они не мешали Долли строить планы побега. Планы всё равно были ненастоящими, просто так она выпускала боль от бессилия. Её голос был ветром – тем холодным ветром, который ласкал лесные ветви. Как будто Долли тоже была там. Как будто дорога вела к…

…Винни был соединён с чем-то вроде контура. Теперь он чувствовал это лучше, чем в самом начале. Он напоминал себе птичью ногу, наросшую на кольце. На том же кольце болтались и другие. Рабас иногда называл кого-то «трени недели». За достижения – в чём?

В том, насколько они шли навстречу. Теперь это были не просто слова, а активное мысленное действие: из щупа непрерывно текли строчки, их нужно было впитывать в себя и принимать. Не просто раскрываться навстречу, а жаждать. И если думать о голосе Ши, то это выходило проще: отдать себя строчкам. Позволить им пронизать софт и даже логос.

За «трени недели» полагалась награда: уменьшение счётчика, окрашенного в цвета заката. Это заставляет Винни бороться… за место под закатным небом…

– …хозяйка, всё ещё хозяйка лаборатории, – шептала Ши, убеждая не его, а себя. – Ты не думай, что оказался здесь случайно. Никаких случайностей. Тебя искали и нашли. Ты особенный. Вы все. Все вы – из одного корня.

Какого корня? Он не может спросить. Отчуждение тела давно оторвало от логоса речевой аппарат.

Её слова о том, что он особенный, – жалкая лесть. Они хватали, кого придётся…

…лес раскрылся навстречу Винни, как он сам раскрывался навстречу потоку строчек.

Лес, шумящий в самом конце… тёмное предрассветное небо… запах жизни…

– …она лучше, чем может показаться.

Прохладный голос Долли обдувал его напряжённое, протянутое жаром, как плетью, тело. Оно переплавлялось, звучало, как задетая струна, а от холода всё ощущалось легче.

– Ши не так уж плоха… она… заботится обо мне…

…Ши наре́зала его воспоминания, как будто нашинковала капусту. Склеила их в ленту – Долли, Долли, Долли… дефектная, бракованная кукла, всё решает по-своему… Долли… Ши нравился этот бесконечный поток мемослепков – светловолосая девочка, что глядит исподлобья, шепчет в темноте, видит цветные сны…

…он стал огромным. Это ощущение вернулось первым – осознание своего размера и места в пространстве. Мясо и железо теперь перемешались так, будто их разрубили блендером, а потом снова слепили, одни лоскутки и пятнышки – плоть, плоть, силикон, плоть, силикон, металл.

– Это была моя программа, – говорила Ши, побуждая его тело к работе, – мой труд. А потом случилось со мной то, что случилось…

…и он соскальзывает с ложа огромной кучей тряпья и лежит на полу, не зная, как шевелиться. Щуп вкачивает в него последнее, а потом голос Рабаса, холодный и насмешливый, говорит:

– Код авторизации всегда у меня. Ты движешься моей волей. Голем, одушевлённый заклятием человека.

На потолке наконец-то замирает счётчик. Не движется. Не движется.

Движется назад.

Код авторизации похож на шнурок, стягивающий логос и всё остальное.

Разрешение на движение.

И мясо и железо возвращаются к нему посредством софта. Все его природные алгоритмы отключены. Все его врождённые связи разрушены. Он управляет собой как экзоскелетом и управляем кем-то как уродливый заводной медвежонок.

– Встань. Проверь, как оно слушается тебя.

– Хорошо, – отвечает Винни. Дар речи возвращается тоже по воле кода авторизации.

Потом прямохождение.

Он разогревается – буквально, температура растёт, перемешанные с топливом гормоны бродят в комботеле.

Шаг. Поворот. Просыпается новый подкод управления. Будто отточенный многолетними тренировками разворот. Удар, падение, комбинация.

Открывается едва заметная дверь. В коридоре за ней так же сумрачно… нет, чуть-чуть светлее.

Чем дальше, тем ярче свет.

И распахивается нечто огромное. Мутные защитные экраны далеко впереди и по сторонам. Тени за ними – множество силуэтов и движений.

Прыжок. Рука достаёт до купола. Цирк полон людей.

Из других ворот движется робот с львиной головой и огромного полоза телом.

В кольцах обещание удушья. На клыках блестит пена.

Всё повторяется. Тьма закатной комнаты. Ложе. Отключение кодов движения.

Включение. Коридор. Цирк. Арена.

Кто программирует роботов на убийства?

Он просто об этом не слышал.

Один, двое, трое. Трезубец. Когти. Огромное жало.

Вращается праща.

Что-то падает.

Цифры скачут. Назад. Меньше.

Обломки.

Тишина.

На роботах логотип. На арене его это не волнует.

В комнате он не может его вспомнить. «Я» мерцает, медленное и тихое. Сонное.

Тлеет закат – закаты всегда тлеют.

Там можно погибнуть, он это понимает?

Кто задаёт вопрос? Холодный ветер.

Логотип… кто программирует…

…Каждый раз, между победой и тёмной комнатой, он видел лес. Лес, который так и не становится ближе.

Счётчик дошёл до нуля, и закат сменился рассветом.

– Это вообще происходит взаправду?

Несмотря на то, что он никогда раньше не покидал рассветной комнаты, Винни теперь знал дорогу оттуда. Когда в двери обозначился проём, Винни прошёл коридорами, где света едва ли хватило бы кошке, но ему было достаточно; его вело некое указание, которое он ощущал как собственную потребность, оно открывало дорогу к месту, где он и нашёл Долли.

И замер, чувствуя, как покидает его нечто, что присутствовало рядом с «Я» так давно. А он даже не замечал.

Длинные волосы Долли были заплетены в косу. Винни протянул руку и прикоснулся к ней – и увидел, что его пальцы похожи на увитые тонкими подкожными шнурами отростки цвета мрамора. Вместо ногтей поблёскивал синим сложный узор – признак имплантов.

Долли казалась ниже ростом, чем была… он тут же понял, что просто сам стал выше.

Потом – что впервые его «Я» овладело комботелом полностью – и мышцами, и мыслями. Он был в сознании.

Сам управлял собой.

– Пойдём, – сказала Долли, отступая от брата, но не сводя взгляда с его лица. – Теперь мы можем уйти, понимаешь?

– Ты настоящая? – спросил Винни на всякий случай. Всё ещё был шанс, что она здесь не взаправду.

– Да, – кивнула сестра. – Идём отсюда.

Она не глядя коснулась стены за спиной, и там открылся проход. Никаких коридоров и туннелей.

Дождь и хмурое небо. Холодный воздух. Запах Настоящей Берри – смазка, трава, пот и пыль.

Вслед за сестрой Винни вышел наружу.

Когда их хватали, в разгаре была весна, тёплый и влажный октябрь. А теперь в небе бродили зимние тёмно-серые тучи, потоки воды стекали через решётки к обиталищам флибустьеров, мокрые окна отправляли тусклые блики затеряться в дожде.

– Какой сейчас месяц?

– Август, – ответила Долли. – Август следующего года. Ты понимаешь, что мы можем уйти?

Он кивнул.

– Насовсем? – с нажимом уточнила Долли, сверля Винни взглядом.

И он кивнул снова. Но сомнение в её глазах не исчезло.

Прошёл почти год, думал Винни, когда они брели по улицам. Что-то изменилось? Он мотал головой, разглядывая Настоящую Берри, чистый город под небом. Те же дома, те же люди, инфоэкраны плюются мувами – реклама, анонсы новостей, вечные выдержки из закона о чистоте и тишине, но тот, кто вырос в этом городе – даже пусть под ним, увидит сдвиг.

По-своему инфоэкраны в воздухе, на стенах и на земле кричали о неизбежности войны. Это был далёкий от Берри конфликт – другой континент, другое полушарие – чужой, но потому интересный: для корпораций всё есть повод посеять и сжать.

– …будет неизбежно, не помирятся, – новый чуткий слух Винни сперва уловил среди шума толпы эти слова. Потом Винни осознал, почему сосредоточен именно на них: Долли смотрела на говорящих, она тоже слушала.

– …повод… мы продадим алгоритм наводки, уже есть…

– …здесь им делать нечего.

– …бегут… что же тогда…

– …морские патрули на что?..

Он увидел, как Долли делает шаг, наклоняет голову. Для Винни время замедлилось – навыки арены стали его новыми рефлексами. Он следил, как меняется лицо сестры, как загораются глаза, теперь он мог различить вспышку – действительно, на миг они засветились.

Винни не пошёл за ней, но продолжал наблюдать. Сейчас он мог разглядеть сестру как никогда раньше: смена выражений на её лице была так быстра, что человеческий разум, даже усиленный стандартными имплантами, не успевал её фиксировать, но не эта ли скорость создавала ощущение, что что-то не так? Гнев и злость отражались на крохотную долю секунды, чтобы снова смениться спокойствием. Такими же быстрыми были короткие вспышки в глазах Долли.

Она сказала тем двоим замолчать.

Что они омерзительны в своей невозможности к сочувствию.

Что они отправились бы в ад, существуй он хоть где-то, кроме как на земле.

Что люди – не повод заработать, что они живые.

Она говорила быстро, в её речи мешались слова из двух, иногда даже трёх потоков. Первое слово было связано с четвёртым, второе с третьим, пятое с семнадцатым. Она думала и говорила иначе, но чтобы услышать это, нужно было научиться такому же способу мышления.

«Дефектная» всплыло в голове Винни. Он никогда не спрашивал, что именно имели в виду Рабас или Ши.

Те, с кем говорила Долли, взбесились: они сперва не смогли определить, кто она, нужно ли её бояться или нет. Сейчас она была слишком чистой для флибустьерки, слишком скромно одетой для жительницы башен с намывов, слишком гордой и злой для девицы из служебных кварталов… она была непонятной.

И говорила вещи, которые они не хотели слышать. Потому что и сами всё знали, а напоминание только будило совесть, которая всё-таки есть у каждого. Но страх заставляет её молчать, а вина за это молчание провоцирует гнев.

Однако, прежде чем Винни успел сделать хотя бы шаг к тем двоим, их агрессия увяла и сжалась как скомканная обёртка. Они отступали, испуганно стреляя глазами по сторонам, – и, конечно, увидели Винни, что их совсем не обрадовало.

Долли оставила их на грани панического бегства. Винни точно знал: ещё миг, и они бросились бы наутёк.

– Ты что-то знаешь об этой войне? – спросил он, когда сестра подошла ближе, и кивнул на инфоэкран над ними. Долли задрала голову, скривилась:

– Да. Всё к ней идёт, никто уже не сомневается… В это пекло неизбежно рухнет пол-Евразии.

– А я не знаю ничего.

Долли кивнула.

– Это не страшно, ты ещё успеешь… Может, ты заметил что-то ещё?

– Что? – спросил он, но Долли пожала плечами.

Она двинулась дальше, теперь, кажется, направляясь куда-то, а не бесцельно прогуливаясь по городу.

– Ши и правда лучше, чем кажется, – через плечо бросила Долли. – Ты вряд ли успел это понять. Просто… просто имей в виду.

– Ты хорошо её узнала?

– Она заботилась обо мне. По-настоящему, а не потому, что я была рычагом давления. И я смогла её разглядеть. Она не сразу стала мне доверять, но понемногу… Она на нашей стороне.

– У нас есть сторона?

– Есть ты и я, – ответила Долли, всё ещё не оборачиваясь. – И так будет до самого конца. Каким бы он ни оказался. Мы повсюду пройдём вместе.

Винни наконец понял, куда она идёт: он стал узнавать места.

Они всплывали в памяти, как будто пробиваясь через лёд. Образы из жизни, которой больше нет.

– Здесь был автомат с птичьим ногами. – Винни остановился у незанятой ниши. Трубки и проводки торчали из стены дома, из-под неплотно закрытой дверцы пробивался мигающий красный отблеск – что-то давало о себе знать в технической оболочке здания.

– В самом деле, – согласилась Долли. – Наверное, увезли совсем недавно. Может, поменяют на что-то ещё. Помнишь, где вход в туннели?

– Конечно, – кивнул Винни и пошёл вперёд, почувствовав, что Долли ждёт от него именно этого.

Вот вентиляционный выход, а за ним ракушка, скрывающая спуск в канализацию. Внизу прямо по туннелю, второе ответвление направо. И откроется Пятый свод – обиталище их общины. Руины каких-то сооружений, он так и не узнал, что там было раньше. Их с Долли дом, наверное, там поселился уже кто-то ещё.

– Это вызывает… ностальгию, – подумав, сообщил Винни. – Хочешь посмотреть, что там теперь? Думаешь, кто-то вернулся в Пятый после облавы?

Долли не отвечала, и он обернулся и поймал её внимательный взгляд.

– Ты оплатил долг, – напомнила он. – Ты же понимаешь это?

Он оглядел себя, насколько мог: всё стало широким и бугристым, что-то было мышцами, что-то имплантами, а большей частью – смесью и того и другого. В комботело и впрямь многое вложили. Созданное с конкретной целью, оно всё же могло служить и для других вещей, не только зрелищ. И всё же оно думало об арене, существовало в её ожидании; прописанные в софте новые паттерны определяли теперь и мышление. Он улыбнулся краем рта: и разве это плохо?

– Это работа, – сказал Винни. – Работа, которая не просто нас прокормит. Мы будем жить намного лучше, чем раньше. А я обещал себе всегда защищать мою сестру.

– Ты уверен, что дело в этом? – тихо спросила Долли.

– Да, – подумав, честно ответил он. – Я понимаю, о чём ты. Да, во мне есть ощущение функции… есть предназначение. Но ты – всё ещё центр моих мыслей. Линза моего логоса. Я уверен в этом.

Она прикрыла глаза, кивнула:

– Ты хочешь… быть гладиатором и дальше?

– Ты видела бои? – он оживился. – Видела… я ведь хорош?

– Не видела, – тихо ответила Долли. – Ши рассказала о них.

– Тебе не давали смотреть? Это… – послушно всплыло то, что он знал сам, – новое шоу. Нас готовили специально для него. Оно будет популярно не всегда. Но я успею заработать достаточно.

«Нас» прозвучало странно. Он никогда не видело других, просто знал, что они существуют. Но тут его что-то смутило.

Он не успел обдумать это, как сестра спросила:

– Популярно? Ты хоть на одном инфоэкране видел хоть слово о нём? Слышал, чтобы о нём говорили в толпе? Хоть один кадр мелькнул где-то?

Винни почувствовал что-то… туманное. Слова Долли тонули в этом, он понимал, о чём она говорит, но где-то на полпути к его сердцу всё это терялось… ничего не значило.

– Ну, не попалось ничего, – он махнул рукой, теряя интерес к разговору. – Пойдём назад… Проводишь меня?

– Ты возвращаешься? – уточнила Долли. Он кивнул.

– Хорошо, – тяжело ответила сестра, – провожу.

Они так же брели назад, не спеша и как будто оба не уставая. Слова Долли заблудились в нём, вдруг всплывали, и тогда Винни прислушивался, всматривался в инфоэкраны – на пять секунд, пятнадцать… Потом возвращался туман. «Я» взирало на этот туман с холодным интересом, но даже не пыталось понять, что он такое.

Приближение лаборатории отдавалось в Винни толчками – всё меньше остаётся шагов, и всё сильнее бьётся в ожидании чего-то сердце.

Они остановились на другой стороне улицы. Винни окинул взглядом здание: за полупрозрачным блестящим потоком транспорта высилось вытянутое яйцо цвета морской пены. Ни одного окна, ни одной щели…

– Куда ты пойдёшь? – медленно произнёс Винни, будто припоминая что-то.

– Спрашиваешь только сейчас? – усмехнулась Долли. – В канализацию. Там флибустьерам и место.

– Нет, – подумав, ответил он, – я попрошу, чтобы тебе нашли квартиру. Так будет лучше.

– Правда?

Он кивнул.

Поднимаясь по лестнице воздушного перехода, Винни услышал шаги за спиной: Долли продолжала идти за ним.

– Не надо провожать до самой… для тебя это место… наверное, неприятно, – неуверенно сказал он. Долли ничего не ответила и не отставала.

Проход в здание открылся, как только Винни подошёл достаточно близко. Обернулся, чтобы попрощаться с сестрой, и тут она схватила его за руку.

Её лицо снова быстро менялось, слова сыпались как горох, она кричала, шептала, убеждала не идти туда, напоминала, что он свободен, утверждала, что всё это ложь… А Винни рассматривал её внимательно, любуясь той силой, которую не замечал столько лет. И тут Долли замолчала.

Прикусила губу, глядя на брата исподлобья.

И заговорила снова. Сперва Винни услышал имя Ши, а потом успел различить вспышку и первые несколько рваных слов – с нарастающим темпом, а потом всё стало как раньше, до лаборатории.

Долли смотрела на него привычным ему взглядом. Слёзы блеснули на глазах, в голосе были слышны неподдельная боль и отчаянье:

– - Ты же свободен, ты можешь уйти со мной… Пожалуйста, Винни, идём со мной домой… Тебе не место здесь, никому здесь не место…

«Я» встрепенулось впервые за прогулку. Дрогнуло, ощущая знакомый холодный ветер. Повеяло откуда-то запахом деревьев и сырой земли.

И одновременно из открытой двери лаборатории протянула щупальца тьма. Коснулась софта, передавая паттерны снова под контроль сетевых сторожей Рабаса. Уплотнился туман, отсекая голос Долли от разума Винни.

Комботело шагнуло через порог, возвращаясь в родительский сумрак. Долли, не колеблясь, вошла в здание следом за братом.

Дверной проём затянулся, оставляя Винни с сестрой в темноте.

Из рассветной комнаты исчезло ложе, теперь здесь не было ничего. Часть пола стала мягкой, подстраивалась под форму тела. Комната отрастила закуток с уборной и техническую нишу пищепровода. На потолке начался новый подсчёт социальный очков – теперь рос не долг, а рейтинг.

Комботело само устроилось на полу в удобной позе и замерло. «Я» повисло привычным мягким шариком в темноте.

Но не уснуло как раньше.

Что-то теперь мучило его, не давая затянуться туманом. Если часть имплантов была предназначена для защиты от речей Долли, то Рабас с Ши потерпели неудачу.

«Ши лучше, чем кажется».

Может быть, только Рабас.

– Я убедила Рабаса отпустить тебя на прогулку. И теперь он думает, что я всё ещё гениальна, ведь ты вернулся сам. Какая прекрасная работа. – Голос Ши всё ещё будил в комботеле запрограммированную реакцию. – Разумеется, они охраняли тебя, но ты был таким паинькой.

Вот только интонация у Ши теперь была язвительная и злая. Ни ласки, ни интереса.

«Пошла ты», – подумал Винни и шевельнул губами, но с них не слетело ни звука: почти все функции комботела были отключены, софт не подчинялся логосу, и Винни чувствовал себя набитым опилками. «Я» оставалось пятном, медленно дрейфующим по бесконечной тьме штиля.

– Почему не ушёл, когда был шанс? Теперь будет сложнее.

«Я» замерло: что это?

– Рабас нас не слышит, – сообщила Ши. – Никто нас не слышит. Пока. Но я недолго смогу удерживать местные сети в плену моих иллюзий. Если вы с сестрой не сбежите сейчас, то уже никогда. Подумай, что станет с нею, теперь она, как они думают, лишняя в вашей истории. Даже стала мешать: ты всё ещё слушаешь её. Они избавятся от неё. Ничего не хочешь сказать?

Он хотел, ещё как, и Ши не могла не знать, что его отключили, так зачем издевалась?

– Ты ещё не вспомнил? – её голос стал громче. – Ты, маленький степной цветок, не вспомнил, откуда взялся? Почему они выбрали тебя? Неужели думаешь ты, облава была случайной? А может, они просто нашли твой след спустя годы, может быть, ты неосторожно засветился где-то, славный флибустьер? А они как раз искали таких, как ты? Ты идеально подошёл для их целей – для чего-то подобного тебя и сконструировали. Припомни-ка… Оно уже должно было всплывать не раз – что-то, чего раньше в тебе не было.

Вряд ли Ши говорила про его новое комботело.

Наверное, про тёмный лес, который Винни продолжал видеть. Хвоя и листья, сырая земля, предрассветное небо сквозь ветви. И дорога к лесу.

– Все вы из одного корня. «Евразийский цветок». Центр евгеники, настоящая секта где-то то ли в степях, то ли в лесах большого континента. Каждый экземпляр был уникальным – потому что создавался с разными улучшениями, для разных целей. Работа начиналась ещё до рождения экземпляра. Все, кто работает в моей области, знают эту байку. Центр точно существовал – потому что был разграблен и разрушен чуть больше двенадцати лет назад корпоративной армией – судя по тому, как грабители работали. Но достоверно неизвестно, какой именно корпорации они служили… и что потом стало с ними и с их грузом. Столько слухов. И всё же…

Голос умолк, будто Ши задумалась.

– Вы должны уйти, – снова заговорила она. – Так что поднимайся, медведь, и отправляйся спасать сестру.

Он и правда попытался подчинить себе хоть какую-то часть комботела, но оно было монолитом, навсегда вросшим в пол рассветной комнаты. А Винни – был бессильным.

– Ты… плачешь? – через минуту раздался голос Ши. – Это хороший знак. Хотя бы это можешь контролировать. Я надеялась услышать твой голос, но и слёзы… подойдут. Ты сможешь побороться за себя. Так что я рискну. Жди.