Три брата Эпикура, Неокл, Хередем и Аристобул, также умерли до него. Пожалуй, ни одно обстоятельство, связанное с его учениками, не заслуживает большего внимания, чем то, как они привязались к нему и его учению. Велика была почтительность братьев к Эпикуру, – говорит Плутарх, – их привязанность и братские чувства сделали их восторженными учениками; и даже если они ошибались в убеждении, которое сложилось у них с самого детства, что нет никого мудрее Эпикура, все равно человек, который мог внушить такое чувство, и те, кто мог его испытывать, заслуживают нашего восхищения[53 - Plutarch, De Fraterno Amore, c. 16.].
Но реальная картина была приятной. Дружба была преобладающим духом сада и объединяла его членов во всех частях света. Общая жизнь дополняла общую доктрину. Ученики, если их можно назвать учениками, были скорее соратниками и спутниками мастера, чем слушателями его лекций. Именно общение со своим лидером сделало их великими людьми, а не только его наставления. Они проявляли глубокий интерес ко всем заботам друг друга, а их письма друг другу во время временных «отлучек» демонстрируют нежные домашние узы, которые связывали членов внутреннего круга. Можно привести один пример. Мы знаем, что Эпикур во второй половине своей жизни дважды или трижды искушал морские опасности (кажется, во время одного плавания он чуть не утонул), чтобы навестить своих друзей в Малой Азии.[54 - Plutarch, Non posse suav. vivi see. Epieur., c. 6.] Среди обугленных рукописей, найденных в Геркулануме, есть изуродованное письмо, написанное, очевидно, Эпикуром и адресованное дочери Метродора, молодой девушке, о благополучии которой он беспокоился на своем смертном одре.
«Мы прибыли, – пишет писатель, – целыми и невредимыми в Лампсак – я, Пифокл, Гермарх и Ктесипп, и там мы нашли Фемисту и остальных наших друзей целыми и невредимыми. Надеюсь, что и ты, и мама здоровы, и что во всем ты послушна ей, папе и Матро, как и раньше. Помни, мой малыш, что все мы очень любим тебя, так будь же послушным им.[55 - Ed. by Gomperz in Hermes, v. p. 388.]
В определенные дни община, по-видимому, соблюдала пост. В письме к Полиену, например, Эпикур игриво хвастается, что в то время как Метродор сократил свои расходы до шести пенсов, он сам смог безбедно прожить на меньшую сумму.[56 - Seneca, Epist.] Mor., II. 6 (18), 9.] Цель такого воздержания не была аскетической, а в том, чтобы определить, на какие крохи можно быть счастливым. Жизнь, проведенная в соответствии с этими правилами, вряд ли могла породить тех «жирных гладких свиней из стада Эпикура», [57 - Horace, Epist., I. 4, 16; Cicero in Pisonem, xvi. 37. Seneca, Dialog., In. 12, and VII. 13.]о которых упоминает Гораций; и мы скорее склонны сказать вместе с Сенекой, что удовольствие Эпикура очень «трезвое и сухое «4) и «уменьшено до маленьких и тонких размеров».
В этом братстве, где рассуждения о целях жизни заменяли лекции, а простые трапезы с доброжелательной беседой сдерживали ярость споров, каждый был хранителем своего брата. Даже в те ранние времена все не были едины во мнении. Леонтион и Колотес, как утверждается, имели свои маленькие ошибки.
Когда руководители секты видели такие расхождения, они, однако, не исправляли нарушителя напрямую. Скорее они писали другому члену секты, разоблачая и исправляя эти ошибки как мнимые ошибки своего корреспондента. Так Леонтион увидела свои ошибки, указанные в письме мастера к Колотесу.[58 - Volitm. Herctilan. (Napol.), Coll. Prior, v. 2. 17.] Но в целом, хотя и оставалась некоторая свобода во второстепенных вопросах, основные доктрины общества были стереотипны. Ученикам рекомендовалось выучить наизусть основные статьи или катехизис, в которых кратко излагалась доктрина. «Кто из вас, – говорит Цицерон эпикурейцам, – не выучил наизусть этот катехизис? [59 - Cicero, De Finibus, 11. 20.]Поэтому в некоторых вопросах в школе проповедовалось слепое следование авторитету мастера: его труды и труды двух других членов эпикурейского триумвирата рассматривались как авторитетные, как вдохновенные, как своего рода Библия.
Так, в конце одного из фрагментов «Риторики», написанного Филодемом, автор говорит: «Если Эпикур, Метродор и Гермарх утверждают, что существует такое искусство (как софистическая риторика), как мы укажем в дальнейшем, то те из нашей секты, кто пишет против их мнения, недалеки от того, чтобы заслужить наказание отцеубийцы [60 - Vohun. Hcrcnlan. Coll. Alter, v. 35; pap. 1,427.]Но писателя не удерживало от сочинения то, что он был связан своим вероучением. «Эпикурейцы, – говорит Цицерон, – не воздерживаются от того, чтобы писать на те же темы, что и Эпикур и их старые вожди». Напротив. Когда Филодем завершает очередной трактат, ему приходит в голову мысль, что его можно порицать за то, что он взялся за работу по экономике. «Мне достаточно того, что Метродор, как и Эпикур, предписывает, советует и управляет более усердно и вплоть до мелочей, и даже практикует то, чему учит». [61 - Volinn. Herculaii. (Oxon.), 1. 104.]Но следует добавить, что есть много моментов, в которых тот же писатель указывает на свое расхождение с лидерами и учителями своей секты.
Можно спросить, как содержалось это общество? Это не был класс учеников, подобный тем, что собирались вокруг других философов. Как говорит Сенека, не школа, а общая с Эпикуром жизнь сделала Метродора и его товарищей известными людьми.[62 - Seneca, Epist. VI. 6; cf. xx. xm. 4.] Некоторые из его последователей предлагали бросить все свое имущество в общий фонд; но Эпикур отверг предложение о коммунизме как недоверие и ограничение свободы волеизъявления.
Но хотя друзья не сдавали свое имущество в клуб-собственность, некоторые из них платили добровольные взносы или ставку главе школы: и у нас есть письмо, в котором он просит, чтобы один из этих жертвователей продолжал платить после его смерти в пользу двух детей-сирот Метродора, в которых он был заинтересован.[63 - Edited by Gomperz in Hermes, v. 391.] В другом письме к своему другу Идоменею он говорит: «Итак, пришлите нам первые плоды для ухода за святым телом, как для себя, так и для детей». [64 - Plutarch, Adv. Coloten., c. xviii. 3.]И снова он говорит другим друзьям: «Храбро и великолепно вы проявили заботу о нас в деле приобретения зерна и явили великие знаки вашей доброй воли ко мне». Но эти дары были параллельны другим дарам Эпикура – когда он посылал пшеницу или бушель ячменя,[65 - Plutarch,. Non posse suaviter vivi, c. xv. 7—8.] как саркастически выражаются, своим нуждающимся друзьям.
Сцена, представленная в истории эпикурейского сада, напоминает нам о щедрости и братской благотворительности, проявляемых различными общинами младенческой христианской церкви: письма Эпикура и его главных последователей не лишены аналогов в Посланиях святого Павла. В обоих случаях присутствует одинаковая смесь рассуждений на высокие темы со ссылками на скромные вопросы повседневной жизни. В обоих случаях мы чувствуем, что члены секты проявляют семейный человеческий интерес к мельчайшим заботам друг друга. Подобные мелочи казались высокопоставленным и аристократичным античным критикам недостойными философа.
Но на самом деле Эпикур пришел отчасти для того, чтобы учить важности таких мелочей в экономике человечества. И его язык, который в отрыве от контекста часто кажется преувеличенным и натянутым, возможно, предложил бы другой аспект, если бы мы увидели его целиком. Одна из больших потерь для наших знаний об античной общественной жизни заключается в том, что письма Эпикура к друзьям и от друзей, которые его школа хранила так же бережно, как христианская церковь – письма апостолов, исчезли, не оставив после себя ни малейшего следа. Они, очевидно, существовали во втором веке нашей эры и составляли важный элемент литературы эпикурейства.
По словам Диогена, число друзей Эпикура было так велико, что их не могли сосчитать целые города. Мы уже говорили о Метродоре и его брате Тимократе. Последний не остался верен делу: он поссорился с братом, и спор вылился в язвительные памфлеты. Эпикур попытался примириться, но его упреки не возымели желаемого эффекта, и отступник стал одним из главных обвинителей жизни и нравственности своих бывших соратников.[66 - Plutarch, Nou posse suaviter viv’, 1098 B.; 1126 C.] Подобные обвинения со стороны друзей, ставших врагами, никогда не вызывают особого доверия, но в данном случае они особенно дискредитированы общей тенденцией античного мира использовать язык Биллингсгейта против оппонента. Митра Сирийский, управитель Лисимаха, царя Фракии, был еще одним эпикурейцем, который, похоже, регулярно вносил свой вклад.
Одно из сочинений Эпикура было посвящено ему. По какому-то случаю он попал в затруднительное положение на Пиртее, и Эпикур громко хвалит Метродора за то, как тот благородно и галантно спустился к морю, чтобы помочь ему.[67 - Plutarch, iVon posse suaviter vivi, 1097 A.] Эти и другие незначительные поступки Плутарх презрительно противопоставляет поступкам великих полководцев и государственных деятелей. Но, пожалуй, не будет лишним сказать, что эти и другие обмены благодеяниями между членами секты, среди которых было не так уж много богатых или знатных, считаются достойными благословения, которым удостаивается чаша холодной воды, поданная ученику от имени ученика.
На дела братства существенно повлияло завещание, которое Эпикур оставил после себя.[68 - Diogenes Laertius, x. 10 (17—22).] В нем его небольшое состояние было разделено на два направления: на общие интересы его общества и учения и на особую заботу о сиротах двух его друзей. Согласно условиям завещания, хранящегося в канцелярии государственного архива, в храме Матери богов (Метроон), все его имущество передавалось двум попечителям для следующих целей. Сад с его пристройками, а также возведенная в нем школа или лекционный зал должны были служить интересам Гермарха, непосредственного преемника Эпикура, и всех, кто со временем мог бы последовать за ним на этом посту. Дом в Мелите должен был использоваться Гермархом и его коллегами-философами в качестве жилища при жизни первого.
Далее денежная сумма была передана в кредит попечителям, которые вместе с Гермархом должны были разделить ее на определенные части. Одна часть должна была пойти на поддержание празднеств, проводимых в память об ушедших родителях и братьях Эпикура. Другая часть шла на покрытие расходов на общественные собрания, проводимые ежегодно в годовщину дня рождения Эпикура (рота аттического месяца Гамелион) и в 20-й день каждого месяца в память о соединенных именах Эпикура и Метродора. Его братьям и другу Полиену также были назначены ежегодные дни памяти. Эти положения о святых днях эпикурейского календаря были общими и постоянными положениями завещания.
Особые статьи завещания обязывали попечителей быть опекунами младшего Эпикура, сына Метродора, и сына Полиэна, а также дочери Метродора. Всех троих детей нужно было содержать, а девушка, достигнув брачного возраста, должна была получить приданое из фонда и выйти замуж за одного из членов школы, выбранного Гермархом. Один из старших членов братства, оставивший все, чтобы следовать мудрости Эпикура, был особо отмечен попечителями. Книги основателя должны были перейти к Гермарху. Наконец, трем его кабалистам и одной кабалистке была дарована свобода.
Это завещание, которое можно сравнить с другими, оставленными примерно в то же время вождями перипатетической школы, во многих отношениях заслуживает внимания. Его забота о юных сиротах, в своей ласковой благопристойности, является лучшим опровержением клеветы, возводимой на Эпикура. Его освобождение рабов можно сопоставить с аналогичными действиями в завещаниях Теофраста, Стратона и Лика, трех сменявших друг друга глав аристотелевской школы. Один из этих рабов, по имени Мис (Мышь), был соратником своего господина по философии. Проведенное в завещании различие между домом в Мелите и садом создает некоторые трудности для тех, кто, подобно Плинию, полагает, что сад находился внутри города. Действительно, из замечания Цицерона следует, что сад находился на северо-западе Афин, немного в стороне от дороги, которая вела к «Академии» Платона.[69 - Cicero, De Finibus, v. i. 3.] Другими словами, он находился за пределами города, обнесенного стеной, и, подобно местным резиденциям двух, по крайней мере, других школ, представлял собой открытый сад в пригороде. В то время как Эпикур наделял таким образом эпикурейскую секту, другие секты поступали аналогичным образом. Завещание Теофраста передает «сад и прогулку, и дома у сада» некоторым из его друзей для совместного занятия философией.[70 - Diogenes Laertius, V. 2, 14.] Сад Платона также служил местом встреч его школы, которая в следующем поколении после его смерти начала возводить небольшие хижины рядом с обителью своих муз.[71 - Diog. Laertius, IV. 3, 5.] И в обеих школах общие праздники в форме ежемесячных обедов поддерживали социальное единение обучающихся.
Таким образом, в этих сектах присутствует приятный семейный и домашний характер, который контрастирует с суровой практикой стоиков.
Таким образом, мы видим, что философия была одаренной задолго до того, как император привлек ее к покровительству государства. Действительно, можно предположить, что государственная поддержка была последним, на что мог рассчитывать Эпикур. Когда упоминаются лекции, которые посещали эфебы, или молодые афинские коллеги, среди прочих не встречается упоминания о школах эпикурейцев.[72 - Dur. ont, EpJubic Attiqtte, ii. 152.] Похоже, что они всегда были мало связаны с образовательным механизмом, признанным государством, и образовали секту отдельно от своих научных и литературных соперников, и вряд ли можно отталкиваться от последнего к первому. Молодые студенты, предназначенные стать будущими гражданами, в садах Эпикура могли почерпнуть мало полезного для общественной жизни, для адвокатуры или сената.
Наставления Эпикура, похоже, во всех пунктах добросовестно выполнялись его душеприказчиками и преемниками. На его месте сидела непрерывная череда учителей: Гермарх, Полистрат, Дионисий, Василид и Аполлодор, прозванный «принцем сада», были пятью его непосредственными последователями в руководстве школой. Как определялась преемственность главы школы, мы не можем сказать с абсолютной уверенностью, но весьма вероятно, что уходящий вождь назвал своим преемником человека, которого общественное мнение общества наметило на этот пост. Мы не слышали ни о ссорах по поводу преемственности, ни о попытках амбициозных молодых людей опередить свое время и претендовать на пост, предназначенный для зрелого опыта.
День рождения Эпикура продолжал регулярно отмечаться его последователями как ежегодный праздник, а ежемесячные собрания 20-го числа (эйка) стали настолько заметной чертой секты в глазах всего мира, что эпикурейцев прозвали эйкадистами (или людьми двадцатого числа)[73 - Athenaeus, vil. 29S; cf. Cicero, De Finibus, 11. 163. Some lines of Philodemus in the Creek Anthologia (XI. 44) allude to one of these simple meals.] Изображения Эпикура находили в комнатах и спальнях эпикурейцев, даже на их кольцах и тарелках[74 - Cicero, De Finibus, v. 5; Pliny, Nat. Hist., XXXV. 5-].
Представители школы преданно следовали доктринам своего учителя. Он сам составлял краткие конспекты, чтобы сохранить в памяти основные контуры системы. Во второй половине II века н. э. один пифагорейский философ противопоставляет отклонение поздней Академии от учения Платона и разнообразие мнений среди стоиков непоколебимой приверженности эпикурейцев догмам своего учителя. «Новаторство, – говорит он, – осуждается ими как преступление или, скорее, нечестие. Школа Эпикура похожа на истинное содружество, свободное от гражданских войн, демонстрирующее единый разум и единое мнение». [75 - Numenius, quoted by Eusebius, Pnrpar. Evangel., xiv. v. 3.]
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
