Валя-Валентина: побег в никуда
Николай Максимович Бажов-Абрамов
В повести рассказывается продолжение истории "Валя-Валентина". О девушке с непростой судьбой.
Николай Бажов-Абрамов
Валя-Валентина: побег в никуда
*** Часть вторая
Вот так зараза эта жизнь. Ничем не удивишь этот мир.
Ладно. Какое – то у нее было все же оправдание. Она, и правда, напугана была с болезнью своей мамы. Но вернулась же она затем. Вернулась. Теперь – то, что смешить людей? Да и зачем спрашивается, поступила она так?
Неужели всего лишь за эту обиду?
Но этого, чтобы так поступать, недостаточно все же.
Теперь, где же им жить, и на что существовать, пока все это не прояснится в ее голове, и пока четко не увидит, куда приведет этот ее побег. У знакомой, где она с девочками остановилось, та ей сразу, с первых минут, с порога, огорошила.
«Извини, милочка. С головой прежде тебе было думать, а не другим местом… Тут у меня, сама видишь, и так тесно. И не стыдно тебе перед Максимом?»
Сказано, конечно, знакомой, жестко. Тут и слезы бы ей не помогли. Да и к тому, и муж ее молчал. Видимо, тоже находился: в нервозной, не контролируемой, в той состоянии прострации…
В раз она, было, пробовала дозвониться до него. И гудки были, но в последнюю секунду, в страхе услышать от него его проклятия, в испуге дрожа, с гроздями на глазах слезами, заливающие ее искаженное лицо, отключила телефонных гудков. Девочки ее, стояли рядом, со слезами на глазах у ее ног. Младшая, еще не совсем понимала происходящего, но она видела, как рядом с нею, на два года ей старшая сестра, в захлебе крича, умоляла мамку, чтобы она ее отпустила к папеньке.
Кричала:
«Я к папеньке хочу, мамочка! К папеньке – е!».
Поэтому, глядя на сестру во все глаза, и она тоже, в солидарности, захныкала, уставившись на маму.
Но маме сейчас нечего было ей сказать. Да и прижать их к своей груди, утешить, у нее уже не было сил. Все силы у нее были отняты, с этой неизвестностью: поиском пристанища. Хотя бы временно, хоть чуть – чуть, где – то приткнуть головы, пока у нее еще есть деньги на какое-то время.
А ведь она, пребывая в бегстве, еще уволилась и с работы, чтобы он ее не отыскал. В то время, она думала только, как бы сильно насолить его, заставить страдать, наказать его за поспешность, что ей пришлось выслушать от него в обвинении ее измены.
Да, если уж совсем честно, она и сама до сих пор не понимала, что же произошло с нею, в тот заполученный вечер? Тогда она, за место того идти домой, после работы, к мужу, к своим девочкам, с уговора коллеги по работе, не задумываясь о последствиях, спонтанно, с наивной поспешностью, дала согласие пойти с ними, на этот поспешно организованный им вечер.
Поэтому она, до сих пор не понимала. Чего они эти мужики от нее хотели тогда? Но помнила. Было весело, смешно. Да и после выпитого вина и шампанского, она раскраснелась. Скованность ушла под пятки, язык у нее развязался. И даже, помнится, после застолья, позволила этому Эдику потанцевать в обнимку, под громкую усыпляющую музыку. У нее в это время кружилась от выпитого вина, и шампанского голова, и даже вначале, не вникла на какое-то время, когда он, этот тип, неожиданно, шумно дыша, присосался к ее сочным, влажным губам.
И почему она его сразу не оттолкнула? Не возмутилась? И даже, после, когда Мария, ее коллега по кафедре, дурно, радостно захлопала ладошками и начала громко считать секунды их поцелуя, не сразу оторвалась она от этого Эдика. Наоборот. Было ей приятно, тепло разлилась по ее трепетно дрожащего тела, а ноги у нее от этого поцелуя, подкашивались от слабости. А, вот, это она уже отчетливо помнила, когда Эдик ее неожиданно грубо потянул за руку в другую комнату, в это время у нее молнией, вспышкой встали ее девочки, перед расширенными от страха глазами. Она, как бы просыпаясь от этого угарного сладостного сна, исказилась в лице, силой оттолкнула от себя, толстого, рыхлого Эдика, а затем, резко подошла к радостно, дурно хохочущей подруге, сама этого не ожидала, вкатила ей пощечину, вырвавшей из груди проклятием.
«Сука! Ты это специально подстроила?»
Да, эта была ловко подстроенная уловка Марии. Она уже, сколько времени до этого выжидала, чтобы подгадать время, уговорить этих гуляк мужиков, а когда, наконец, казалось, добилась согласия Валентины, такая была неприкрытая веселость на ее бело – пухлом лице. С одним, она давно была знакома. Флиртовала время от времени, когда хотелось ей ласки. А Эдика, этого зубного врача, специально уговоренного с ее дружком, кинула в лапы Валентине. И все, за одну обиду. Будто бы она, неосторожно при всех, якобы о ней на работе отозвалась, как логопед она, никто. Конечно же, она, после этих высказываний Валентины, затаилась. При всех она, как ничего не произошло, улыбалась. Доброжелательно разговаривала с Валентиной. Как же, она ей декан кафедры, непосредственная начальница. А оставаясь одна, в одиночестве, до ума помрачнения строила планы возмездия в голове, как это осуществить.
Зная характер начальницы, и как она трепетно относится к своей семье, осуществить план этот ей откладывалась много раз. Не было никакой зацепки. Да и сама Валентина не давала ей повода.
И вот, однажды. При разговоре с Марией, Валентина, наконец, проявила слабость. Пожаловалась, что ей скучно почему – то дома стало.
Вот тут – то, Мария, подхватила ее своим предложением.
А тут, такой облом…
Но начало было. И поцелуя было. А короткий звонок к её мужу от доброжелателя, уверенна была, конфликту быть в семье Леонидовны.
Но она не ожидала, да и не хотела, чтобы этот инцидент переросла до такого масштаба.
Когда она однажды утром, в институте узнала, начальница ее уволилась с работы, пришла ужас.
Вечером, едва досидела до конца работы. Пересилила себя, заставила пойти к ее мужу. Повинится перед ним, сказать, что это она виновата, а в действительности, у нее там, у его жены, ничего не было. Но она, наверное, не вовремя тогда выбрала время, не смогла ему этого сказать. Так как в это время, муж ее начальницы, Максим, тогда был в страшном подпитии. Лицо его овальное, почернел от этого горя, побега жены с детьми – в никуда. Перед ним, на журнальном столе, стояла бутылка водки и огрызок лимона, которую он после каждой выпитой стопки, высасывал из нее сока, и с дрожью, с кислятиной во рту, тряс голову. Горел в комнате свет, работал телевизор. Но он не обращал, да и не слышал, что говорили на экране телевизора. Весь он был поглощен своим неприятным делом. Глушил стопку за стопкой водку и бормотал:
«Что она наделала? Господи! Ну, умна она?»
Но ведь он ей ничего такого не сказал, когда она в тот вечер, со страхом прибежала поздно домой. Просто, как подпадает в таких случаях в семьях, спросил только, почему она поздно возвратилась домой.
Дочери уже спали. И он, чтобы их не будить, завел ее на кухню, прижал к себе, но тут же, отшатнулся от нее, с вырвавшимся придушенным криком. «Пила? С кем?!» Вот, эти и были его, с упреком слова. А утром, промучившись без сна всю ночь, разбудила детей, упаковала в чемодане вещи, ушла никуда.
И зачем она это сделала? Спроси, не объяснила бы. Или все же, от происшедшего с нею у Марии, помутилось у нее начисто разум? Она и правда, не соображала в то время, что творила. Или, все же, это подозрение мужа, к нему ее измены, подхлестнула ее, выходит, на такой шаг.
Теперь получается, и жильё временное ей надо будет подыскать. Да и с работой у нее проблема сейчас. Ведь ей, чтобы угол нанять где-то, у кого – то, вскоре ей понадобятся и деньги. И не малые еще. В том районе города, где ее подруга жила, у которой она с дочками временно находилась, исчерпав доводы примирения ее с мужем, посоветовала ей сходить в район двадцать пятой школы. Походить там, у близлежащих домов у школы, и вымаливать у подъездных бабушек, кто бы ей временно сдал жилье.
Сходить, она обязательно сходит. Ведь ей теперь надо торопиться. Подруга уже ворчит, требует съезжаться с ее маленькой крохотной квартирки, – полученный ею государством, так как была она круглая сирота, – да еще ей в придачу приходится выслушивать нравоучения от нее, которая, как заводная теперь, стала обзывать ей, что она совсем уж безголовая…
– Что ты наделала. Что наделала, Валентина! Думала хоть, когда убегала от мужа, как тебе дальше жить? Дети, тут причем. Они же не виноваты. Пойми.
Да, конечно, виновата она. Но теперь – то ей, как выйти из этого положения? Она и без совета подруги понимала, что поступила опрометчиво, необдуманно, не думая о последствиях, убегая от мужа. Ведь она, когда уходила от мужа, думала только, как ему сделать больно. Она ведь прекрасно понимала, как он сильно любит ее и своих девочек. И поэтому, зная это, в тот момент она только думала.
«Ах! Я тебя накажу. Будешь страдать сизым пламенем у меня».
.
***
Осень в том году, наступил очень рано в этих местах. Хотя, в календаре еще был середина сентября, но на деревьях, листья уже стояли почти все пожухлыми: призывно, трепетно вызванивали окружающий мир. Лето было очень жаркое, вода во всех водоемах высохли, везде горели леса, город стоял в сизом дыме, из-за лесных пожаров. Сводки на экранах телевизоров, один за другим были удручающие. Кого слушать, что делать, никто ничего не знал. В продуктовые магазины люди даже боялись заходить. Цены на ценниках, как на дрожжах росли. Хотя, с экрана телевизора, чиновники сегодняшние, успокаивали людей, цены они контролируют, но верить их было как-то смешно. До, наоборот. Смотрелись в продуктовых магазинах ценники, как с картины аукциона; люди поэтому шарахались от них, как от проказы. Некоторые столбняком стояли в раздумье, липкими пальцами перебирая в кармане, свои немного сохранившие деньги: после оплаты ЖКХ – бессовестного побора, брать товар, или походить еще по другим ближайшим магазинам. А более пожилые, ругая от возмущения эту нынешнюю исполнительную власть, с обидой смахивали скатившиеся слезы, уходили домой ничем.
Из этого похода, ничего у нее не вышло. Не думала она никогда, что подобное с нею когда-то может приключиться. Кто-то, из знакомых, сказала бы ей раньше, что такое в жизни бывает, просто посмеялась бы в лицо этому человеку. А тут она, в наглядном примере, сама вотчина испытала, поняла, какой это позор, униженно ходить по дворам, вымаливать у этих кумушек бабусь, в ожидании своей смерти, сидящих у своих подъездов, кто бы ей помог в ее беде. Провалилась бы со стыда, если бы не дети. Но ведь, она сама загнала себя, на такую круговерть. Была бы одна, проще ей было, а тут, с детьми, куда, и кому еще обратиться, кто бы помог ей найти съемную комнату. Выходит, снова ей придется к подруге возвращаться? А это, снова выслушать от нее едких слов, не прикрытую усмешку, вроде:
«Эх! ты. Еще мамашей называешься».
А дети у нее, уже не нарочно стали хныкать, требовали от нее обещания, когда она их отведет к папе.
«Ты обещала же, мама», – навзрыд расплакалась старшая, а младшая, букой уставилась на нее, сжала маленькие кулачки.
– Не буду идти! – топнула она еще ножками, тоже громко разрыдалась.
Что же ей теперь делать? Как выйти ей из этого самой загнанного в угол положения?
А тем временем, прохожие уже с любопытством останавливались, осуждая и обходя их. Торчать в неведении, в придорожном тротуаре, мешать прохожим, слушать этот дружной вой своих девочек, ей это было, как кошмарным сном. Руки, ноги у нее, от бессилия и срыва нервов, уже не слушались ей. Еще минута, она сама, вместе с детьми тоже завоет волчицей, бросая окружающий, не дружественный ей мир, свое проклятие. В это время, голова у нее, ничего не выдавала никакую информацию. Она, будто, была пуста.
