«Нелюбимый» день недели

Накатывающий страх душил, стискивая легкие. Я судорожно хватала воздух ртом и пугалась каждого шороха, даже если сама была виновницей его производящей. И тут я узнала интерьер. Мышечную память никто не отменял, и когда рука безошибочно нашла дверную ручку, меня озарило. Точно. Я же осталась у Марины. Нужно ее найти. Почему-то уверенности в том, что она спит на полу или кресле, у меня не было. И тогда толкнув дверь из комнаты, я очутилась в небольшом коридоре, а после – на кухне. Щелкнул выключатель, и ослепляющий свет резью отозвался в мозге. Зато я нашла подругу. Она ютилась на табуретке, склонив голову на сложенные руки, и громко посапывала. Да, ее жесткое дыхание могло напугать кого угодно, но я-то знала ее особенность. Часто мы смеялись, что она внебрачная дочь Дарта Вейдера. И это сильно. Смеяться над своими недостатками может не каждый.

Я легонько ее толкнула, упав на соседнюю табуретку.

– Что за… – фыркнула она.

– Это я, не гунди.

Продирая понимание сквозь ресницы, она пространственно уставилась мимо меня. Сфокусироваться получилось не сразу, но я была терпеливой.

– Воды налей, – Марина облизала пересохшие губы. – И сколько времени?

Голова прояснилась, но каждый механический жест запрашивал усилий больше чем обычно. Придерживаясь за стол, я поднялась, подставила кружку под мощную струю и обернулась. Пришлось закрыть глаза и сильнее ухватиться за столешницу, чтобы сохранить устойчивость. На стене висели старинные часы с кукушкой, стрелками и маятником. Я всегда удивлялась, как такая древность еще не рассыпалась. Но сейчас они были очень кстати. Где лежал мой телефон, я не знала.

– Пять часов, – ответила я, глядя, как жадно подруга насыщается. И как только она отставила пустую кружку, я повторила свои действия и уже сама впилась в живительную влагу.

– Пять утра? – переспросила Марина, и по ее настороженному виду я поняла, что все плохо. – Так тебе же домой надо.

В глазах таки потемнело, а судорога свела конечности. Сегодня воскресение. Отец приедет в десять. Мама встает в семь. У меня осталось два часа, чтобы незаметно пробраться домой.

– Я не дойду, – упавшим голосом прохрипела я.

Поразмыслив, что давалось Марине нелегко (потому как я вообще не могла думать), она улыбнулась.

– Погоди расстраиваться. Я сейчас.

Шатающейся, шаркающей походкой подруга медленно выплыла из кухни. Пойти следом я была не в состоянии, как и в принципе что-то делать. В оцепенении я провожала длинную стрелочку, назло бегущую быстрее положенного. Наконец в дверях показалась подруга. И не одна. А под руку с Никитой.

– Вот. Он пойдет с тобой.

Вид сопровождающего был не лучше Маринкиного. Помятый и побитый словно пес, он, зевая, тер глаза кулаками. Я покачала головой. Хватит с меня на сегодня этого товарища. Того и гляди, насовсем переедет ко мне в голову. Нет уж. Увольте.

– Мне надо умыться, – промычал он, и не дожидаясь какого-то ответа, скрылся в ванной.

– Ты смеешься? – негодуя, спросила я.

Вечно она со своими шуточками. Я была готова поверить во все, кроме этого. Однако серьезность ее предложения зашкаливала.

– Нет, – уже вслух произнесла я. – Я его даже не знаю.

– О, – Марина плюхнулась рядом. – Это Никита. Живет в соседнем подъезде. Ему семнадцать, учится в одиннадцатом. Нормальный парень.

Я показала «класс» и усмехнулась:

– А что ж сама не берешь? Раз такой лакомый кусочек. Думаешь, я не поняла твои намерения?

Округлив глаза, Марина обиженно выпятила губу:

– Так ты обо мне думаешь?

Но завершить спор мы не успели. В дверях вновь материализовался Никита, посвежевший и окончательно проснувшийся. Не знаю, как выглядела я, но он был явно хорош.

– Идем?

«Ох, и как же дико мы наверное смотримся вместе» – вдруг подумалось мне. Невысокая я в теплом свитере, тонкой жилетке и намотанном вокруг шеи в три оборота шарфе, и долговязый парень в дутой куртке, широких джинсах и, насколько я могла судить в полутьме, ярких, разноцветных конверсах. Оба заторможенные или отмороженные. Нетвердая поступь, бегающие глаза, хмурый взгляд. Да заметь нас полицейский, мы бы уже сидели в участке. Хотя… Наш райончик славился всякими буйными неформалами, и даже если бы нам кто-то в погонах и встретился, он бы посчитал своим долгом также быстро скрыться. Мало ли что.

Шли мы в метре друг от друга. Не касались и не разговаривали, но, когда я спотыкалась (а случалось это часто), Никита успевал каждый раз ухватить меня за локоть. Я, раздосадованная своими нерасторопностью и неуклюжестью, умноженными на похмелье (почему никто не говорил мне, что будет так плохо), благодарила его и снова увеличивала щадящее расстояние.

Половина шестого утра встретила нас пронизывающим ледяным ветром, жгучей тьмой и тихими пустынными улицами. Ежась от холода, я напялила рукава на кисти и принялась согревать их горячим дыханием.

– На, – парень протянул мне перчатки размеров на пять больше, чем мои, и я, не раздумывая, с радостью всунула в них свои пальцы и скрестила руки на груди.

Кто? Скажите мне, кто в такую погоду надевает кофту и жилетку? Нужна теплая одежда, не меньше шубы в пол. И шапки – такой толстой с начесом, чтобы можно было спрятать даже подбородок.

– И вот еще, – Никита стянул с себя головной убор – модный сейчас колпак.

Е-мое, где-то преподают интуитивное чтение мыслей, а я не знаю? Может мне тоже записаться? Что-то он слишком часто предугадывает мои желания. От такого надо держаться подальше. Да и от предложенной шапки стоит отказаться. И вообще, я могла дойти до дома одна. Сумеречная тишина и никого вокруг. Зачем Марина мне его втюхала?

– Ты меня бесишь своей заботой, слышишь? – стуча зубами, огрызнулась я. – Где тот наглый паренек, что вчера надо мной насмехался?

Не знаю, что на меня нашло. Просто во всей бесконечной суете моих дней, почему-то заботился обо мне сейчас только он. Не мама, не, боже упаси, отец. Простой паренек, которого я видела второй раз в жизни. Аж закололо меж ребер. Ужасно такое осознавать.

Никита спрятал шапку в карман, видимо, чтобы поддержать меня, и дальше шел тихо, виновато опустив голову. Я бы фыркнула ему в ответ, но грея руки в перчатках, опять спотыкнулась. И распластавшись на дорожке, с удивлением подняла на него глаза. То есть, он еще и обижаться умеет? Нет, руку он мне протянул и подняться помог. Но не придержал в момент падения. Ха! Смешанные чувства поселились в душе: вроде мне его было и жалко (он же не виноват, что я колючка), а вроде он заслужил и должен был отшутиться в ответ. Я даже хотела грубо захохотать, но вымученный смешок – единственное, что сорвалось с моих губ. Хорошо хоть, что жила я не на другом конце города, и идти оставалось минут пять.

Протоптанная тропинка быстро вывела нас к нужному дому. Я хотела уйти, не прощаясь, но, когда Никита остановился у подъезда, не смогла.

– Меня зовут Вася, – промямлила я, протягивая перчатки.

– Я знаю, – с полуулыбкой кивнул он, собравшись уходить, – хорошего дня.

– Твою ж мать, – вырвалось у меня вместо «спасибо».

Он, удивившись, обернулся и проследил за моим, полным ужаса взглядом. В окне третьего этажа, аккурат, где находилась моя комната, горел свет.

– Я пойду с тобой, – не терпящим возражений тоном Никита привел меня в чувство, а затем подхватил под руку и потащил к подъезду.

Будь я одна, я бы растерялась. Встала бы под окном как вкопанная, ожидая увидеть мамин встревоженный профиль за стеклом. Нет, я знаю, она бы не ругалась. Уверена, что и нотаций не читала бы. Но видеть сожаление в глазах, опущенные плечи и грубую морщину меж бровей… Знать, что я не просто напортачила, а крупно облажалась – заставила ее беспокоиться. Это равносильно разрыву связи и потери доверия. Звучит не так страшно, как есть на самом деле. Но мама – единственный человек, кто всегда был рядом, кто поддерживал в сложные моменты, кто верил в меня. И заставить ее нервничать, означало, разрешить усомниться во мне. Тогда, когда я сама сомневалась в себе больше всего на свете.

М-да, четко составленный в моей голове план сбоил. В нем не были прописаны инструкции для такого поворота. Я была обязана появиться дома до того, как мама проснется, а с утра показать, что плохо спала и уговорить ее не отправлять к отцу. Мой потрепанный вид должен был разжалобить ее, а искреннее расстройство – отвести внимание. А я, мало того что напилась и воняла смесью дешевого пива и рвоты, и мне для легенды нужен был минимум душ, так я еще и опоздала. И как теперь объяснить ночную прогулку?

Никита уверенно вел меня по лестнице, ни разу не остановившись и не переведя дух. Я болталась позади, как сдутый шарик на веревочке, но позволяла себя тащить. Потому что из нас двоих в этот миг рационально думать мог только он. Затормозив напротив моей двери (и откуда ему известно, где я живу?), он подтолкнул ватную меня вперед, а сам юркнул за спину. Логично, если бы он мгновенно растворился, бросил меня на растерзание совести, но он так шумно дышал на ухо, словно ждал, когда же я трухану и дам заднюю.

Дрожащей рукой ковыряя ключом, я никак не могла попасть в замочную скважину. Раздосадовано фырча и злясь, что загнала себя в такую ситуацию, я в итоге попала в цель, когда дверь перед нами распахнулась. Всклокоченные волосы, выпученные глаза, полные боли и радости одновременно, и тяжкий вздох послужили мне приветствием. Мама, благоухая лекарствами, заключила меня в объятия и затянула в квартиру, а я машинально вцепилась в Никиту.

– Боже, я так переживала, – из уст матери вырвался то ли писк, то ли стон. – Где ты была?

Я открыла рот и… смогла выдавить из себя только нечленораздельное бульканье. Та, находчивости которой завидуют многие, оказалась не в силах врать и дерзить близкому.

– Простите, это я виноват, – подал голос мой спутник.

Удивленная мама опустила руки и обошла меня сбоку, разглядывая Никиту, словно никогда до этого утра не видела мальчиков. Ну, доля правды в этом была. Я еще ни разу никого не приводила знакомиться.

– Вера, – она протянула ему руку.

Он ответил и на жест, и на реплику:

– Никита.

Дикий танец зрелой и в противовес ей покорной ауры сузил коридор до одного вдоха. Моего вдоха.

– Тапки под стулом, Никита, – наконец мама прервала молчаливый бой и, развернувшись, затягивая пояс на халате, прошла мимо. Спустя минуту щелкнул чайник, и шипящий звук нагреваемой воды заполонил квартиру.

Мы тихо, чтобы не нарушить баланс этого хрупкого мира, скинули ботинки и прошли в кухню. Мама поставила на стол только два стакана и закинула в них по чайному пакетику.

– Иди в душ, – твердым, командным голосом, адресованным явно мне, она указала на дверь.

– А вы… чем заниматься будете? – недоумевая, я уставилась на стол, наполняющийся печеньками и зефиром.

– А мы пока поговорим, правда, Никита?

Если бы я знала его чуть больше, могла бы предположить, что он испугался. Хотя внешне никаких проявлений и не заметила. Все та же расслабленная поза, все тот же усталый взгляд.

– Иди уже, – мама настаивала.

А я все ждала, когда он посмотрит на меня, когда я прочту в его глазах ужас и брошусь на помощь. Он же не должен стоять и оправдываться перед мамой. Он вообще не должен здесь находиться. И это я впутала его в свои разборки.

– Да, Вась, – бросил он через плечо, – иди уже.

Послушно отступая в коридор, я впервые в жизни не знала, что делать. Выполнить просьбу матери, казалось, самым простым и правильным, но оставить невинного человека в непонятный момент расхлебывать мои проблемы? Да я никогда не дам им то, что они просят. Вот бы только услышать, о чем они говорят.

Прижимаясь ухом к двери, так предусмотрительно запертой мамой, я силилась услышать хоть что-то, меняла положение, всматривалась в щель. Но разобрать их шепот было невозможно. Распаляясь еще больше, я скрылась в своей комнате и принялась мерить шагами ее периметр. Я сжимала кулаки и несколько раз подходила к грани «ворваться», но мама не зверь, и Никите вряд ли грозила реальная опасность. Прошло не меньше получаса, прежде чем я потеряла надежду понять, что у них там творится.

Брошенная на пол кофта с засохшими пятнами моей утренней неприятности мозолила глаза, и вынужденная чем-то занять руки и мозг я скрылась в ванной, иначе бы сошла с ума от нетерпения. Сперва замочила в тазике грязную одежду, а после, стянув остатки ночного приключения, залезла под горячую струю и сама. Смывая переживания и усталость, я заряжала тело энергией и наполняла голову новыми смыслами. Ничего плохого не произошло. Я не переступила закон, ничего не сломала, никого не обидела. Танюха не в счет. И если мама захочет, я готова поехать к отцу и в качестве наказания вести себя тихо. Извинюсь за поведение и ни слова не скажу против. Буду паинькой, лучшей дочкой на свете. Если это так важно маме. Да, все будет хорошо.

 И первое разочарование ждало меня у двери. Никита ушел, а отец приехал раньше.

– Ты что себе позволяешь? – не разуваясь, отец проходит по коридору и останавливается около меня, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Лицо его перекошено от злости, а сам он раздутый как шар, готовый вот-вот лопнуть.

Я нагло вздергиваю нос и, не отводя глаз, отвечаю на тяжелый взгляд. И пусть я чувствую себя уязвимой, стоя на против в одном полотенце и ощущая стекающую с волос по обнаженным плечам воду, я в состоянии дать отпор. Потому что сильнее. Потому что закипающая внутри меня ярость напоминает отнюдь не лаву действующего вулкана, как у отца, а скорее охлажденное лезвие катаны, которым я запросто могу отсечь ему язык. Ведь он потерял право разговаривать со мной в таком тоне еще много лет назад.

– Почему мне звонит мать и плачет, что ты ушла из дома? – Брызжа слюной, он тычет в меня пальцем. – Почему я вынужден вставать в пять утра и нестись на твои поиски?

А, вот в чем дело. Бедняжка не выспался. Я громко смеюсь, заставляя отца оторопеть от моей дерзости.

– Так ты расстроился из-за того, что тебя, бедного, рано разбудили?

Понимание, взмах ресниц, губы, сложенные в «о». И… Три, два, один… Скрип зубов. Замах раскрытой ладони. Ожидание звонкого шлепка. И ничего. Тишина. Рука, замершая в сантиметре от моей щеки, а искреннее удивление: почему я не зажмурилась и не попросила о пощаде? Не дождешься. Если раньше я планировала просто насолить тебе, то теперь превращу твою жизнь в ад.

– Бей, раз занес руку, – без тени страха произношу я. Люблю эту фразу. Обычно люди теряются и начатое не завершают. Но мой отец не был обычным человеком. И сверкнувший в глазах возрождающийся гнев тому был подтверждением.

– Паша, – мама влетает между нами и закрывает меня спиной, – успокойся! Мы уже обо всем поговорили. Это я не так все поняла.

– Уйди, – рычит он на нее, но все внимание приковано ко мне.

– Остынь, она еще ребенок, – мама упирается ему в грудь и легонько отталкивает. Просто потому, что на большее у нее не хватает сил. Отец шире и выше ее в несколько раз.

– Мам, сделай, что он говорит, – мягко вступаю я. – Ему надо выплеснуть эмоции, так почему не на мне?

Она не оборачивается, и я чувствую, как напрягается ее спина, но отступать она не намерена.

– Паша, пожалуйста, иди на кухню, – мольба в ее голосе звучит унижением. – А ты, – склонив голову набок, она обращается ко мне, – марш в комнату, оденься.

Я еще мгновение раздумываю последовать ли ее словам или самой треснуть отца по лбу, и прежде, чем скрыться за дверью своей комнаты, бросаю в разряженный воздух:

– Надеюсь, Наташа никогда не ощущала боль от твоих ударов.

Не знаю, почему подумала о Наташе, а не о Марке. Видимо, на подсознательном уровне я отвергала насилие в сторону ребенка. Да и меня отец никогда в детстве не бил. Поэтому его текущее состояние я и объясняла только одним: в его глазах я давно не ребенок. Я равный и сильный соперник. И если меня не перетянуть на свою сторону, то единственный возможный вариант взаимодействия – подмять, сломать, уничтожить.

А это не ко мне. Умру, но не сдамся.

– Ты как ее воспитала? – приближающийся отец отталкивает маму. Я вижу, как она с ужасом оседает на пол, и больше за себя не отвечаю.

Мы сидим по разные стороны стола, а мама хлопочет вокруг нас как наседка. Первым делом она прикладывает лед к отцову фингалу, а после, усаживаясь рядом и громко цокая языком, к моей распухшей кисти.

– Паш, нужно в травмпункт, – рассматривая повреждение со всех сторон, расстроено замечает она. – Рентген сделать.

Я неслышно вздыхаю. Ее аккуратные прикосновения причиняют острую боль, от которой хочется плакать, но я продолжаю стойко держать лицо. Не хватает еще, чтобы она всерьез озаботилась моим здоровьем. Будет потом переживать.

– Угу, – соглашаясь, мычит отец, с досадой сверля меня единственным действующим глазом. Прикидывает наверно, как за рулем поедет. Одноглазый Джо, блин. Я криво улыбаюсь, останавливая борьбу со смехом закусанной губой.

– И почему ты у меня такая болтливая? – без упрека интересуется мама и поднимается. Она подходит к старому перекошенному серванту, убого смотрящемуся на любой другой кухне, кроме нашей, и вытаскивает чашку из праздничного сервиза. Такую обычно предлагают дорогим и очень желанным гостям. И такую, на которую отец сейчас даже не обратит внимания.

– Это я виноват, – наконец выдает он, рассеянным взглядом провожая стайку птиц за окном. – Я должен быть сдержаться. Прости, – теперь его темные от сожаления (искреннего ли?) глаза обращены ко мне.

– А я извиняться не буду, – огрызаюсь я, в душе негодуя, что он так просто замнет это дело.

– Лиса, – мама хмурится.

– А что я? В драку первой полезла не я, а виновата я?

Мои неловкие вопросы виснут в воздухе. Мама, чтобы создать иллюзию бурной деятельности, заставляет стол сладостями. Она старательно отводит глаза, будто чувствует себя соучастницей преступления. Хотя, по моему мнению, ей стыдиться нечего.

– Вер, и ты прости, – и снова жалостливые нотки в его голосе. Как можно на них вестись? Он же врет.

Однако мама, озадаченная услышанным, останавливается около бывшего мужа и позволяет ему взять себя за руку.

– Я испугался, разозлился, расстроился, обезумел… Просто представил, что и как могло произойти с Лисой…

– С Васей, – напоминаю я и тем разрываю их мимолетную связь. Отец судорожно сжимает подтаявший горошек, и мама спешит к закипевшему чайнику, а после разливает по бокалам кипяток. Рука ее дрожит, отчего плотная струя колышется, но замечаю это только я.

– С Васей… – отрешенно повторяет отец, макая в сервизной чашке пакетик, – мне жаль, но я не думаю, что сегодня стоит ехать к нам. Да и в травмпункт самим придется добираться.

Мамину реакцию я не вижу, она стоит к нам спиной. Но то, как она ухватилась за раковину… Она всегда учила меня: накосячила – отвечай. И сейчас отец должен был помочь. Но он плавненько сруливал со своих обязанностей. Впрочем, чему я удивляюсь. Наоборот, я ехидно потираю руки. Правда, под столом, чтобы не так заметно.

– Да, без проблем, – ухмылка озаряет мое лицо. – Без тебя как-то жили, так и дальше проживем.

– Лиса! – стальной тон без тени жалости. Мама умеет сдерживать без слов.

– Нет-нет, – спешит оправдаться отец, – ты не так поняла. Я и сам за руль сейчас не сяду. Куда с таким глазом-то, – вздох, – вызову нам такси. Сначала мы на рентген заскочим, а потом я домой поеду. Машину заберу на днях.

– А она тебе не нужна, что ли? – уставилась на него мама.

Он покачал головой.

– Я не каждый день в офис гоняю, могу на удаленке посидеть пару дней.

– Хорошая идея, – радостное возбуждение прокралось в мой мозг и заставило его работать быстрее, – двор у нас хороший, ничего с твоей машиной не случится. А глаз – дело важное.

Настороженно кивая, он чувствовал подвох. Актриса из меня не очень, да и переобуться из презирающей его дочери в любящую за пару минут нереально. Он видел ложь, понимал обман и знал, что пожалеет. Но допустил крохотную мысль «а вдруг». Нет, родной, ты ошибаешься. Глубоко и болезненно. Однако разубеждать не стану.

Такси домчало нас до поликлиники за пятнадцать минут. Мать с отцом остались стоять у регистратуры, пока меня водили по темным коридорам и делали снимки с разных ракурсов. Я уже бывала в подобном заведении лет в десять, когда упала с велосипеда и заполучила приятный бонус ко дню рождения – трещина. «Хорошо, что не перелом,» – сказал мне тогда врач, гладя по колену. Это сейчас я понимаю, что неправильно так вести себя с ребенком (Марина как-то провела мне лекцию по уголовному праву, очень уж ее это направление забавляло), а тогда мне казалось, взрослый мужчина просто проявляет заботу. Но мне повезло, в кабинет ворвалась медсестра с какими-то анализами, и дальше поглаживаний не зашло. Но могло.

С проявленными снимками меня отправляют в кабинет 215. Обшарпанные стены, рваный линолеум, покрашенная в сто первый раз белой краской дверь. Стабильность нашей медицины должна радовать, но, когда я стучусь и прохожу внутрь, но сталкиваюсь нос к носу с ужасающей реальностью.

За столом сидит все тот же врач. Поседел, отрастил усы, слегка разжирел. Но не узнать невозможно. Зато он меня не помнил. Сколько таких девчонок прошло под его пальцами?

– Присаживайтесь, – он указывает на стул, стоящий в полуметре от него. Я уверенно плюхаюсь, поглаживая второй кулак. Сегодняшняя практика показала, что неважно, какой противник стоит перед тобой, важны настрой и эмоции. И даже маленькой девочке доступно то, чего никогда не достичь бездушному амбалу.

– Хорошо, что не перелом, – скалится в улыбке врач и кладет руку мне на колено. – Всего лишь ушиб.

– Все хорошо, доктор? – из-за двери высовывается голова отца с одним закрытым и опухшим глазом, врач резко одергивает руку и нервно, заикаясь, произносит:

– Ушиб, только ушиб, я вам сейчас мазь выпишу.

Комичности ситуации добавляет то, что его всего трясет, испарина со лба медленно стекает по виску, почерк и без этого размашистый и непонятный становится до безобразия уродливым. Нет, я вовсе не благодарна отцу. Мне хотелось проверить, как далеко сможет зайти этот урод. И как далеко смогу зайти я. Поэтому уходя, я наклоняюсь к его уху и шепчу:

– Тебе повезло, что зашел отец. Иначе я за себя не ручалась.

«Вась, ты скоро? квартира сама себя не уберет» сообщение от Марины нагло ворвалось в промозглое воскресное утро. Я отвечаю «скоро» и спешно прячу телефон в карман.

После рентгена отец вызвал нам такси. Выйдя на безлюдную улицу и неловко потоптавшись на крыльце поликлиники, он прислонился к прохладной кирпичной кладке и закурил.

– Только Наташе не говори, – заметив мой испытующий взгляд, он глубоко затянулся.

– Надо же, папочка что-то скрывает от своей безупречной жены? – я не сдержала ехидства.

– Да, с годами понимаешь, что не вся информация одинаково полезна для окружающих, – выпустив кольцо дыма в воздух, отец рассмеялся. – Но ты можешь не переживать, даже если и проговоришься, в угол меня не поставят. На, держи, – он потянулся за бумажником и вытащил тысячную купюру, – даже не представляю, где здесь аптека. А мазь, – он кивнул на мою руку, – тебе нужна.

Я успела взять деньги и спрятать их в карман до того, как на крыльце появилась мама. Она задержалась внутри, встретив знакомую, бывшую одноклассницу, а теперь старшую медсестру тетю Валю, жившую в соседнем доме. Когда-то давно они были лучшими подругами, ровно до тех пор, пока мама не увела у тети Вали парня. Моего отца. Подробностей истории не знаю, но то, что они начали разговаривать только после его ухода к Наташе, мне известно доподлинно. А сейчас так вообще близки, как сиамские близнецы. Ходят друг к другу в гости, вечерами сериалы вместе смотрят, в парке гуляют, шушукаются постоянно. Прям коллеги по несчастью. Ведь Тетя Валя так и вышла замуж, посвятив себя великой цели – служению людям. И как она любила повторять «своему призвание, ведь профессии ответственней медсестры еще не придумали».

Машина подъехала, как только мама накинула на голову капюшон и туже затянула платок. Отец коротко чмокнул ее в щеку, а мне просто махнул рукой. Я видела, как в нем боролись желание подойти и обнять меня, и быстрее сбежать в свою новую реальность. Да, я понимала его. Это место, как и наш дом, удручало. И никак не вязалось с его красивой и чистой жизнью. Хм. Выходило, мы – грязь. Но что поделать. Мы – та самая грязь, которую он хотел бы забыть. Так и забыл бы. Что мешает?

«Вася, я жду» – «еду» напечатала я, почти не вытаскивая телефон из кармана. Если бы мама увидела, возникли бы вопросы, поэтому в машине я вела себя тихо, прокручивая в голове разговор с подругой, который состоится, как только я окажусь на улице.

– Мам, а можно я выйду на проспекте? Марина в гости зовет, – спросила я, когда за окном мелькнул знакомый пейзаж.