Таким образом, наряду с рыночным спросом на блага для непосредственного потребления на рынке имеется спрос на блага, которые их покупатель хочет не потреблять, а иметь их в своем распоряжении для последующего обмена. Ясно, что не все блага являются объектами спроса такого рода. Очевидно, что индивид не имеет мотива для косвенного обмена, если он не ожидает, что это приблизит его к его конечной цели – приобретению благ для собственного использования. Сама по себе невозможность никакого иного обмена, кроме косвенного, еще не побуждает индивидов вступить в косвенный обмен, если они не извлекают из этого действия немедленных преимуществ. Если прямой обмен невозможен и если, с точки зрения индивида, косвенный обмен бесцелен, не произойдет никакого обмена вообще. Индивиды прибегают к косвенному обмену, только если они извлекают из этого какую-то пользу, иными словами, только если приобретаемые ими таким образом блага обладают большей обмениваемостью, чем те, с которыми они расстаются.
Далее, не все блага обладают одинаковой обмениваемостью. В то время как спрос на одни блага является лишь ограниченным и эпизодическим, спрос на другие блага является широким и постоянным. Соответственно, те, кто выносит на рынок блага первого типа, с целью обменять их на нужные им блага, как правило, имеют меньше перспектив достичь успеха, чем те, кто предлагает к обмену блага второго типа. Если тем не менее им удастся обменять свои относительно менее обмениваемые блага на более обмениваемые, они станут на шаг ближе к своей цели и могут надеяться достичь ее с большей уверенностью и более эффективным способом, чем в случае, если они ограничат себя только прямым обменом.
Таков способ, которым блага, первоначально обладавшие наибольшей обмениваемостью, стали общим средством обмена, т. е. теми благами, в которые стремились обратить свои товары продавцы всех других благ, и теми, которые каждый потенциальный покупатель первоначально уплачивал за любой другой приобретаемый товар. И как только эти товары, бывшие относительно более обмениваемыми, становились общим средством обмена, разрыв между степенью их обмениваемости и степенью обмениваемости других товаров увеличивался, что, в свою очередь, увеличивало и расширяло их применимость как средства обмена[9].
Итак, требования рынка постепенно ведут к отбору определенных товаров на роль общих средств обмена. Первоначальная группа, из которой ведется такой отбор, весьма обширна и варьируется от страны к стране. Затем она все больше и больше сокращается. Там где прямой обмен делается невозможным, каждая из сторон сделки естественным образом стремится обменять свои товары на ходовые, причем не просто на товары с высокой обмениваемостью, а на самые обмениваемые товары. Среди этих последних он, опять-таки, естественным образом предпочтет тот товар, который является самым обмениваемым из всей этой группы самых обмениваемых товаров. Чем выше обмениваемость благ, приобретаемых в ходе косвенного обмена, тем выше шансы, что приобретающий их индивид окажется в состоянии достичь конечную цель без дополнительных хлопот. Таким образом, возникает неотвратимая тенденция, в ходе которой блага, использовавшиеся в качестве средства обмена и оказавшиеся менее обмениваемыми, отвергались одно за другим, пока не остался тот единственный товар, который стал универсально применяться как средство обмена, иными словами, как деньги.
Эта стадия развития, когда в качестве средства обмена используется одно-единственное экономическое благо, пока не является вполне достигнутой. В весьма далекие времена, в одних местах раньше, в других позже, развитие косвенного обмена привело к тому, что в качестве общепринятых средств обмена стали использоваться два драгоценных металла – золото и серебро. Но затем процесс постепенного сокращения группы товаров, используемых для этих целей, надолго прервался. В течение сотен или даже тысяч лет человечество колебалось, не решаясь сделать окончательный выбор между золотом и серебром. Главная причина этого примечательного явления коренится в природных свойствах этих двух металлов. Будучи весьма схожими в физическом и химическом отношении, они почти в одинаковой мере отвечают нуждам людей. Для изготовления украшений и ювелирных изделий один металл показал себя таким же удобным, как другой (лишь в самое последнее время были сделаны технологические открытия, которые существенно расширили диапазон применения этих металлов, что может привести к более резкой дифференциации полезностей золота и серебра). В изолированных сообществах использование того или иного металла в роли общего единого средства обмена устанавливалось в силу случая, но это единство, достигавшееся на короткое время, утрачивалось, как только экономическая изоляция сменялась участием данного сообщества в международной торговле.
Экономическая история представляет собой летопись постепенного расширения экономических сообществ за первоначальные пределы отдельных домашних хозяйств. Экономические сообщества начинают охватывать целые страны, а затем и весь мир. И всякий раз, когда объединяются два сообщества, проблема наличия двух средств обмена встает заново (кроме тех случаев, когда оба сообщества используют для этой цели один и тот же металл). Окончательный вердикт по поводу спора между золотом и серебром не может быть вынесен до тех пор, пока окончательно не сформируется единая зона мировой торговли. До тех пор сохраняется теоретическая возможность того, что какие-то страны с иными денежными системами присоединятся к этому процессу и модифицируют международный денежный порядок.
Разумеется, если бы два или более экономических блага характеризовались бы совершенно одинаковой степенью обмениваемости, так что ни одно из них не имело бы преимуществ перед другим, это ограничило бы тенденцию к образованию единой денежной системы. Мы не будем пытаться решать, какой из двух драгоценных металлов окажется более подходящим, – золото или серебро. Этот вопрос, по которому в течение десятилетий идет ожесточенная полемика, не очень важен для теории происхождения денег. Совершенно ясно, что даже если мотив, связанный с неодинаковой обмениваемостью благ, используемых как средства обмена, отсутствует, унификация денежного стандарта все равно представляется весьма желательной. Одновременное использование нескольких видов денег влечет за собой столько неудобств и так осложняет технику обращения, что в любом случае люди будут прилагать усилия к тому, чтобы унифицировать денежную систему.
Теория денег должна последовательно рассмотреть {все промежуточные стадии эволюции использования общего средства обмена} все, что вытекает из одновременного функционирования разных видов денег. Только в том случае, если ее выводы сохраняют свое значение вне зависимости от наличия или отсутствия разных видов денег, можно предполагать, что в качестве общего средства обмена используется одно-единственное благо. В противном случае необходимо принимать во внимание факт од-повременного использования разных средств обмена. Пренебречь этим означало бы уклониться от решения одной из самых трудных задач этой теории {и отказаться давать ответы на самые важные вопросы, связанные с необходимостью прояснения проблем, которые жизнь поставила перед экономической теорией, пытаясь под ее руководством продраться через экономико-теоретические дебри}.
3. Вторичные функции денегПростое утверждение, согласно которому деньги есть товар, экономическая функция которого состоит в упрощении взаимообмена товарами и услугами, не удовлетворяет тех авторов, кто заинтересован скорее в собирании научного материала, чем в увеличении научного знания. Многие исследователи воображают, что если за деньгами признается только функция средства обмена, то этим каким-то образом умаляется та необычайно важная роль, которую деньги играют в экономической жизни. Они считают, что не окажут феномену денег должного внимания, пока не перечислят десятки «функций» денег, как будто при экономическом порядке, основанном на обмене, может существовать функция более важная, чем служить его общепризнанным средством обмена.
Обзор работ по этой проблеме, приведенный Менгером в его книге, делает излишним дальнейшее обсуждение связи между вторичными функциями денег и их основной функцией[10]. Тем не менее, учитывая некоторые тенденции последних лет в литературе по теории денег, стоит кратко остановиться на этих вторичных функциях (некоторые из которых многие авторы связывают с основной), с тем чтобы еще раз показать, что все они могут быть логически выведены из функционирования денег как общепризнанного средства обмена.
В первую очередь это относится к функции, которую деньги выполняют, облегчая кредитные сделки. Здесь проще всего показать, что данная функция есть часть функции средства обмена. Кредитная сделка, в сущности, есть не что иное, как обмен настоящего блага на благо будущее. Английские и американские авторы часто упоминают эту функцию денег, говоря, что деньги служат стандартом отложенного платежа[11]. Но первоначально это выражение употреблялось не для подчеркивания некоторой отдельной, якобы отличной от стандартной функции денег, а для прояснения позиции в ходе дискуссии о влиянии изменения ценности денег на реальный объем денежных долгов. И это выражение прекрасно выполнило свою задачу. Необходимо только добавить, что такое его использование заставило многих авторов рассматривать проблемы, связанные с общеэкономическими последствиями изменения ценности денег, с узкой позиции модификации существующих отношений задолженности, упуская другие важные аспекты изменения ценности денег.
Способность (функция) денег перемещать ценность во времени и пространстве также может быть непосредственно выведена из их функции средства обмена. Менгер отмечал, что специфическая пригодность блага для хранения в качестве сокровища, или тезаврирования (hoarding), и связанная с ней высокая степень фактического использования для данной цели, были одной из наиболее значимых причин увеличения обмениваемости этого блага, т. е. их общественного признания как средства обмена[12]. Как только использование какого-то экономического блага как средства обмена становится распространенной практикой, люди начинают накапливать это благо охотнее, чем другие блага. В действительности простое хранение денег на сегодняшней стадии экономического развития не является сколько-нибудь распространенной формой инвестиций, – его место заняло приобретение собственности, приносящей процент[13]. С другой стороны, и сегодня деньги функционируют как средство перемещения ценности в пространстве[14]. Европейский крестьянин, который эмигрирует в Америку и хочет обменять свою недвижимость на недвижимость в Америке, продает свое имущество за деньги (или за банкноты, обмениваемые на деньги), отправляется в Америку и покупает здесь участок земли, который станет основой его нового крестьянского хозяйства. Перед нами хрестоматийный пример обмена, осуществление которого упрощается использованием денег.
В последнее время особое внимание уделяется такой функции денег, как общее средство платежа. Косвенный обмен разделяет единую сделку на две отдельные составляющие, объединяемые только конечной целью сторон обмена – приобретением потребительских благ. Очевидно, что таким образом акты продажи и покупки становятся независимыми один от другого. Более того, если две стороны сделки купли-продажи осуществляют свою часть транзакции в разное время, т. е. если продавец исполнит свою роль раньше, чем покупатель (покупка в кредит), то исполнение сделки и исполнение продавцом своей части сделки (что не одно и то же) не имеют очевидной связи с исполнением покупателем своей части сделки. То же верно и для других типов кредитных сделок, особенно для самой важной из них – сделки денежного займа. Кажущееся отсутствие связи между двумя частями единой транзакции использовалось как основание для того, чтобы рассматривать их как самостоятельные акты. Говорят, что платеж, т. е. уплата долга, является самостоятельным юридическим действием, и на этом основании наделяют деньги функцией служить общим средством платежа. Очевидно, что перед нами некорректное построение. «Если принять во внимание функцию денег, состоящую в том, что это объект, упрощающий сделки с товаром и капиталом, функцию, предполагающую оплату по денежным ценам и погашение деньгами ссуд… то не будет ни необходимым, ни оправданным обсуждение никакого специального употребления денег, и даже такой их функции, как средство платежа»[15].
Корень этой ошибки (а также многих других экономико-теоретических ошибок) лежит в некритическом принятии правовых концепций и юридической манеры исследования. С точки зрения права непогашенный долг может и должен рассматриваться изолированно и, насколько это возможно, без ссылок на происхождение обязательства его уплаты. Разумеется, и в праве, так же как и в экономической теории, деньги есть лишь общепризнанное средство обмена. Но главный, хотя и не единственный мотив для правового анализа денег, это решение проблемы платежа. Когда юрист задается вопросом «что такое деньги?», его целью является определить, каким образом может быть погашено денежное обязательство. Для юриста деньги представляют собой средство платежа. Экономист-теоретик, который сконцентрирован на совершенно другом аспекте денег как явления, не должен разделять эту точку зрения, если он не хочет с самого начала уменьшить шансы на то, чтобы внести свой вклад в развитие экономической теории.
{В связи с определением функции денег как всеобщего средства платежа называют обычно и функцию в качестве средства для односторонних и субсидиарных платежей. Тот факт, что в системе права деньги рассматриваются и как средство исполнения также и таких – выданных не деньгами – обязательств, погашение которых в виде передачи кредитору объектов, первоначально предусмотренных договором, по какой-либо причине невозможно, объясняется присущей деньгам рыночной обмениваемостью. Однако использование денег для осуществления односторонних платежей полностью опущено [нами] в силу того, что эта функция поглощается главной функцией денег – служить общим средством обмена. Поскольку так называемые односторонние передачи имущества, как добровольные, так и принудительные, облагаются налогом, их следует понимать как односторонние только в том смысле, что способность к пожертвованию материального блага не подразумевает никакого материального, или как минимум видимого в момент передачи, вознаграждения. Хотя теория эквивалентности, развиваемая в рамках науки о государственных финансах, трактуя налоги как платежи за встречный поток услуг, предоставляемый государством, что соответствует атомистическому учению XVIII в. о государстве и праве, не смогла установить истинную правовую основу налогообложения и, стало быть, сформулировала такой принцип определения размера налога, который не оказался ни справедливым, ни практичным, она все же содержит здравую мысль, согласно которой чисто юридически, а не в теоретико-экономическом смысле уплату индивидом налога можно трактовать как одностороннюю. Однако в какой малой степени при решении этого вопроса мы можем полагаться на понятийную систему права, лучше всего видно из того, что право нередко трактует обязательственные отношения, взаимно договорный характер которых не подлежит никакому сомнению, как одностороннее обязательственное отношение. Здесь можно вспомнить о концепции «стипуляции», имевшейся в римском праве, или о современном выписывании векселя, которое зачастую само лежит в основе договоров купли-продажи, предполагающих отсрочку платежа. Не следует также считать возвратом к опровергнутой теории налогов утверждение о том, что финансово-правовые отношения между гражданином и государством могут трактоваться как меновые, где государство выступает как продавец, а гражданин как покупатель. Равным образом, и все другие случаи так называемой односторонней передачи имущества, оставаясь добровольными актами, могут пониматься как акты обмена. Возьмем в качестве примера дарение. Очевидно, что с точки зрения дарителя здесь также имеет место акт обмена, при котором посредством дара совершается исполнение желания, неважно, состоит оно в получении благодарности одариваемого, в завоевании его симпатии, в удовлетворении собственного тщеславия или всего лишь собственного стремления доставить радость другому человеку. Следовательно, и в рамках этого способа использования деньги являются общим средством обмена.}
Глава 2
Об измерении ценности
1. Неизмеримость субъективной потребительной ценностиХотя о деньгах часто говорят как о мере ценности и цен, соответствующая этому концепция{, которую разделяют практически все экономисты-теоретики (исключение составляет один лишь Менгер)[16]} совершенно ошибочна. В рамках субъективистской теории вопрос об измерении ценности просто не может возникнуть. В старой политической экономии поиск принципа, лежащего в основании измерения ценности, был до некоторой степени оправдан. Поскольку, в соответствии с объективной теорией ценности, концепция объективности ценности товаров принимается как возможная и обмен трактуется как взаимная уступка эквивалентных благ, то отсюда с необходимостью следует вывод о том, согласно которому сделке должно предшествовать измерение количества ценности, содержащегося в каждом из обмениваемых объектов. Далее делается очевидный шаг к трактовке денег как меры ценности.
Но у современной теории ценности совершенно иная отправная точка. Она рассматривает ценность как значимость, которую отдельным единицам товара присваивает человек, желающий их потребить или как-то иначе распорядиться и выбирающий их из всего многообразия товаров, руководствуясь соображениями наилучшего использования. Каждая транзакция, происходящая в экономике, предполагает сопоставление ценностей. Но необходимость такого сопоставления, равно как и его возможность, проистекает исключительно из того факта, что соответствующее лицо должно делать выбор между несколькими благами. При этом совершенно неважно, осуществляется этот выбор между разными благами, находящимися в его распоряжении, или они находятся в распоряжении кого-то другого и должны быть обменены. В изолированном хозяйстве, подобном хозяйству Робинзона Крузо на необитаемом острове, нет ни покупок, ни продаж. Тем не менее и там обязательно имеют место изменения запасов благ высших или низших порядков, – это происходит всегда, когда нечто потребляется или производится. В основе этих изменений лежат субъективные оценки индивидом того, что является для него более ценным, – конечный результат или расходуемые в процессе его получения блага. Этот акт оценивания имеет фундаментальный характер, – он одинаково присущ и преобразованию труда и муки в хлеб, и получению хлеба на рынке в обмен на одежду. С точки зрения лица, осуществляющего оценивание, расчет оправданности затрат материальных ресурсов и труда при конкретном производственном акте полностью тождествен сопоставлению ценностей товара, отдаваемого в ходе обмена, и ценности приобретаемого товара, каковое сопоставление должно предшествовать каждой обменной сделке. Именно в этом смысле нужно понимать утверждение о том, что каждое действие в экономике может считаться разновидностью обмена[17].
Упомянутый акт оценивания не предполагает никакого измерения{, хотя это ощущение можно сравнивать с другими ощущениями того же рода}. Верно, что каждый способен сказать, является определенное количество хлеба для него более ценным, чем определенное количество железа, или менее ценным, чем определенное количество мяса. Так же верно и то, что каждый в состоянии составить обширнейший перечень сравнительных ценностей, перечень, действительный только для определенного момента, поскольку само его наличие предполагает определенное сочетание желаний и благ. Если индивидуальные обстоятельства изменятся, изменится и шкала ценностей.
Но субъективное оценивание, являющееся центральным элементом всякой экономической деятельности, лишь упорядочивает блага в соответствии с их важностью, но не измеряет этой важности. Экономическая деятельность не имеет иного основания, кроме шкал ценностей, которые строит индивид. Обмен производится, когда две единицы каких-то благ по-разному расположены на шкалах ценностей двух разных лиц. На рынке обмены будут продолжаться до тех пор, пока для любых двух лиц сохраняется возможность взаимной уступки благ, в результате которой приобретаемые блага будут цениться выше отдаваемых. Если индивид хочет произвести обмен по экономическим основаниям, он принимает во внимание лишь сравнительную важность, которой он сам наделяет количества соответствующих благ. Такое оценивание относительной ценности никоим образом не подразумевает идеи измерения ее абсолютной величины. Это оценивание есть непосредственное субъективное суждение, которое не связано ни с каким опосредующим или вспомогательным процессом.
Эти соображения также дают ответ на ряд возражений против субъективистской теории ценности. На том основании, что психология не достигла успеха в измерении желаний (и не похоже, что достигнет), было бы опрометчиво заключить, что приписывание точных количественных соотношений субъективным факторам вообще невозможно. Обменные пропорции благ основаны на шкалах ценностей индивидов, заключающих рыночные сделки. Предположим, что A располагает тремя грушами, а B — двумя яблоками. Предположим, что A ценит обладание двумя яблоками выше, чем тремя грушами, в то время как B ценит обладание тремя грушами выше, чем двумя яблоками. На основе этих оценок может быть произведен обмен, при котором три груши будут отданы за два яблока. Ясно, что количественные параметры этого обмена в точности равны фактической обменной пропорции 2: 3, считая один фрукт за единицу. Но это никоим образом не предполагает, что A и B знают точно, насколько удовлетворение, которое сулит обладание получаемым количеством фруктов, превышает удовлетворение, связанное с обладанием тем количеством фруктов, которые надлежит отдать взамен.
Факт общего признания этого вывода, которым мы обязаны авторам современной теории ценности, в течение долгого времени затушевывался одним частным обстоятельством. Нередко случается, что те самые первопроходцы, которые, решительно отбросив устаревшие традиции и проторенные пути мысли, не побоялись проложить новые пути для себя и своих последователей, иногда уклоняются от выводов, которые являются результатом последовательного применения их собственных принципов. Если такое случается, то сделать эти выводы достается на долю тех, кто идет за первопроходцами. Обсуждаемая сейчас тема является хорошим примером. В отношении проблемы измерения ценности, как и в отношении ряда других проблем, тесно связанных с этой, основатели субъективистской теории ценности воздержались от последовательного применения принципиальных положений своей собственной теории. Это в особенности характерно для Бём-Баверка, и именно в его случае это особенно странно. Ведь его собственная аргументация, нашедшая воплощение в его концепции, предоставляла возможность альтернативного и, по нашему мнению, лучшего решения, если бы ее автор сформулировал в явной форме решающие выводы.
Бём-Баверк отмечает, что когда в реальной действительности мы стоим перед выбором между несколькими потребностями, которые не могут быть удовлетворены все одновременно (вследствие ограниченности наших средств), часто бывает так, что необходимо выбрать либо удовлетворение некоей очень значимой, но одной «крупной» потребности, либо удовлетворение большого количества однородных потребностей меньшей значимости. Никто не отрицает, что в этой ситуации мы в состоянии принимать рациональные решения. Но так же ясно и то, что, если на этом основании будут утверждать, что эффект от удовлетворения потребности одного типа в каком бы то ни было смысле больше, чем эффект от удовлетворения потребности другого типа, то такое суждение будет неадекватным. Равным образом, неадекватным будет и суждение, согласно которому удовлетворение первого типа значительно превосходит удовлетворение второго типа. Но Бём-Баверк заключает на этом основании, что суждение, позволяющее сделать выбор, должно обязательно содержать определение того, сколько этих небольших удовлетворений должны перевешивать первое («крупное») удовлетворение. Иными словами, как пишет Бём-Баверк, для выбора необходимо знать, во сколько раз величина одного удовлетворения больше, чем величина другого[18].
Заслуга обнаружения ошибки в обоих последних утверждениях принадлежит Чугелу[19]. Во-первых, высказывание «удовлетворение нескольких мелких потребностей перевешивает удовлетворение одной значительной» не тождественно утверждению о том, что одно удовлетворение во столько-то раз больше другого. Эти утверждения тождественны только в том случае, если удовлетворение, доставляемое в совокупности несколькими единицами блага, равно удовлетворению от одной единицы, умноженной на количество единиц. То, что это предположение не выполняется, следует из сформулированного Госсеном закона удовлетворения потребностей. Два утверждения, «я бы хотел, чтобы у меня было восемь слив вместо одного яблока» и «я бы предпочел обладать одним яблоком, чем семью сливами», ни в каком смысле не позволяют сделать тот вывод, который делает Бём-Баверк, когда утверждает, что из них следует, что удовлетворение, приносимое одним яблоком, превышает удовлетворение, приносимое одной сливой, более чем в семь раз, но менее, чем в восемь раз. Единственное верное заключение состоит в том, что удовлетворение от одного яблока больше, чем удовлетворение от семи слив, но меньше удовлетворения от восьми[20].