Легенды крови и времени

– Представь себе, да.

– Мэтью, Фиби – взрослая женщина. Наверное, правильнее сказать: «Сегодня Фиби поэкспериментирует с новой едой». Или: «Фиби начинает новую диету», – предложила Сара.

Судя по выражению лица, Мэтью уже устал от непонимания теплокровных. А ведь Сара с Агатой только-только появились.

– Идемте в солярий, – предложила я, кивнув в сторону кухонной двери. – Марта приготовила изумительное песочное печенье. Пока Мэтью кормит близнецов, мы посидим и обменяемся новостями.

Как я и предполагала, кондитерский шедевр Марты обладал неодолимым притяжением. Агата с Сарой расселись на мягких стульях и принялись за угощение, запивая печенье чаем и кофе.

– И что такого серьезного у тебя приключилось? – спросила Сара, похрустывая печенюшкой.

– По-моему, Филипп соткал свое первое заклинание, – сказала я. – Слов его я не слышала, а потому с полной уверенностью сказать не могу. Зато видела, как он играл со временем.

– Не понимаю, Диана, с чего ты взяла, что я смогу тебе в этом помочь. – Сара в любой ситуации оставалась предельно искренней. – Мне не пришлось возиться с малышами: ни с обычными, ни с ведьминой породы. Вам с Мэтью придется самим выяснять, что к чему.

– Я думала, ты помнишь правила, которые в раннем детстве устанавливали мне родители, – подсказала я.

Сара задумалась:

– Ничего не помню.

– Неужели ты совсем ничего не помнишь о моем детстве?

Тревога за детей и раздражение делали мой тон непривычно резким.

– Очень мало. Я тогда жила в Мэдисоне с твоей бабушкой. Ты находилась в Кембридже. Далековато, чтобы просто заехать по пути. И потом, – Сара недовольно фыркнула, – Ребекка была не очень-то гостеприимной.

– Мама оберегала наш с папой секрет. Она не могла бы тебе соврать, – произнесла я, еще больше раздражаясь на критику в адрес матери.

Ведьмы чуяли вранье других ведьм с такой же легкостью, с какой собаки Мэтью вынюхивали оленей.

– Хорошо, а как бабушка растила вас с мамой?

– Она была поклонницей идей доктора Спока. Мамочка не особенно беспокоилась из-за наших проделок. Главное, чтобы мы дом не подожгли, – ответила Сара, но я хотела услышать совсем не это. – Диана, тебе незачем волноваться по поводу магических дарований твоих детей. – Сара пыталась меня успокоить. – Бишопы веками занимались магией. По-моему, ты должна только радоваться, что у детишек столь рано проклюнулись магические способности.

– Но Филипп и Бекка не просто потомство ведьмы, – возразила я. – Они Светлорожденные. В них есть и вампирская кровь.

– Вампирская кровь не является помехой магии, – возразила Сара, беря новую печенюшку. – Я до сих пор не понимаю, зачем тебе понадобилось портить нам отдых. Подумаешь, Филипп чуточку изогнул время. Уверена, никто от этого не пострадал.

– Сара, это же и так понятно, – встала на мою сторону Агата. – Диана забеспокоилась и решила, что, когда ты рядом, ей будет легче.

– Храни нас богиня от повторений! – Сара всплеснула руками, демонстрируя свое отчаяние. – Я-то думала, ты преодолела боязнь магии.

– Своей – возможно. Но это не избавляет меня от страхов за детей.

– Они же совсем крошки! – воскликнула Сара, будто возраст близнецов должен был автоматически погасить все мои тревоги. – У вас тут столько помещений и избыток мебели. Близнецы могут что-нибудь сломать. Ну и что?

– Что-нибудь сломать? – Мы с теткой явно не понимали друг друга. – Сломанная мебель меня не волнует. Я тревожусь за их безопасность. Меня пугает, что Филипп способен видеть время и дергать за нити, когда еще не умеет ходить по прямой. Я боюсь, что он может отправиться неведомо куда и мне будет его не найти. А еще я боюсь, что Бекка пойдет следом и окажется совсем в другом времени и месте. Я боюсь, что Сату Ярвинен или кто-нибудь из ее друзей узнают об этом и потребуют, чтобы ведьмы расследовали столь раннее проявление магии. Она будет рада отомстить мне за то, что зимой я лишила ее магических сил. А вдруг Герберт узнает, что Филипп и Бекка куда интереснее, чем он думал, и начнет следить за ними? Этого я тоже боюсь. – С каждым перечисляемым страхом мой голос звучал все громче, пока не перешел почти на крик. – И еще я жутко боюсь, что это только начало! – заорала я.

– Добро пожаловать в ряды родителей, – невозмутимо сказала Агата, протягивая мне печенюшку. – Съешь-ка лучше эту вкусняшку. Поверь, тебе сразу станет легче.

Я очень верила в могущество углеводов, но даже выпечка Марты не помогала разрешить мою дилемму.

Днем мы с близнецами играли на шерстяном одеяле под раскидистой ивой. Она росла в углу, где ров огибал Ле-Ревенан. Мы набрали прутиков, листьев, цветков и камешков и теперь выкладывали из них узоры на мягкой шерстяной поверхности.

Я с большим интересом следила, как Филипп выбирал предметы, руководствуясь их фактурой и формой, а Бекка сортировала свои сокровища по цвету. Даже в столь юном возрасте близнецы уже развивали свои «нравится» и «не нравится».

– Красный, – сказала я Бекке, указывая на яркий лист японского клена, росшего у нас во дворе в кадке, на плотно свернутый розовый бутон и веточку лобелии.

Она кивнула, наморщившись от усердия.

– А можешь найти еще что-нибудь красное? – спросила я.

На покрывале лежали красноватый камешек и цветок монарды темно-розового цвета, граничащего с малиновым.

Бекка протянула мне зеленый дубовый лист.

– Это зеленый, – сказала я, кладя лист рядом с розовым бутоном.

Бекка тут же передвинула его и начала собирать другую кучку.

Я смотрела на детей, играющих под синим небом. Ветер слегка шелестел листьями ивы. Трава под одеялом была как мягкая зеленая подушка. Будущее казалось мне менее мрачным, чем во время разговора с Сарой и Агатой. Я радовалась, что близнецы появились на свет в таком веке, когда игра считалась видом обучения. «Букварь Новой Англии», по которому учился Маркус, гораздо больше тяготел к контролю над личностью. Свободой там и не пахло.

Но я должна была помочь детям обрести равновесие, причем не только между беззаботной игрой и необходимой дисциплиной. В их крови хватало противоборствующих тенденций, которые требовали уравновешенности. Магия, конечно же, станет частью их жизни, однако я не хотела, чтобы близнецы росли, считая магию чем-то вроде бытовой техники, экономящей время и силы. Или, хуже того, – орудием мести и инструментом, дающим власть над другими. Мне хотелось, чтобы магия воспринималась ими наравне с повседневными моментами вроде этой игры под ивой.

Я взяла веточку ландыша. Его терпкий запах всегда напоминал мне о маме. Белые и бледно-розовые колокольчики казались кружевными чепчиками, под которыми пряталось чье-то улыбающееся лицо.

От дуновения ветерка цветки качались на тонких стебельках и как будто танцевали.

Я пошептала ветру, и раздался тихий звон колокольчиков. Это была простейшая магия стихий, настолько слабая, что она не потревожила более сильную магию, которая проникла в меня вместе с «Книгой Жизни».

Филипп поднял голову. Магический звук целиком завладел его вниманием.

Я подула на цветки, и звон колокольчиков усилился.

– Мама, еще! – попросила Бекка, хлопая в ладоши.

– Твоя очередь, – сказала я, держа веточку между нашими губами.

Бекка поднатужилась и дунула что есть силы. Я засмеялась. Колокольчики зазвучали еще громче.

– Я! Я! – Филипп потянулся к цветкам, но я подняла веточку выше.

На этот раз ландыш испытал на себе магическое воздействие двух ведьм и одного ведьмака. Его цветки издавали настоящий колокольный перезвон.

Чтобы не смущать местных жителей и не заставлять их теряться в догадках, почему они слышат церковные колокола на таком расстоянии от города, я воткнула ветку ландыша в землю.

– Floreto, – сказала я, посыпав вокруг нее землей.

Цветки стали крупнее и потянулись вверх. Внутри каждого колокольчика из бледно-зеленых тычинок появилось подобие глаз и рта, а пестик превратился в нос.

Дети были зачарованы зрелищем. Раскрыв рты, они смотрели на цветочных человечков, машущих им листьями. Бекка махала в ответ.

Вид у подошедшего Мэтью был встревоженный, но, когда он увидел машущий ландыш, на лице появилось изумление, а потом и гордость.

– Мне показалось, что где-то пахнет магией, – произнес Мэтью, присаживаясь на одеяло.

– Тебе не показалось.

Стебель начал вянуть. Я решила, что ландышу пора отвесить прощальный поклон, а мне – завершить это импровизированное магическое представление.

Мэтью и дети восторженно захлопали. Занятия магией редко вызывали у меня смех, но сейчас я смеялась.

Филипп вернулся к своим камешкам и бархатным розам, а Бекка продолжила собирать зеленые предметы, ходя по густой траве на своих еще не слишком твердых ножках. Зрелище, устроенное мной, не вызвало у близнецов ни капли страха. Родительские тревоги были им неведомы.

– Ты сделала большой шаг, – произнес Мэтью, притягивая меня к себе.

– Их занятия магией всегда будут меня тревожить, – сказала я, удобно устраиваясь в объятиях мужа и продолжая наблюдать за игрой близнецов.

– Разумеется, будут. И я буду тревожиться всякий раз, когда они погонятся за оленем. – Мэтью прижался губами к моим. – Служить достойным образцом поведения для собственных детей – одна из родительских обязанностей. Сегодня ты это сделала.

– Я лишь надеюсь, что Бекка немного обождет, а не ринется вслед за братом произносить заклинания и играть со временем. Пока моих сил хватает только на одного колдуна.

– Сомневаюсь, что ожидание Бекки затянется, – сказал Мэтью, глядя, как наша дочь сосредоточенно шлет воздушные поцелуи розовому бутону.

– Я не хочу заранее думать о неприятностях. С тех пор как Филипп посадил Катберта в миску с собачьей едой, близнецы не наделали никаких новых бед. Представляешь? Почти за шесть часов. Жаль, нельзя заморозить это мгновение и сохранить навсегда. – Я посмотрела на белые облачка, плывущие по синему небу, которое манило меня.

– Ты можешь сохранить это мгновение в своей памяти, – предложил Мэтью.

Приятно было думать, что Филипп и Бекка лет этак через сто вспомнят, как однажды их мать устроила магическое представление без всякой причины. Просто потому, что могла, потому, что стоял прекрасный майский день и в нем было место радости и удивлению.

– Я хочу, чтобы родительская ноша всегда была такой простой, – вздохнула я.

– И я тоже хочу, mon cœur, – засмеялся Мэтью. – Тоже.

– Постой. Ты просто взяла и оживила ландыш на глазах у близнецов? – засмеялась Сара. – Без предупреждения? Без правил? Просто «пуфф» – и все?

Мы сидели за длинным столом в кухне, поближе к уютному теплу плиты. Дни календаря, посвященные le saints de glace[4], официально закончились еще вчера, и в этой части света должна была начаться весна. Однако святых Мамертуса, Панкраса и Серватия забыли уведомить об этом, и в вечернем воздухе еще ощущалось морозное дыхание. В центре стола стояла ваза с ландышами, напоминая о скором наступлении теплой погоды.

– Никаких «пуфф» я не произносила, – ответила я тетке. – Я использовала латинский глагол, означающий «цвети». Теперь до меня начинает доходить, почему столько заклинаний написано на древних языках. Это сделано специально, чтобы детям было труднее их произносить.

– Дети были зачарованы во всех смыслах этого слова, – добавил Мэтью с улыбкой, редкой улыбкой, идущей прямо из сердца, и поцеловал мне руку.

– Значит, ты решила избавиться от иллюзии контроля? – кивнула Агата. – Правильно сделала.

– Это не совсем так, – торопливо возразила я. – Мы с Мэтью уже давно решили, что не станем скрывать от детей, кто их отец и мать. Не хочу, чтобы они узнали о магии из телепередач и фильмов.

– Богиня упаси! – передернула плечами Сара. – Все эти волшебные палочки.

– Меня больше настораживает, что во всех этих фильмах и сериалах магию представляют как способ быстренько сделать монотонную или трудоемкую работу, – сказала я.

Я выросла на повторных показах сериала «Моя жена меня приворожила». И хотя моя высокоученая мать, не желая отрываться от подготовки к лекциям, иногда произносила заклинание, заставлявшее выстиранное белье складываться в аккуратную стопку, такое случалось далеко не каждый день.

– Мы установим четкие правила, касающиеся применения магии, и близнецы, будем надеяться, столь же четко их усвоят. – Довольная своими словами, я глотнула вина и потянулась к блюду с овощами, стоящему в центре стола.

– Чем меньше правил, тем лучше, – заявил Маркус. Он следил за игрой пламени свечей и каждые пять минут вытаскивал мобильник, проверяя, нет ли эсэмэсок из Парижа. – В моем детстве было столько правил, что я и шагу не могу ступить, чтобы не наткнуться на какое-нибудь из них. Существовали правила относительно хождения в церковь и воздержания от бранных слов. Правила послушания отцу, старшим в семье и тем, кто выше тебя по социальной лестнице. Правила, как надлежит есть и говорить, как здороваться с людьми на улице, правила обращения с женщинами… над ними вообще нужно было трястись, словно это чашки из тончайшего фарфора. Самое смешное, обращение с животными тоже имели правила. Правила предписывали, когда сеять и когда жать. Естественно, правила предписывали делать запасы на зиму, чтобы не голодать. – (Я навострила уши, ожидая услышать нечто интересное.) – Правила способны научить слепому повиновению, но они не дают настоящей защиты от превратностей мира. В один прекрасный день ты так сильно ударишься о правило, что сломаешь его, и тогда окажешься лицом к лицу с бедами и опасностями. Я в этом убедился, когда в тысяча семьсот семьдесят пятом году сбежал из Хедли, чтобы участвовать в первом бостонском сражении.

– Ты был в Лексингтоне и Конкорде? – спросила я.

Памфлет «Здравый смысл» подсказывал, что Маркус с ранних лет был патриотом. Неудивительно, что, едва прозвучали первые выстрелы войны, он откликнулся на призыв встать в ряды защитников.

– Нет. В апреле я еще подчинялся отцовским правилам. Он запретил мне идти на войну, – ответил Маркус. – Я сбежал в июне.

Мэтью подбросил над столом бесформенный кусок металла: темный и кое-где обожженный. Маркус его поймал.

– Мушкетное ядро. Причем старое. Где ты его нашел? – спросил Маркус, удивленно глядя на отца.

– В библиотеке, среди книг и бумаг Филиппа. Я искал нечто другое и наткнулся на письмо от Галлогласа.

Мэтью полез в карман джинсов и вынул сложенный лист плотной бумаги. Торопливые строчки на внешней стороне прыгали вверх и вниз, будто волны.

Мы редко говорили о рослом шотландце, исчезнувшем более года назад. Я скучала по его бесхитростному обаянию и несколько циничному чувству юмора, но понимала причину его исчезновения. Ему было бы трудно влиться в нашу семью сейчас и наблюдать, как мы с Мэтью растим детей. Галлоглас знал, что его чувства ко мне останутся без ответа, однако до тех пор, пока мы с Мэтью не вернулись из XVI века в наше время, он усердно выполнял поручение, данное Филиппом: заботиться о моей безопасности.

– А я и не знал, что в мои мальчишеские годы Галлоглас находился в Новой Англии, – сказал Маркус.

– Его туда послал Филипп с определенным заданием. – Мэтью передал сыну письмо.

– «Досточтимый дед! – принялся читать вслух Маркус. – Нынче утром я был в Старой Южной церкви, где доктор Уоррен выступал с речью по поводу пятой годовщины бойни в Бостоне. В зале было не протолкнуться, а сам доктор облачился в белую тогу на манер римлянина. „Сыны свободы“ горячо приветствовали этот спектакль…» – Маркус прервал чтение и улыбнулся. – Помню, как в Нортгемптоне люди горячо обсуждали речь доктора Уоррена. Тогда мы еще думали, что та бойня явилась низшей точкой в наших скверных отношениях с английским королем. Мы еще надеялись на возможность подлатать эти отношения. Нам и в голову не приходило, что нас ожидает полный разрыв с Англией.

Наконец-то речь зашла об исторических событиях, отталкиваясь от которых я смогу упорядочить рассказ Маркуса о его жизни.

– Можно взглянуть? – попросила я, горя желанием самой увидеть письмо Галлогласа, и Маркус неохотно передал мне письмо. – «…многочисленные звенья больших и малых событий образуют цепь, на которой держится судьба королей и народов…», – прочла я строчку из письма.

Это напомнило мне слова Мэтью о вампирской памяти, которая цепко сохраняет самые заурядные события. Потом я вспомнила свои игры с близнецами. Наверное, я посадила семена их будущих воспоминаний.

– Кто бы мог подумать, что пройдет чуть больше месяца после этого письма Галлогласа и в городишке близ Бостона на мосту прозвучит выстрел, – вновь заговорил Маркус; казалось, он размышляет вслух. – Эмерсон назвал его выстрелом, слышимым во всем мире. День, когда мы решили, что больше не хотим выносить скотское обращение короля Георга с жителями американских колоний, начался как обычный апрельский день. Я возвращался домой из Нортгемптона. Весна выдалась теплая. Земля успела оттаять. Но в тот день подул холодный ветер с востока. – Сейчас Маркус вряд ли видел окружающих. Его голос звучал почти отрешенно. Он вспоминал события далекого прошлого. – И вместе с ветром появился всадник.

Ле-Ревенан. Письма и бумаги Конфедеративных Штатов Америки

№ 1

Галлоглас – Филиппу де Клермону

Кембридж, Массачусетс

6 марта 1775 года

Досточтимый дед!

Нынче утром я был в Старой Южной церкви, где доктор Уоррен выступал с речью по поводу пятой годовщины бойни в Бостоне. В зале было не протолкнуться, а сам доктор облачился в белую тогу на манер римлянина. «Сыны свободы» горячо приветствовали этот спектакль.

Доктор Уоррен взбудоражил собравшихся упоминанием о его стране, истекающей кровью, и призывами встать против власти тирана. По его словам, чтобы избежать войны, английская армия должна уйти из Бостона.

Достаточно будет искры, чтобы вспыхнул мятеж. «Близорукие смертные не видят, что многочисленные звенья больших и малых событий образуют цепь, на которой держится судьба королей и народов», – сказал доктор Уоррен. Я сразу же записал его слова, поразившие меня своей мудростью.

Это письмо я вручил Дэви Хэнкоку, который позаботится о его надежной и быстрейшей доставке. Я же вернулся в Кембридж для выполнения других твоих поручений. Жду твоих пожеланий, касающихся «Сынов свободы», но предвижу: твой ответ запоздает, и я уже не смогу изменить того, что нынче кажется неминуемым. Дуб и плющ вместе не станут сильнее, но будут отброшены в разные стороны.

Написано в спешке в городе Кембридже твоим верным слугой

Постскриптум: К письму прилагаю любопытную вещицу, отданную мне на память одним из «Сынов свободы». По его словам, это осколок мушкетного ядра, выпущенного англичанами по дому на Кинг-стрит, когда в 1770 году произошло нападение на жителей. Слушатели речи доктора Уоррена рассказывали множество историй о том жутком дне, что еще сильнее разожгло страсти жаждущих свободы.