Ненавижу и… хочу

Мне кажется, я лечу в темную пропасть. Растворяюсь в аду, который сама создала.

– Пообещай. Я так хочу.

– Хорошо. Я обещаю. Сегодня ночью тебе никто не навредит. А после мы больше не встретимся.

Алексей

Я не даю ей шанса сбежать: выхожу, чтобы собралась, и жду за дверью. Администраторша с интересом на нас косится, когда мы выходим, но молчит. Интересно, ей хоть немного стыдно? Она, по сути, подставила свою же сотрудницу по прихоти клиента и за хорошую оплату. Можно придумать тысячу отговорок, что Айжан меня знает и уверена, что я не причиню Лизе вред, но… черт, я ведь собираюсь причинить.

В ее глазах страх смешанный с недоверием. Такой жутко пьянящий коктейль. Я впитываю ее эмоции, но облегчения не чувствую, сейчас моя ненависть к ней растет по экспоненте. Смотрю на ее лицо и вижу черты сына, который до сих пор иногда спрашивает о маме. Слышу ее голос, и в голове без спроса появляются обрывки разговоров из прошлого.

На секунду, когда Лиза попросила не делать ей больно, внутри что-то болезненно сжалось. Как всегда сжималось, когда она болела или расстраивалась. Такой себе условный рефлекс: спрятать, защитить и нагло пользоваться благодарностью.

Потом отпустило. Не делать ей больно… а она, блядь, не делала? Не она сбежала, когда я лежал в реанимации? Не она сбежала, бросив ребенка, которому клялась, что мама всегда будет рядом? Не она потом постила в инстаграме тупые фоточки с моря в обнимку с новым ебарем?

О, нет, милая, я не стану делать тебе больно, но свое получу.

Я хочу вытравить ее из воспоминаний. Заменить те, в которых Лиза была любимой женщиной на те, в которых она – шлюха, прыгающая на двух членах по очереди. Хочу чтобы в ЕЕ воспоминаниях из влюбленного долбоеба я превратился в мразь, при виде которой переходят на другую сторону улицы.

Может, она уедет. Ее близость к сыну мне совсем не нравится. Думаю, наутро обсудим возможность переезда этой суки куда подальше. Если согласится – получит что-нибудь существенное, заартачится – у меня есть ресурсы и огромное желание, чтобы выселить ее к чертям.

Но сначала я ее трахну. Потому что хочу. Потому что проклятое желание не выжечь ничем, оно все еще внутри меня. Это проклятье, только вот я понятия не имею, кто и за что меня им наградил.

Она выходит из подсобки, в тонкой короткой куртке, совсем не подходящей холодной промозглой осени, плавно переходящей в зиму. Совсем не похожа на любовницу олигарха. Он что, выпер ее, ничего не оставив?

Зато смотрит, стерва, так, словно все еще надеется, что я рассмеюсь, скажу, что пошутил и подвезу до дома. Меня бесит ее наигранная трогательность. А вот страх в глубине серых глаз заводит. Мы оба знаем, что вскоре он сменится поволокой удовольствия. Я знаю ее тело, я знаю, как заставить его реагировать.

– Идем, – говорю и беру Лизу за запястье.

Не могу за руку. Поэтому тащу за собой, как купленную в магазине большую куклу – за что удобнее держаться.

Мы выходим на улицу, где дождь со снегом валят без остановки. Я сразу же сворачиваю  в один из переулков, не хочу идти по проспекту.

– А машина? – тихо спрашивает она. – Ты сказал, мы поедем…

– Вадим нашел отель неподалеку. Тебе там понравится.

Она не поспевает за мной, и приходится ускорить шаг. Лиза… маленькая глупая Лиза, зачем ты вернулась? С каждой секундой пламя внутри меня становится еще более неуправляемым. Я уже не уверен, что буду с тобой нежным. Моя маленькая глупая Лиза… что ты с нами сделала?

Запястье в моей руке хрупкой, а кожа – теплая. Кажется, она еще сильнее похудела. Или я просто так давно ее не видел?

– Леш… – слышу ее осторожный грустный голос.

– Что?

– Как… как Темка?

Что-то подобное, наверное, чувствует человек, которого взяли за горло.  Невозможность сделать вдох вкупе с яростным отчаянным желанием в последние минуты жизни сделать палачу как можно больнее.

– Чтобы я от тебя больше не слышал его имени.

– Леш… ну скажи, пожалуйста. Я скучаю…

Останавливаюсь, выпуская ее запястье из стального захвата. Подхожу вплотную. Несколько секунд она смотрит мне в глаза, но все же не выдерживает – опускает голову. Стыдно, суке. У нее нет никакого права спрашивать о сыне. Она с ним даже не попрощалась.

– Как чувствует себя ребенок, которого бросила мать? Сама догадаться не можешь? Для этого нужна степень по квантовой физике, мать твою? Забудь о существовании ребенка. Ты ему никто. Ты позорно сбежала, когда он едва не лишился отца. И сейчас спрашиваешь, как он?

Я протягиваю руку, чтобы сжать на затылке ее волосы.

– Не смей при мне говорить об Артеме. Я совершенно серьезно. Если еще раз от тебя о нем услышу, то быстро забуду все обещания и проведу тебя через такой ад, что мало не покажется. Ты меня поняла?

Молчит. Я смотрю на сжавшуюся еще совсем молоденькую девчонку перед собой, и изо всех сил пытаюсь задавить чувство жалости к ней.

– Ты меня поняла, я спрашиваю?

– Да. Поняла.

– Тогда шевелись. Погода мерзкая.

Я не признаюсь в том, что не стал сажать ее в машину, чтобы не погружаться в новый виток воспоминаний. Машина, плюс Лиза, плюс ночной город… это все равно что выстрелить себе в ногу.

Отель крошечный, из числа тех, что облюбованы туристами. Но сейчас он почти пуст: до Нового года еще прилично, а осенняя приятная погода давно закончилась. Я здесь не бывал, но Вадик в свое время, скрываясь от жены, частенько снимал номера во всех местах нерезиновой.

Нас встречает приветливая девушка за стойкой. Если она и удивлена, когда я называю имя Вадима, то не подает вида.

– Да, у господина Комаровского забронирован двухкомнатный люкс с видом на проспект. Пожалуйста, ваши документы.

Лиза медлит: ей не хочется светить документами, но я незаметно подталкиваю ее под руку. И наши паспорта ложатся на стойку. Так же, как однажды легли на стол в ЗАГСе. Если девушка за стойкой не полезет дальше, в штампы, то, наверное, подумает, что мы муж и жена. А может, ей плевать. И наше появление здесь имеет значение – до болезненной дрожи – только для меня и Лизы.

– Господин Каренин, – она кладет ключ-карту на стойку. – Госпожа Каренина. Добро пожаловать. Вам нужно помочь с багажом?

– Нет, спасибо, мы налегке и на одну ночь. До свидания.

Я сгребаю со стойки все: оба паспорта, ключ, распечатку бронирования.

– Приятного отдыха, – улыбается девушка. – Надеюсь, у нас вам понравится.

Вот за это спасибо. Я тоже надеюсь, что мне все понравится.

– Верни мне документы, – в лифте просит Лиза.

– Верну, когда закончим.

– Даже не знала, что ты такая скотина.

– Мы оба друг друга плохо знали.

Нужно быть слепым, чтобы не заметить ее дикий, почти бесконтрольный страх. Все время, что от лифта мы идем к номеру, я борюсь в себе с внезапно возникшим желанием развернуться и уйти. Надраться где-нибудь до беспамятства, чтобы ближайшие несколько дней проваляться с похмельем и не думать ни о чем, кроме того, как сильно болит голова.

Я ненавижу ее за предательство, за причиненную боль. Ненавижу себя за то, что все еще хочу ее. Ненавижу Вадима за то, что он хочет ее. Сейчас он получит все, что желает, а я, увы, нет.

И еще я ненавижу себя за жалость. За то, что смотрю на худенькие плечики, скрытые под тонкой курткой, и внутри что-то сжимается. Часть меня все еще инстинктивно ее защищает. Пусть и от самого себя.

Кажется, что если я сейчас не сфорсирую события, то дойду до ручки.

Вадим обнаруживается в гостиной огромного роскошного номера. На столике початая бутылка вискаря. Завидев нас, друг удивленно поднимает брови, словно не верил, что я сдержу слово. В его глазах загорается азартный огонек.

Я не фанат таких развлечений, но сейчас мне жизненно необходимо осознать, что Лиза больше не часть меня, что она ничего не значит, просто шлюшка, которую можно трахнуть и забыть.

– Иди в душ, – бросаю я. – Только быстро.

Мне плевать, попытается она сбежать или останется в этой чертовой ванной навечно, мне уже на все плевать, я будто под анестезией. Ловлю, блядь, глюки и ровным счетом ничего не чувствую. Залпом выпиваю первый стакан и морщусь: слишком много копчености во вкусе. Не мой тип виски.

– Лех, ты в адеквате? – спрашивает Вадик.

– А что такое? Передумал? Струсил?

– Я? – усмехается он. – Не я свалил, когда мы Катьку с Алисой на троих драли. Мне так-то плевать, кого трахать, но твоя Лиза стала еще ебабельнее.

– Она не моя. Трахай, как хочешь.

– Уступлю право первой ночи, – усмехается он.

Почему-то мне хочется его ударить.

Под отдаленно доносящийся шум воды я смотрю в окно. На неспящий город, на яркий свет фар, на толпы народа на улице. Напротив шумный бар, один из тысяч. Из него как раз вываливается какая-то парочка. Немного пьяная и – это видно сразу – до одури влюбленная. Красивая рыжая девчонка в короткой шубке и еще немного нескладный после только-только прошедшего пубертата парень.

Они до боли напоминают нас с бывшей.

Мне было двадцать пять, когда я встретил девушку, с которой захотел провести остаток жизни. Ей – девятнадцать. И точно так же мы ходили по барам, неловко забираясь в такси, где целовались, пока водитель не напоминал об оплате. Гуляли под снегом, ели мороженое, пили глинтвейн из смешных пряничных домиков на площади. Пересмотрели все мюзиклы, что смогли найти. Прошли все квесты, катались на коньках, скупили половину ассортимента детских магазинов, пока ждали Артемку.

А теперь я здесь, в идиотском номере отеля, пытаюсь делать вид, что всего лишь снял девочку на ночь и поделился с другом.

– Леш…

Настолько не ожидаю услышать ее хриплый голос, что вздрагиваю.

Лиза стоит в дверном проеме, закутанная в большой махровый халат. В огромных глазах целая бездна эмоций. Наверное, это продолжение глюков, но мне кажется, она смотрит с надеждой и страхом одновременно. За неимением лучшего спасательного круга цепляется за меня, хотя я больше всех на свете хочу, чтобы она пошла ко дну.

– Дай мне выпить. Немного.

Медленно – движения, как будто во сне – я подхожу к столику и наливаю в свой пустой бокал щедрую порцию виски. Лиза жадно пьет, а потом морщится и кашляет. Алкоголь никогда не был ее любимым развлечением. Она напилась лишь однажды, на свадьбе подружки, и ей было так плохо, что мне пришлось всю ночь просидеть с ней в гостиной при открытых в ноябре окнах – так ее трясло.

Черт. Черт! Выбрось все воспоминания о ней из головы, замени новыми. И не смотри в глаза, когда она смотрит в ожидании твоих дальнейших действий.

Я должен отступить в сторону и дать Вадику ее трахнуть. Я не собираюсь на это смотреть, да и вряд ли я вообще захочу ее после секса с другим, хотя определенный выброс адреналина мысль о двойном проникновении в нее меня заводит.

Просто я уже хочу отключиться.

Но вместо того, чтобы сделать то, что собирался изначально, я вдруг притягиваю ее к себе и впиваюсь в губы поцелуем. Вспоминаю вкус и запах, ощущение мягких податливых губок и тяжелых волос в своей руке. Не встречаю ровным счетом никакого сопротивления, только удивительную мягкость и слабость. У Лизы словно не остается сил сопротивляться, все ушли на страх, сковавший тело. Я слышу, как безумно быстро и сильно бьется ее сердце, чувствую мелкую дрожь.

Где-то сзади краем уха я слышу, как поднимается Вадим, и Лиза вздрагивает, невольно прижимаясь ко мне крепче. Она тоже не осознает, что делает, ее тело само умоляет ее защитить. Моя глупая маленькая девочка… как бы я хотел снова тебя любить. Отдал бы и душу, и сердце за то, чтобы очнуться в реанимации и понять, что годы без тебя были каким-то страшным серым сном.

Где ты, Лиза… почему от тебя остался только образ в воспоминаниях? Почему я сейчас целую тебя, а внутри все как будто провернули через мясорубку. Ты столько боли нам с сыном причинила, а я не могу от тебя оторваться, не могу заставить себя выпустить из рук и прекратить дышать за двоих.

Как же сильно я тебя ненавижу и как же хочу.

Руки действуют отдельно от разума. Я развязываю халат, и тот падает к ее ногам. В душе ядовитой змеей поднимается ревность. Она же одновременно пускает по крови адреналин. Я никогда не позволял кому-то на нее смотреть. Одна мысль о том, что к Лизе прикоснется другой мужчина, была отвратительна. А сейчас испытываю мазохистское удовольствие от того, что Вадим рядом.

Она, в конце  концов, трахалась с каким-то олигархом, пока я пытался не подохнуть и не заморить голодом маленького сына. Ее, сука, сына!

Я хотел быть ее первым, а был даже не единственным. С кем еще она спала, пока мы были женаты? Кажется, я нарочно накручиваю себя, чтобы причинить ей как можно боли. Или хотя бы унизить, заставить делать то, что скажу я. И одновременно с этим не могу оторваться от горячих влажных губ, осторожно отвечающих на поцелуй.

Мне уже плевать, кто ее трахнет и как. Я нарочно выворачиваю себе душу.

На миг отрываюсь от нее, чтобы расстегнуть рубашку, и случайно встречаю ее взгляд. Умоляющий, жалобный, как у маленького побитого щенка. Такой похожий на взгляд сына. Мысль о нем рождает злость, и я снова впиваюсь в ее губы. Прикусываю нижнюю, оставляя красный след, а руки лихорадочно шарят по телу, вспоминая изгибы и впадинки. Я могу коснуться ее так, что тело превратится в оголенный нерв. Могу заставить ее кончить прямо здесь, на глазах у Вадима. Могу сделать так, что ей будет совершенно плевать, кто и в какую дырку ее трахнет. Это абсолютная власть, и я знаю, на какие точки нужно давить, чтобы заполучить ее.

Только вместо этого почему-то как наркоман, снова и снова  возвращаюсь к ее губам. Каждый раз думая – «последний». Вот еще разок сожму мягкие волосы на затылке. Вот проведу рукой по изящному изгибу позвоночника.

Невозможно не заметить ее дрожь и реакцию на мои ласки.

– Леша… – Голос тихий и грустный. – Лешка…

Он бесит еще больше. Как будто она скучала. Как будто имеет право снова притворяться моей Лизой. Та девчонка была всего лишь фантазией, я придумал ее. Той Лизы не существует.

Моя рука поднимается вверх по плоскому животу, пальцы обводят затвердевший и набухший чувствительный сосок. Поднимаются к тонкой шее с почти прозрачной кожей, сквозь которую видно венки. Я обхватываю ее шею, сжимаю, перекрывая доступ к кислороду, и… Лиза просто закрывает глаза.

Не пытается освободиться, не сопротивляется. Просто сжимается, как пресловутый щенок, на которого замахнулись тапком, и закрывает глаза.

– Лиза… – мой голос хриплый и какой-то не родной.

Я снова целую ее, ловлю жадный вдох, неторопливо но настойчиво толкая к спальне. Она спотыкается о кровать, падая навзничь, и я тут же накрываю ее своим телом, устраиваясь между ног. Опускаю руку, легко касаясь ноющего клитора, влажных губ, а затем погружаю в нее палец, срывая с губ тихий стон.

– Лиза-а-а… сука ты! Как же я тебя ненавижу!

Сжимаю ее запястья, поднимая руки к изголовью, и грудь соблазнительно приподнимается. Я не могу отказать себе в удовольствии и не попробовать чувствительные соски на вкус. Не прочертить влажную дорожку от груди к ключице, не прикусить сосок, одновременно вводя в бывшую член. Медленно, смакуя каждую секунду проникновения, но до конца, заполняя ее целиком.

Она пытается сопротивляться, но это скорее похоже на кокетство, потому что ее внутри она влажная и готовая к моему члену. Все еще узкая и горячая.

– Тебе нравится… ты хочешь меня. Все еще хочешь. Скажи, так же сильно, как его? Его ты хотела сильнее?

Выхожу и снова толкаюсь в нее, с силой вдавливая в кровать.

– Скажи мне, Лиза…

Она упрямо смотрит затуманившимися от наслаждения глазами.

– Да! Его я хотела сильнее!

Видят боги, я хотел быть нежным. Но с ней невозможно сдерживаться, все стены рушатся, когда я рядом с этой девчонкой. И я трахаю ее, пока есть силы. Грубо, резко, наращивая темп, до тех пор, пока она не откидывает голову, словно предлагая мне снова поиграть с ее сосками, слизнуть капельки пота на загорелой коже.

Я потерял над собой контроль, я чувствую, как ее коготки впиваются мне в спину, и отстраненно думаю, что привычно жду ее оргазма, чтобы увидеть бьющуюся в сладких судорогах жену, поймать каждую капельку ее удовольствия – тогда собственная развязка будет ярче.

Я должен думать только о себе, но я не могу оторваться от ее лица. От блестящих на ресницах слез и шепчущих мое имя искусанных почти до крови полных губ. Когда она выгибается, содрогаясь от нахлынувшего удовольствия, я прижимаю ее к груди и чувствую бешеный ритм маленького сердечка.

В которое мне так и не удалось запасть.

– Леш… – Голос, как ветерок, почти не слышен.

Ее глаза закрываются.

– Лешка… Не отпускай меня, пожалуйста… не отдавай меня ему…

Я всегда любил кончать именно в этот момент. Когда ее тело не поддается контролю, когда остатками оргазма еще накатывают спазмы и ее плоть  сокращается вокруг моего члена, подводя к нужной черте и меня. Когда она больше всего на свете хочет закончить пытку, но сил отстраниться нет – и я через несколько толчков кончаю и сам.

«Лиза-а-а», – это имя само просится сорваться с губ.

Но в последний момент я ему не позволяю.

Только отключаясь, я вдруг понимаю, что в номере нет Вадима, и момент, когда он ушел, я совершенно упустил.

А ночью случается кое-что еще, что выбивает меня из колеи. После хорошего оргазма и принятого на грудь алкоголя, сон выходит особенно крепкий. Привычным движением я, забыв на несколько секунд, где нахожусь, и что вообще в моей жизни происходит, притягиваю Лизу  к себе. От волос исходит приятный яблочный запах, а тепло ее тела убаюкивает, возвращая в то время, когда нам было хорошо вместе. Когда я каждую ночь, ложась после работы поздно, вот так притягивал ее к себе, чтобы легче и приятнее засыпалось.

И сейчас те несколько секунд, что я держу Лизу в руках, я абсолютно счастлив.

Потом реальность отвоевывает свое: я резко просыпаюсь и сажусь на постели.

Блядь, как же болит голова! На куски раскалывается, как будто я не трахался с бывшей, а получил кувалдой по темечку. Проклятый алкоголь. Проклятый Вадик. Проклятая Лиза…

Смотрю на часы и понимаю, что проще уже и не ложиться, тем более что спать рядом с этой шлюхой не очень-то и хочется. Эйфория от секса прошла, и теперь я снова вижу ту Лизу, которая мне изменила. Которую я так ненавижу. Сегодня она была моей, но почему-то не стало легче ни на йоту.

Надо вычеркнуть ее из жизни и стереть из головы. Навсегда.

Быстро одеваюсь, стараясь делать это бесшумно, чтобы не разбудить ее и не спровоцировать новую порцию идиотских разборок с трагическим выражением ебала, которое она мастерски научилась строить, отжигая со своим олигархом. Наверняка одинаково выпрашивала новый айфончик и просительно заглядывала мне в глаза в надежде, что я не слишком жестко ее трахну.

Поднимаю с пола ремень и засовываю в карман бумажник. Против воли взгляд снова и снова возвращается к спящей Лизе. Я не хочу смотреть, не могу физически сейчас ее видеть, но не вестись на безмятежную спокойную красоту спящей девчонки нереально.

Как же я ее любил, что мог часами смотреть, как она спит.

А что теперь? Я все еще не могу оторвать от нее взгляд. Но уже по вине отвращения.

В голове всплывает фраза, сказанная ее фирменным жалобным голоском:

«У меня нет двадцати семи тысяч. У меня ничего нет».

Поддавшись порыву, я достаю из бумажника несколько тысячных купюр и оставляю на туалетном столике.

Все равно она больше не стоит. Хоть кое-кто и платил за нее раньше.

Лиза

Леша и Лиза. Нас называли «Лига Лени», расшифровывая на юморной лад аббревиатуру «ЛЛ», которой мы подписали свадебные приглашения. Прозвище приклеилось, потому что еще во времена, когда Лешка поднимал бизнес и сутками не бывал дома, любимым развлечением в выходной было завалиться в постель и смотреть сериалы. Просто лежать, вставая лишь для того, чтобы забрать заказанный в ресторане ужин. Проваливаться в сладкий дневной сон, переживать за отношения Касла и Беккет или просто валяться, вслушиваясь в дыхания друг друга.

У нас с Темкой была игра. Когда Лешка оставался допоздна на работе, Темыч капризничал и не хотел ложиться спать. Но я все равно укладывала его в положенное время. Читала книжку, а он делал вид, что засыпает. Уходя, я оставляла на тумбочке какую-нибудь маленькую мягкую игрушку и знала, что он не уснет до тех пор, пока папа не зайдет поцеловать на ночь. А игрушка служила маленьким талисманом и была нашей общей тайной. У меня в комнате был целый ящик заранее купленных игрушек, а у Темки они уже не помещались в сундук. Леша над нами все время подшучивал.

Но мне нравился этот ритуал.

А сейчас я сама чувствую себя Артемом, который делает вид, будто спит, чтобы, едва захлопнется дверь, вскочить и схватить со стола игрушку. Только у меня вместо игрушки несколько купюр.

Я долго сижу на постели, кутаясь в одеяло и прислушиваясь к тишине гостиничного номера. Тело еще слишком расслабленное и уставшее после ночи. И кажется, что все произошедшее – какой-то странный сон. Одновременно жуткий и желанный. Я не думала, что еще хоть раз почувствую его прикосновения. Но губы горят от поцелуев, а мышцы ноют.

Меня буквально раздирают противоречия. Он заставил меня лечь с ним в постель, но не позволил Вадиму ко мне прикоснуться, хотя в самом начале я видела в его глазах решимость. Он не был привычно нежным, тем мужчиной, которого я запомнила, но не причинил мне ни грамма боли.

Я думала, что хорошо знаю бывшего мужа, но сейчас меня ошеломляет шторм, бушующий в его душе. Кажется, он вот-вот разрушит до основания остатки убежища, которое я так старательно выстраивала.

Часть меня еще уверена, что это сон. В состоянии абсолютной прострации я принимаю душ. Вода ледяная, но у меня нет сил разбираться, я просто стою под хлесткими струями, смываю с себя его запах, ощущение рук, следы поцелуев, которые не желают смываться. Придется закрыть их шарфом или водолазкой… а хотя какая разница? У меня больше нет работы. Что ж, и долга тоже нет, а если Леша действительно исчез из моей жизни, то это уже неплохо.

Как-нибудь выживу.

Только от того, что не удалось ничего узнать про Темку, болезненно сжимается сердце. Бедный мой мальчик… что он чувствовал, когда мама вдруг пропала?

Я смотрюсь в мутное зеркало, не очень понимая, стекает по лицу вода с волос, или я все же расплакалась, хоть и обещала не жалеть себя больше. Что сделано, то сделано. Мы не должны были встретиться сегодня. У меня не было иного выбора, кроме как вернуться в город, потому что я бы не потянула жилье, а старенькая бабушкина квартира еще не до конца развалилась. Но я отчаянно надеялась, что не встречу Лешку, хотя частенько представляла, как случайно вижу их с Темкой в магазине или в парке. Но в этой мечте я всегда держалась в стороне, невидимым наблюдателем, жадно всматривающимся в чужую счастливую жизнь.

Мне хочется верить, что все будет хорошо, но по факту я понятия не имею, что такое это все. Я и живу на автомате, даже мысль о том, что однажды я встречу мужчину или заведу другого ребенка, кажется кощунственной. Я не имею права разрушить еще одну семью. И никогда не увижу свою.

Кутаюсь в чистый халат. Пальцы рассеянно перебирают кучи одноразовых пакетиков в поисках средства для укладки, но пластик скользкий от мыла, и пакетики рассыпаются по белоснежной раковине, а у меня вырывается прерывистый всхлип. Будто эта крошечная неудача становится последней каплей.

Плевать на волосы. Плевать на все. Я досижу до утра, попробую поспать, потому что транспорт не ходит, а денег на такси совсем нет. А утром забьюсь в самый дальний угол бабушкиной квартиры и отключусь. Мне снова приснится Лешка, и я снова скажу ему то, на что никогда не решусь в реальности.

Я скажу, как сильно люблю их с Темкой. И как ненавижу себя за то, что причинила им столько боли.

Стук в дверь – один из тех звуков, которых я до безумия боюсь с самого детства. Я ненавижу, когда не звонят в звонок, а стучат, в этом есть что-то тревожное. Но кто может стучать в дверь номера? Горничная? Посреди ночи? Или они сняли номер на несколько часов, и время вышло?

Кутаясь плотнее в халат, я иду к двери, а когда открываю ее, то испуганно отступаю на шаг.

– Вадим?

– Лиза. Леха свалил?

– Да, что тебе нужно? Хочешь получить обещанное?

– Хочу, – честно и открыто, глядя мне прямо в глаза, говорит он.

– Тогда почему ушел?

– Я на такое не подписывался. В жопу. Накатаешь потом заяву, Леха не сядет, Леха муж, а я отправлюсь валить лес и шить рукавички. Я думал, ты на все согласная, но трахать силой – не мое.

– Тогда сейчас зачем пришел? Не боишься заявления?

– Я не собираюсь тебя трогать. Впустишь?

Я медлю, потому что вдруг в отсутствие Леши ощущаю  странную беспомощность. Рядом с ним было страшно, но одновременно с этим обещание не причинять мне боль почему-то придавало сил. Я помню, как прижималась к нему, будучи не в силах совладать со страхом, и сейчас мне мучительно стыдно за слабость.