Любой хороший снимок – тайна внутри тайны. Проблеск непостижимого среди проблесков. Головоломка, спрятанная у всех на виду. Вопрос, сподвигающий на поиск ответа, который нам никогда не найти. Нераскрытое дело. Неразгаданный секрет. Хороший кадр не бывает статичным – он живет и дышит.
Хардинг едва мог поверить своему счастью, когда под лупой на полоске негатива появилось ее лицо – четкое, яркое, испуганное. Угол оказался верным даже без видоискателя.
Раньше, в пятьдесят шестом и пятьдесят седьмом, он работал с фотоаппаратом «Робот-стар II», спрятанным в портфеле-ранце. Сама камера была шикарная. На коротких выдержках она отстреливала по четыре кадра в секунду. Объективы маленькие, но отличного качества. Одного завода пружинного механизма хватало на двадцать пять кадров. На стандартный ролик пленки, тридцать шесть кадров, умещалось от пятидесяти до шестидесяти снимков.
Тогда это была последняя новинка из Германии. Нью-йоркская лаборатория нашла способ сделать затвор бесшумным. Стальной корпус, тяжеловатый, но достаточно компактный – около трех дюймов в длину. Камера умещалась в портфель, изготовленный на заказ. Кое-кто из агентов жаловался на трудности с зарядкой пленки, но Хардингу она давалась легко.
Проблема была с портфелем. Снимали из него скрытым на боку объективом. Не забыть сдвинуть ремешок, зажать портфель под мышкой под нужным углом (обычно направляя чуть-чуть вверх) и нажать спусковую кнопку, скрытую в ручке. Видоискатель, стоящий под прямым углом, был неудобен, и, как правило, приходилось полагаться на чутье. Даже при стопроцентном зрении Хардинга на снимках в основном оказывались деревья, тротуары и дверцы машин.
Иногда попадалось интересное. Эти снимки он печатал себе на память: женский профиль, исполненный отчаяния, на фоне рекламы слабительного; блестящие туфли танцора под дверцей кабинки в грязной уборной; девочка, зависшая в прыжке во время уличной игры в классики; руки немолодых влюбленных на потрескавшейся обивке автобусного сиденья.
Русская Ф-21, с другой стороны, была мечтой любого агента. В лабе изготовили ее точную копию. При длине три дюйма она весила всего шесть унций и имела тихий пружинный механизм перевода пленки. Ее легко было спрятать внутри зонтика, а спусковой тросик подключался к кнопке на ручке. Видоискателя нет, но маленьким зонтиком целиться куда проще, чем дурацким портфелем. Можно сделать так, чтобы объектив был постоянно открыт, сдвинуть кнопку-колпачок и разом отснять сотню кадров на стандартной 21-миллиметровой пленке. Фотографии, как правило, получались хорошими и четкими. Надо отдать должное КГБ – работать втихую они умеют как никто!
В темноте грязной ванной он включил безопасный свет.
Опять забыл купить щипцы для проявочных лотков. Он уже не помнил, когда у него не болели руки. Химикаты вредны для его экземы, но это не смертельно.
Веревка для просушки была натянута над ванной, увеличитель стоял на столе.
В красно-оранжевом свете фонаря он вращал кольцо диафрагмы, пока не почувствовал щелчки и не увидел, как проецируемое изображение слегка потемнело. Таймер тикал. Он проверил резкость, отпечатал контрольную полоску, поместил ее в проявитель, снова выставил таймер и стал покачивать лоток взад-вперед. Привычно плескался раствор.
Она проявилась медленно, словно в алхимическом опыте. Черно-белая поэма о женщине.
Темные, блестящие, широко расставленные глаза.
Экзотическая, не американская красота.
Холодна и неподвижна, как цветок, даже в изумлении.
Лицо угловатое, с сильной челюстью, но кажется изящным. Приоткрытые губы без помады. Большой рот.
Темные пряди волос на белом потном лбу.
Если ей жарко, то почему она сидела застегнутая на все пуговицы во время слушания?
Лицо озабоченное, даже растерянное. Но еще, на самом дне глаз – глубоко скрытая тишина, от которой трудно отвести взгляд.
Достать. Слить. Положить в закрепитель – тик-тик-тик, – в воняющую уксусом стоп-ванну, пока не зажужжит таймер, и, наконец, промыть.
Моргая, он повесил полоску сушиться над ванной.
Фотоаппарат в зонтике – гениальное изобретение. Снимая на ходу в дверях главпочтамта, Хардинг даже не надеялся на результат. И тем не менее вот она.
Она фотогенична не только потому, что красива, а потому – теперь он видел, – что отдается камере легко, даже если не ведает, что ее снимают. Это физический дар, который встречается у людей, как, например, способность открыть рот и спеть идеальную ноту; качество, выходящее за рамки логики, нечто большее, чем набор обстоятельств, при которых делается снимок.
Бывает, кинозвезды устраивают истерику, если снимок подчеркивает их неудачные стороны. Иногда красивые люди плохо получаются на фото. Кто постигнет алхимию, которая творится, когда уникальный световой образ человека падает на кристаллы серебра в пленочной эмульсии? В этой женщине было что-то превыше «удачных» и «неудачных» сторон. Возможно, это что-то – случайность, но тогда она – как это говорят? – неисповедима.
Он склонился над фото. Под нижней губой виднелась горизонтальная черточка – след прикуса передними зубами.
Нервы.
И все же у нее хватило духу сострить, бросить на ходу, что раскрывать зонтик в помещении – плохая примета. Голос нежный, с менее выраженной версией протяжного бостонского акцента, характерного для ее мужа-сенатора. Слова были шуткой и в то же время звучали предупреждением или проклятием, словно она чутьем поняла, что он не просто незнакомец, придержавший для нее дверь. «Раскрывать зонтик в помещении – плохая примета». Она не знала, что это за зонт. Она и глаз-то не подняла. И все же фраза прозвучала слишком фамильярно. Намеренно. Намек на соучастие. Мимолетное пособничество. Раскрытый мимоходом секрет. Она будто заявила, что знает нечто такое, чего никак не могла знать.
Разумеется, Бюро собирало данные на рыбу покрупнее – первую и вторую леди. У Гувера было пухлое досье на Элеонору Рузвельт. Ходили слухи, что мисс Хелен Гэнди – его личная секретарша на протяжении сорока лет – хранит самые секретные папки в скамеечке для ног у себя под столом.
А в Вашингтоне поговаривали, что Кеннеди собирается выставить свою кандидатуру от Демократической партии к январю. Если Кеннеди метит в Белый дом – впрочем, никакого «если» тут уже нету, – Гувер будет охотиться за Кеннеди.
В Бюро это всем известно. Линдон Джонсон и Ричард Никсон, соперники Кеннеди, готовы сотрудничать с Гувером. Установили взаимопонимание. Директора Бюро особо не заботила партийная принадлежность. Никсон свой. Он начал политическую карьеру как убежденный антикоммунист, член Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, и был ярым защитником американских ценностей.
А уж если так случится, что изберут демократа, то человеком Гувера будет Линдон Джонсон. Десять лет назад они были соседями в Вашингтоне. Шутливо болтая с агентами, Гувер рассказывал, как помогал Джонсону выслеживать его сбежавших собак и находил их раньше, чем собаколовы из приюта. «Надо быть собакой, чтобы поймать собаку», – говаривал Джонсон, дружески похлопывая Гувера по спине. Гувер любил это цитировать. Время от времени семья Джонсон приглашала его на воскресный ужин, на «чили кон карне». «Ты и твои ребята – высший класс!» – еще одно любимое Гувером присловье Джонсона. Вправду ли он это говорил? Какая разница. Главное, что они полезны друг другу, и Джонсон знает это не хуже Гувера. Особенно когда дело дошло до обвинений в фальсификации сенатских выборов сорок восьмого года. Благодаря Гуверу эти обвинения «исчезли», так что Джонсон в долгу перед ФБР.
Все это значит, что теперь Джонсон будет прислушиваться к «советам» из Бюро. И вообще, помимо аферы сорок восьмого ему есть что скрывать – множество женщин перебывало в его сенатском офисе, также известном как «Джонсоново ранчо на востоке». Плюс кое-какие грязные делишки.
«Страховые полисы» и все такое. У Гувера были все материалы плюс собственная картотека для быстрой справки. В преданиях Бюро говорилось, что Гувер в молодости работал рассыльным в Библиотеке Конгресса и там узнал ценность картотеки и полной, как следует индексированной информации.
Похоже, Гуверу Джонсон еще и симпатичен. Хорошая семья. Гувер однажды даже согласился посидеть с его дочерьми в субботу вечером, вместо няньки. Так что не важно, кто станет следующим президентом – Никсон или Джонсон. Главное, любой из них с пониманием отнесется к «серым зонам» в деятельности Бюро.
Кеннеди же молод, неопытен и «либерален», что, с точки зрения Гувера, означает «аморален». Гувер в неплохих отношениях с его отцом, Джо Кеннеди-старшим, но сын-сенатор – яблочко, упавшее далековато от яблони. «Он даже шляпу никогда не носит, – с ухмылкой говорил Гувер агентам. – Что тут еще сказать?»
Хардинг уже больше года безвылазно торчал в Джоппе, не считая редких командировок, когда какому-нибудь оперативному отделению вдруг требовался фотограф с нужным уровнем допуска. Теперь он нутром чуял: фотография жены сенатора, выходящей со слушания, – это его пропуск на выезд из Джоппы, и другого такого шанса не представится.
Даже высоколобые либералы, засевшие в ЦРУ, не станут связываться с грязной книжонкой Лоуренса. Им плевать, что она про секс и всяческие извращения, но они не могут смотреть сквозь пальцы на то, что эта книга – против капитализма, против материализма, против индустриализации, против войны. Антиамериканская, с какой стороны ни погляди.
Он видел литературный разбор, проделанный в лабе, – ее сотрудники читали все книги, о которых агентам следовало знать. Отчет был составлен на совесть. В нем перечислялась целая куча возмутительных выходок писателя. «Демократия в Америке, – оказывается, заявил он, – совсем не то же самое, что свобода, к которой всегда стремились европейцы. Свобода в Европе – великий бьющийся пульс жизни. А вот демократия в Америке всегда была чем-то направленным против жизни»
. И это только для начала.
О Америка, / Страна заходящего солнца. / Не ты ль могила наших дней?
В лабе даже раздобыли копию старого досье на Лоуренса из MI5. Оказывается, письма Лоуренса перехватывали давным-давно, в годы Первой мировой, когда его с женой-немкой подозревали в шпионаже на кайзера. Единственной проблемой, согласно отчету, было то, что Дэвид Герберт Лоуренс не поддавался никакому анализу из-за «вопиющей непоследовательности».
В разное время писатель выступал за национализацию промышленности, выплату пенсий всем людям труда и за уничтожение демократии. В письме от 1915 года, обращаясь к леваку-интеллектуалу Бертрану Расселу, он заявил: «Вы должны отринуть всяческую демократию. Не следует верить в „народ“»
. Он агитировал за класс добрых правителей-патрициев и одновременно – за коммунистическое сообщество единомышленников-интеллигентов. А позже, всего три года спустя, выражал опасения, что демократии скоро придет конец.
Писатель сбежал из Англии на ранчо в Нью-Мексико – такого не ожидаешь от хилого британца. Но похоже, он любил широкие просторы и свободу. И в то же время презирал «буржуазные республики с их президентами»
и проклинал Америку, «Содом и Гоморру индустриального материализма»
.
Хардинг хихикнул. Красиво сказано.
Главным так называемым героем грязной книжонки был человек по имени Меллорс, служивший егерем в богатом имении. Он совсем не верил в доллар
– довольно странно, учитывая, что жалованье он получал не в долларах и тратил тоже не их. И еще отдает лицемерием, поскольку сам автор, похоже, не брезговал никакой валютой. Согласно рапорту, Лоуренс вечно искал, у кого бы занять денег, и жил прихлебателем за счет друзей. Стукач из MИ5 сообщал: «Как выразился один знакомый Лоуренса, тот не может зайти в деревенский домик или пустую лондонскую квартиру приятеля без того, чтобы обшарить ее оценивающим взглядом».
Под отчетом значились дата и подпись Гувера. Хардинг увидел, что Гувер проигнорировал почти весь документ, только жирно подчеркнул карандашом одно-единственное слово: «коммунистическое».
